Это было в Праге - Георгий Брянцев

— Понятия не имею. Вы почему изволите спрашивать?

— Так… между прочим. Если вы его не знаете, поговорим о другом. — Гауптштурмфюрер не спеша закурил сигару, несколько раз затянулся дымом. — На днях чехи из Лондона сбросили на территорию протектората капитана и поручика. Их встретил наш, вернее — мой человек. Укрыл у себя. Они явились с определенным заданием и полномочиями, снабжены рацией. Но мой человек — судетский немец, он плохо говорит по-чешски и недостаточно разбирается в вопросах политики. Как вы отнесетесь к моему предложению познакомиться с этими непрошенными гостями?

— А как они на это посмотрят?

Немец заверил, что Блажек не вызовет подозрения у парашютистов. Им известно, что по световым сигналам их должен встретить связной, который и устроит им встречу с чехами из патриотического подполья. Парашютисты сейчас как раз ждут представителя подполья.

— И этим представителем должен оказаться я? — осведомился Блажек.

— Совершенно верно.

Нетрудно было понять, что гестапо перехватило каналы, которыми пользовались лондонские деятели для выброски в Чехословакию своих эмиссаров. Парашютисты угодили прямо в руки немцев.

— Какую роль должен я сыграть? — спросил Ян.

Гауптштурмфюрер разъяснил: Блажек явится к капитану, который называет себя старшим, потребует у него пароль и подробно выслушает его.

— Я дам своему человеку указание познакомить капитана с вами и предоставлю вам, так сказать, полную свободу действий. Назовите себя чиновником интендантства протектората, сторонником Бенеша, участником движения сопротивления, но, понятно, не имеющим никакого отношения к коммунистам. Иначе его хватит удар.

Немец, смеясь, откинулся на спинку кресла.

Блажек нашел, что ему тоже следует улыбнуться, но, глянув на открытый рот гауптштурмфюрера, потерял к этому всякую способность. Большие зубы немца и его болезненно бледные десны опять напомнили ему что-то знакомое… Он прикрыл глаза, чтобы напрячь память, но и на этот раз она изменила ему.

— Я на всякий случай, — продолжал немец, — назову вам несколько фамилий, чтобы вы смогли в случае нужды опереться на них.

— Но я полагаю, — сказал Блажек, — что до такой нужды дело не дойдет. Они ведь должны понимать, что находятся не в Лондоне.

Гауптштурмфюреру замечание Блажека пришлось по душе, и он опять расхохотался.

— Вы правы, — сказал он. — Этим лондонским господам нечего давать потачки.

— А где они сейчас?

— В городе Эгере. Необходимо часа через два выехать. Машиной я вас обеспечу. Вы готовы?

— К вашим услугам.

Гестаповец вытянулся во весь свой рост и вышел из-за стола.

«Сутулый, длинноногий, худой. Да, где же я его видел?» — не мог успокоиться Блажек.

— А теперь слушайте меня внимательно…

Возвращаясь от гауптштурмфюрера, Блажек встретил знакомого чеха, работавшего референтом в гестапо. Остановились в коридоре, у окна. Закурили.

— У кого был? — спросил знакомый.

— Сам не знаю… В комнате номер сорок.

— А! У Морица Обермейера, — сказал референт. — Чрезвычайно серьезный господин. Говорят, он большой любитель покойничков. Они не болтают лишнего, хлопот не доставляют и умеют хранить тайну. Как это ты к нему попал?

— Да все с этим бюро по охране, — соврал Блажек. — Ну, я тороплюсь. Привет!

Выйдя на улицу, Блажек привел в порядок свои впечатления.

Мориц, Мориц! Теперь все встало на свои места. Это имя он слышал от немецкого диверсанта Зельца Бонне, того самого, который в тридцать восьмом году пытался поднять на воздух «Дейч-Хаус».

Тогда же Зельц очень красочно описал внешность своего руководителя.

Как в те дни хотелось Блажеку увидеть злополучного Морица! И вот сейчас встретились. Приятное знакомство, нечего сказать!

Блажек шел домой в приподнятом настроении. Во-первых, он питал к себе уважение за то, что все-таки запомнил человека по столь отдаленным приметам; во-вторых, его очень заинтриговало поручение Обермейера.

Самый тот факт, что гестапо выбрало своим доверенным лицом Блажека, уже говорил о многом. Значит, он вне подозрений, его участие в движении патриотов полиции неизвестно, не раскрыты его связи с Лукашем. Можно придерживаться прежней тактики.

Окончательно избрав путь борьбы с оккупантами, полностью разделяя программу коммунистического подполья, Блажек, как человек дела, не мог не осуждать политики чешской эмиграции в Лондоне; он называл эту политику «мышиной возней».

«Все они беспринципные карьеристы и болтуны, — говорил он Лукашу всякий раз, когда возникал разговор на эту тему. — Знаю я и Славика, и Ингра, и Виеста, и Голяна. Они неспособны на решительные действия. Даже выброска парашютистов осуществлена глупо. Сбросили — и угодили прямо в пасть гестапо. Вот же идиоты, прости господи!.. Сами предатели — и на предательство нарвались».

Был еще один неразрешенный вопрос: почему Обермейер назвал Владимира Крайну? С Крайней Блажек знаком не был, но знал, что Крайна — агент лондонского эмигрантского правительства, работал в подполье и теперь арестован гестапо.

Истории Крайны Блажек не знал. А она имеет определенный интерес. Владимир Крайна был одним из видных подпольщиков и информаторов национально-социалистической партии. Связь с Лондоном он поддерживал через радиостанцию «Спарта-1» и через радиопередатчик «Барбора», принадлежавший одной из выброшенных парашютных групп.

В начале прошлого года гестапо схватило сообщника Крайны учителя Главачека, а вскоре выследило в городе Турнове и самого Крайну. Его доставили в Прагу. Гитлеровский наместник протектората Франк, приехавший на допрос Крайны, сказал ему: «Вы можете сохранить себе жизнь. Расскажите все, что вам известно, и выдайте подполье». Крайна все рассказал, всех выдал. Он знал шифр, знал места приема парашютистов, знал встречные пароли. Гестапо действительно сохранило жизнь Крайне: вместе с женой его препроводили в Терезинский концлагерь. Для заключенных он был «страдальцем», а для немцев «почетным узником».

Направляя Крайну и его сообщников в лагерь, начальник гестапо оберштурмбаннфюрер СС Герке сказал: «Не удивляйтесь, если в один прекрасный день вы увидите одного из них в министерском кресле».

Слова эти предназначались для начальника лагеря, никто другой их тогда не слыхал. И очень долго предательство видного национального социалиста Крайны оставалось для чехов тайной.

Глава одиннадцатая

Машина шла на большой скорости. Блажек сидел рядом с шофером и, откинувшись на спинку, благодушно смотрел вперед на дорогу. Вот мотылек, брошенный ветром на смотровое стекло, был прижат к нему, силился сопротивляться, а новая волна ветра смыла его со стекла. Вот из леска выскочил зайчишка, сел на задние лапы, подвигал ушами и большими прыжками стрельнул назад.

Давно Блажек не выбирался за город, давно не дышал чистым воздухом, не видел заката солнца.

— Остановитесь на минутку, — сказал он шоферу. — Время у нас есть. Давайте покурим.

Шофер, молчавший всю дорогу, послушно снял ногу с акселератора, выключил зажигание, притормозил. Машина съехала на обочину и плавно остановилась. Блажек угостил шофера сигаретой, закурил сам и вылез из машины.

Солнце давно уже опустилось за горизонт. Угасали нежнейшие краски заката, пламенеющие у самой его кромки, и голубое марево возникло над землею. Небо окрасилось в сиреневые тона. Серебристым голосом пел в вышине невидимый жаворонок, посылая свою благодарность уходящему дню.

Блажек всей грудью, глубоко и свободно вбирал в себя свежеющий воздух.

«Не заночевать ли здесь? — разнеженно думал Блажек. — Вон в том подлеске. Взять да и заночевать! И думать забыл, когда я спал на открытом воздухе».

Он легко перепрыгнул через кювет и повалился на свежую, сохранившую летние соки траву. В лицо пахнул запах горошка, полевой резеды, полыни. Блажек перевернулся на спину, раскинул руки и долго смотрел в темнеющее небо. Столько прожито и столько пережито!

Как далеки те годы, когда он, еще подростком, ходил с отцом на охоту, бродил по жнивью, разыскивая перепелов, прыгал по кочкам болот. Как давно все это было! И отец навсегда ушел из жизни, и сам он, Блажек, давно уже отец. Долго ли еще он будет ходить по этой благодатной земле? Отец был здоровый человек, крепкий, а умер в сорок два года. Жить бы ему да жить. Как знать, может, и он, Блажек, протянет еще годика три-четыре, а там… Что ж, три годика — пусть будет три. Отец всегда говаривал: «Не смерти бойся, а жизни!» А если признаться честно, то хочется пожить побольше. Ну, хотя бы еще лет десять. Надо же посмотреть, какою станет родина через десять лет. Обидно умереть, не увидев лучших дней. Очень обидно. Но это не в человеческой власти. Таков удел всего живого. Ни для кого жизнь не делает исключений. Впрочем… Блажек знает в приграничной деревне одного старика чеха, ему уже перевалило за сто. Выходит, жизнь делает кое для кого исключения. Одного жалует, другого душит. Узнать бы этот секрет — почему иные люди долговечны? Поговорить бы с этим стариком, порасспросить бы…