Таинственный труп - Жан-Франсуа Паро

— Были? Превосходившие?

— Я получил приказ избавиться от всех, кто так или иначе мог проникнуть в тайну государственной важности.

— Понимаю. И для этого вы ворвались в частное жилище, уничтожили произведения искусства и, полагаю, отправили в мир иной невинного человека, а потом еще и преследовали девицу.

— Девицу легкого поведения! Да убережет нас от них Господь. Бедняжка!

Слова были произнесены таким оскорбительным тоном, что Николя замер, словно скованный льдом. Опасаясь, как бы он не схватился за шпагу, Бурдо положил ему руку на плечо.

— Мы еще к этому вернемся.

Комиссар принялся яростно рыться в шкафу. Там висели три форменных плаща. У одного спереди не хватало большой позолоченной пуговицы.

— Два уже изрядно поношены, я их больше не надеваю, — произнес Риву; похоже, он впервые почувствовал себя неуверенно.

— Какие из трех?

Он указал на два плаща. У одного из указанных отсутствовала пуговица. Николя достал из кармана пуговицу, найденную возле тела беглеца из Фор-Левека. Она была точно такая же, как и все остальные пуговицы на плаще, включая темные царапины и оттиск якоря, слегка помятый от удара. Поднеся ткань почти к самому носу, Николя долго ее исследовал. Затем, сунув под мышку, он вынес оба плаща в гостиную и вынул из кармана большой ключ.

— Узнаете этот ключ?

— А должен?

— Посмотрите хорошенько!

Риву взял ключ и внимательно вгляделся в него. Подойдя ко входной двери, он вытащил из замка ключ, сравнил его и вернулся к Николя.

— Могу я узнать, сударь, откуда у вас дубликат ключа от моего дома?

— Он только что сделан с воскового слепка, найденного нами у господина Депла.

Риву молча опустил голову.

— Да, да… конечно. Я часто терял ключи и просил его сделать новые.

— Значит, у вас с ним доверительные отношения?

— Мы приятели.

— Приятели… разумеется. А этот? — спросил Николя, вытащив из кармана второй ключ.

Риву залился краской. Взгляд его, за которым пристально следил Бурдо, на короткое время задержался на маленькой шкатулке маркетри с перламутром; она стояла на книжной полке, сливаясь с рыжеватым цветом переплетов. Инспектор взял ключ из рук Николя, подошел к шкатулке и одним поворотом ключа открыл ее. Оттуда посыпались письма. Николя подобрал их и сразу понял, что это любовная переписка Саула Пейли и Аньес Генге.

— Как, сударь, вы объясните наличие у себя в доме личных писем господина Пейли к Аньес Генге?

Опустив глаза, Риву молчал.

— Нельзя оставлять следов, — пробормотал он. — Аньес слишком неосторожна, потому что хранила их, а он — потому что их писал.

— И вы это называете любезностью, не так ли?

Николя не сумел определить чувство, которое внушало ему поведение офицера. У него накопилось слишком много подозрений. Оставить его на свободе было слишком рискованно, а рисковать он не хотел.

— Сударь, пребывая в нерешительности относительно имени убийцы Саула Пейли, событии, о котором вы наверняка осведомлены, скажу вам, что при имеющихся уликах главным подозреваемым являетесь вы, а потому я обязан, от имени короля, арестовать вас. Вас поместят в одиночную камеру, дабы потом вы предстали перед уголовным судьей. Советую вам как можно скорее указать нам место, где удерживают художника Лавале.

Риву хотел что-то сказать, но в последний момент сдержался. Натянув мундир, он последовал за полицейскими. Когда экипаж остановился под аркой ворот Шатле, на улице уже стемнело. Из экипажа вышли двое, Николя Ле Флок и переодетый в костюм и треуголку Бурдо Эмманюэль де Риву.

Глава X

БЕЗУМНЫЕ ДНИ

Господи, я всего лишь человек,

но этот человек — Король Франции.

И ваше дело оберегать меня.

Вернувшись в ночи на улицу Монмартр, Николя отклонил соблазнительные предложения Катрины и довольствовался тарелкой постного бульона, чтобы согреться. Наверху раздался требовательный стук трости. Предупрежденный о его возвращении возней Сирюса и Мушетты, господин де Ноблекур из спальни призывал его явиться. Облаченный в ночную рубашку, он усадил Николя в тесном пространстве между своей кроватью и стеной. Пребывая после беседы с герцогом де Ришелье в состоянии, близком к блаженству, Ноблекур лежал, зарывшись в подушки и закрыв глаза, так что на первый взгляд можно было подумать, что он спит; на самом деле он внимательнейшим образом слушал рассказ Николя о последних событиях. Когда рассказ подошел к концу, он испустил удовлетворенный вздох.

— Он идет своим путем. Неужели вы считаете, что он станет заботиться обо мне? О, я вполне могу окочуриться, кому ж до этого есть дело. Итак, вопреки его равнодушию, я имею сообщить, что благодаря шалфею, сухим корешкам и отвару из слив дама подагра покинула сие жилище. Я вновь завоевал вертикальное положение, а ум мой, обострившийся благодаря вынужденному отдыху, готов рассыпать свои блестки на пользу вашей неблагодарности!

Николя с трудом удерживал смех.

— Спасибо Всевышнему, у меня все хорошо, господин прокурор.

— Гм! Вам лучше помолчать. Вы заслужили прощение лишь потому, что, как я вижу, вас опечалила судьба несчастной Киски. Так знайте же, сударь, ваше дело не выходило у меня из головы, и, прежде чем задуть свечу, я хочу поделиться с вами своими тревогами. В вашем теперешнем расследовании наблюдается нарушение равновесия. Искорежились весы правосудия? Не знаю. Театр теней, где каждый играет чужую роль? Какой странный teatro di puppi[63], где паяцы, пляшущие по воле руки невидимого кукловода, обмениваются масками и костюмами! Много уловок, горы пыли в глаза, и весь маскарад на фоне оптических иллюзий. Фигуры из волшебного фонаря, движущиеся по мутной поверхности зеркала, отсылающего их в небытие!

— Какие захватывающие картины! Полагаю, это результат сего растительного териака, ставшего в последние дни вашей обычной панацеей?

— Смейтесь, смейтесь! Я больше ничего не скажу. Думайте сами. Измените вашу точку зрения. Сделайте шаг вперед, потом отступите, опустите голову, потом поверните, поднимите или опустите глаза.

— Забавно, вы изъясняетесь совсем как Семакгюс; тот целый вечер докучал мне своими анаморфозами и сменой угла зрения.

Приподнявшись на подушках, Ноблекур вытянул палец в сторону Николя.

— Вот именно! Это то же самое. Вы верите в то, что вы видите, в то время как на деле все представлено так, чтобы сбить с толку ваши чувства.

И он уставился на содрогнувшегося Николя.

— Если вы мне верите, вы пойдете и немедленно ляжете в постель, ибо вы дрожите как озябшая лошадь, которой пришлось долго бегать.

По дороге к себе Николя попросил у Катрины капельку ее эльзасского подкрепляющего снадобья и глотнул немалую толику. Прежде чем раздеться, он подробно исследовал захваченный им с собой плащ Эмманюэля де Риву. Каково же было его удивление, когда, ощупывая край, он обнаружил в подкладке монету и с трудом, но вытащил ее. Это оказалась английская гинея. И снова очередная тайна, причем двойная, ибо в плаще, похищенном несчастной Киской, также… Неужели это совпадение? Или в этом есть некая закономерность? Что можно сейчас сказать об этом? Решив понапрасну не терзать себя предположениями, он лишь отметил, что английская рука появляется в этой истории уже не в первый раз. Находка же, вместе со всеми прочими, становится важной уликой против лейтенанта морского флота.

Забравшись в кровать, он согрелся, и его снова одолели думы о расследовании. Один за другим, он стал осмысливать каждый имевшийся у него факт; иногда размышления его прерывались невольно возникавшими перед глазами картинами пережитого или — еще хуже — бредовыми видениями: синие плащи, шествовавшие рука об руку с сапогами и башмаками, сменялись жуткими видами мертвецкой и усеянного трупами рва неподалеку от Инвалидов. Двуликие тени отделялись от своих обманчивых фигур. В состоянии, близком к безумию, он больше не мог определить, кто виновен, а кто нет. Чего он боится больше: навредить государству или скомпрометировать правосудие? Кто позволил ему исследовать темное дно колодца? Подступавшие со всех сторон вопросы яростно отталкивали совесть. Внезапно он вспомнил о Киске и не сдержал слез. Рядом с образом этой жертвы немедленно возник образ Антуанетты. Какая роль отведена ей, живущей в окружении англичан? Оба лица слились в одно, печаль затопила его, и он забылся сном. Мушетта, устроившись на груди хозяина, дышала ему в нос и, словно маленький сфинкс, оберегала его беспокойный сон.

Суббота, 15 февраля 1777 года.

Николя вышел из дома на заре. Накануне он велел Бурдо установить слежку за Депла и домом Леруа. Понимая, откуда нанесен удар, Сартин, без сомнения, станет искать Риву в секретной камере древней крепости. Стремясь узнать, где его содержат, и прекрасно зная своего Ле Флока, ему даже в голову не придет искать лейтенанта в самой обыкновенной камере. Несколько «болтливых» осведомителей должны были направить поиски министра в уединенный сельский домик, расположенный за городскими стенами. Сам комиссар сначала отправился на мост Менял к знакомому ювелиру, который, после долгих разговоров, согласился исследовать металлические опилки, снятые с синего плаща и плаща, укрывавшего Киску. Затем на улице Арлэ он встретился с Фердинандом Берту, конкурентом Леруа в изготовлении приборов для определения долготы. К своему соседу Берту относился с состраданием, однако не уставал досадовать на него. Бесхитростный с виду, швейцарец наверняка преуспевал в делах. Обвиняя соседа в плагиате, он видел в нем мечтателя-неудачника, жаждущего почестей, в то время как себя он считал успешным владельцем мануфактуры, стремящимся найти способы производить, а значит, и продавать во множестве приборы, потребные на кораблях его величества. Затем комиссар долго бродил по кварталу, расспрашивая о Леруа привратниц и соседей.