Кровное родство. Книга первая - Ширли Конран

Вечером, говоря с Элинор, она прибегла к той же тактике: „наверное, завтра". Потом, дожидаясь Скотта, который заканчивал свою программу, она размышляла о том, что, хотя все матери сами были в свое время дочерьми, их, как ни странно, без особого труда удается дурачить таким юным особам, как она.

На другой день, рано утром, Аннабел снова была у „Элизабет Арден", на сей раз – в розовом гимнастическом зале. Тут уж ей пришлось изрядно поработать всеми до единого мускулами своего тела – даже теми, о существовании которых она до этого и не подозревала.

Ей пришлось начать привыкать к новой осанке и походке: ее учили высоко держать грудь, подбирать живот, плавно и изящно поднимать руки, как балерины перед началом танца, и ходить так, словно у нее между ягодицами зажата монета и она боится ее уронить.

– Вот уж никогда не думала, что быть красивой так трудно! Ведь это самая настоящая работа – с утра до вечера, – пожаловалась она Скотту, когда они сидели в баре „Плазы", попивая мартини.

Скотт разглядывал ее в полном изумлении: так она изменилась за эти четыре дня. Она будто стала выше ростом, раскованнее, порывистее – и в то же время, каким-то парадоксальным образом, в ней появилась некая вкрадчивая сдержанность, какая бывает в повадках кошки, которая замечает и оценивает все как бы мимоходом и точно рассчитывает любое, даже самое томное из своих движений.

Именно этого эффекта добивалась Дженни Бейтс и надеялась, что фотографии сумеют передать его. Человек, абсолютно владеющий собой в любых обстоятельствах, – вот какое впечатление производила новая Аннабел, и это отличало ее от всех остальных девушек из арсенала Бейтсов. По мнению Дженни, именно такой образ – образ наступающих шестидесятых – наиболее соответствовал настроениям женщин той поры.

Миссис Бейтс решила, что, прежде чем предложить Аннабел „Аванти", нужно дать ей возможность поработать перед камерой, чтобы преодолеть застенчивость и приобрести некоторый опыт, в противном случае ее отдача не превысит двадцати процентов заложенного в ней потенциала. Она как раз изучала готовые снимки Аннабел, когда в агентство позвонил нений фотограф. Он находился в состоянии полной паники: в разгар выполнения очередного заказа его модель разболелась, а заказ не терпел отлагательств. По условиям контракта требовалась блондинка.

– У нас как раз есть одна – новенькая, но очень перспективная, – сказала миссис Бейтс. – Если вы не против, я…

– Пришлите мне ее как можно скорее!

Первая в жизни Аннабел съемка оказалась для нее нелегким испытанием. Аннабел нервничала, была напряжена и ощущала себя так, как, вероятно, могла бы себя чувствовать внезапно ожившая статуя: лишь усилием воли ей удавалось заставить руки и ноги повиноваться.

– Вам нужно расслабиться, – привычно, как он делал это на протяжении уже тридцати лет, объяснял ей фотограф. – Забудьте обо всем, кроме камеры. Как будто в студии никого больше нет. Смотрите на камеру, говорите с ней, улыбайтесь ей – так, будто вы в нее влюблены.

Он знал, что ему повезло и заказ спасен, но понимал также, что снимки получатся не Бог весть какого класса. Новенькая есть новенькая, ей еще учиться и учиться.

Зато новеньких легко эксплуатировать, объяснил Скотт Аннабел вечером, когда они ели на ужин фирменную лапшу по-итальянски в Артистическом кафе.

– Молоденькие фотомодели – заведомо легкая добыча для фотографа, если он любитель „клубнички", и особенно если он уже не первой свежести, – предупредил он. – Все они обожают разыгрывать из себя мэтров или эдаких добреньких папаш, так что держи ухо востро. Эти парни норовят всюду появляться в сопровождении какой-нибудь мордашки, которая в данный момент находится на гребне волны, а чтобы держать ее в кулаке, зачастую обходятся с ней довольно круто.

– Тогда ты уж, пожалуйста, присматривай за мной, – попросила Аннабел.

– Чем я и занимаюсь. Ты шагу без меня не ступишь, – успокоил ее Скотт.

– Как мне повезло, что я встретила тебя, – притворно застенчиво прошептала Аннабел, хлопая ресницами и пропуская предупреждение Скотта мимо ушей. Уж у нее-то никогда не возникало проблем с мужчинами более старшего возраста. Она вертела ими с той же легкостью, что и своими сверстниками; Скотт оказался первым, с кем ей это не удавалось, что весьма интриговало ее. Ей импонировало также, что он не пытается навязать ей собственных суждений: впервые в жизни она могла говорить с мужчиной так же откровенно, как со своими сестрами, причем нередко оба смеялись от души. А кроме того, в жизни Скотт выглядел еще более привлекательным, чем на телеэкране.

Направляясь в желтом такси на какую-нибудь из своих деловых встреч, Аннабел по дороге старалась получше рассмотреть город. Больше всего ей нравилось созерцать серебристый, заостренный силуэт Крайслер-билдинга, казавшегося ей созданием волшебника из страны Оз. Тот кусочек Манхэттена, который обычно показывают в фильмах – небоскреб на небоскребе, сплошной блеск стекла и металла, – на самом деле занимал сравнительно небольшое пространство с южной стороны Центрального парка. Хотя некоторые другие уголки города тоже нравились Аннабел своей эксцентричностью (многие жилые здания были увенчаны чем-то наподобие египетских пирамид, готическими башенками или мавританскими арками), большая часть Манхэттена выглядела отнюдь не блестяще: там было шумно, людно и грязно. Но Аннабел завораживала эта вечно бурлящая, ни на миг не затихающая жизнь улицы, где то тут, то там взвывает вдруг пожарная сирена, где струйки пара таинственно выползают из люков канализации, словно из самой преисподней. На фоне пестрой смеси национальностей, цветов и религий все казалось уместным, ничто не выглядело из ряда вон выходящим – словом, было ясно, что в Нью-Йорке каждый может делать все, что ему вздумается.

Во время своего пятого визита к Аннабел маленький, сухонький, похожий на ласку гостиничный врач, глядя поверх очков на свою пациентку, объявил довольно прохладным тоном, что, несмотря на перечисленные ею симптомы, не находит у нее никаких признаков болезни, о чем и поставит в известность ее бабушку.

– Вам будет трудно связаться с ней, – предупредила Аннабел. – Бабушка сейчас в Чикаго, потом отправится в Лос-Анджелес. Она целыми днями читает лекции и раздает автографы, а по вечерам ей приходится присутствовать на литературных обедах. Она говорит, что ужасно занята.

Голос Элинор по телефону звучал устало, а ее американский акцент чувствовался сильнее обычного: так всегда случалось, когда она бывала утомлена.

В следующем же разговоре с бабушкой Аннабел сообщила, что вполне поправилась и что ей очень хотелось бы еще побыть в Нью-Йорке. Здесь было так много интересного: в Метрополитен на днях должна была начаться серия лекций об импрессионистах, а за чаем в Палм-Корт она, Аннабел, познакомилась с одной симпатичной девушкой, изучающей историю у Сэйры Лоуренс. Не может ли Элинор попросить своего издателя, чтобы он познакомил Аннабел еще с одной-двумя такими же симпатичными девушками?