Полмира - Джо Аберкромби

– Доброе утро, – сказал он.

Она удивленно пробормотала:

– Значит, это не сон?..

– Похоже, что нет.

Ага. Это самый настоящий кошмар!

Они долго смотрели друг на друга.

– Ты хочешь, чтобы я ушла? – спросила она.

– Нет! – ответил он, пожалуй, слишком поспешно и слишком громко. – Нет. Хочешь, чтобы я ушел?

– Нет.

И она медленно села, натянула одеяло на плечи, выставила колени и широко зевнула.

– Почему? – оказалось, он сказал это вслух.

Она замерла на половине зевка – так и застыла с открытым ртом.

– Что, не задалась вчерашняя ночка, да?

Она вздрогула, словно он залепил ей пощечину.

– Что я сделала не так?

– Ты? Нет! Ты ничего… я о себе говорю вообще-то.

На самом деле он не был так уж уверен, что говорит о себе, но слова вылетали как-то сами по себе:

– Рин же тебе сказала, да? Что мой собственный отец не хотел, чтобы я рождался. Что моя мать не хотела, чтобы я у нее был.

Она нахмурилась:

– Я слышала, твоя мать умерла.

– А разве это не одно и то же?

– Нет. Не одно.

Он не слушал:

– Я вырос, ковыряясь в помойках. Я выпрашивал еду для сестренки. Я возил кости, как раб.

Он не хотел это говорить. Никому и никогда. Но это вырвалось. Само. Как рвота.

Колючка захлопнула рот:

– Я, конечно, сука, дура и задница, Бранд, но не такая уж задница, чтобы заноситься перед тобой из-за всего этого. Ты хороший человек. Человек, которому можно доверять. И все, кто тебя знает, так думают. Колл только о тебе и твердит, Ральф тебя уважает. Ты даже отцу Ярви нравишься – а ведь ему никто не нравится.

Он удивленно поморгал:

– Я же всегда молчу.

– Правильно! Ты слушаешь, что другие люди говорят! А еще ты красивый и хорошо сложен. Мне Сафрит тыщу раз говорила.

– Правда, что ли?

– Они с матерью Скейр целый вечер твой зад обсуждали!

– Ээээ…

– Да от тебя любая девушка без ума будет! К тому же теперь ты не на помойке живешь! Непонятно только, почему ты хочешь, чтобы я была твоей девушкой…

– В смысле?

Ему и в голову не приходило, что она может сомневаться! Она ж всегда выглядела такой уверенной в себе!

Но она только крепче натянула на плечи одеяло и посмотрела на свои босые ноги с недовольной гримасой:

– Я себялюбива.

– Ты… честолюбива, вот. И мне это нравится.

– Я злая.

– Нет. Ты остроумная. И это мне тоже нравится.

Она осторожно потерла шрам на щеке:

– Я страшная.

Тут он зверски разозлился – даже сам от себя такого не ожидал:

– Какой идиот это сказал? Во-первых, это вранье, во-вторых, я ему рыло начищу!

– Я сама могу кому угодно рыло начистить. В этом вся и проблема. Я не… ну, ты понимаешь.

И она вытащила руку из-под одеяла и почесала бритую половину головы.

– Я не такая, какой должна быть девушка. Или женщина. Никогда не была и не буду. Я не умею…

– Чего?

– Ну… улыбаться. Не знаю… шить. Тоже не умею, вот.

– Мне не нужно ничего зашивать!

И он съехал со своего рундука и встал перед ней на колени. Его сомнения рассеялись. Перед этим все как-то расстроилось, и он не позволит этому случиться снова. Упрется изо всех сил – и не позволит.

– Я засматривался на тебя еще с нашего приезда в Первогород. Или даже раньше.

И он протянул руку и накрыл ее ладонь своей. Может, это и выглядело неуклюже, зато все честно.

– Просто я думал, что такая, как ты, – не для меня.

И он посмотрел ей в лицо, отчаянно пытаясь подобрать нужные слова:

– Я когда смотрю на тебя и понимаю, что ты моя… в общем, я чувствую… словно награду выиграл.

– Награду, на которую никто другой не позарился… – пробормотала она.

– А мне плевать на других! – сказал он и опять разозлился – она даже глаза вскинула. – Ежели они такие дурни и сами не видят, что хоть все море обплыви, лучше тебя не сыщешь, – мне же лучше, вот!

И он замолчал, и залился краской, и подумал, что вот теперь точно все испортил.

– Мне приятней слов в жизни никто не говорил.

И она протянула руку и откинула волосы ему с лица. Так ласково и нежно, словно перышко его коснулось. И он думать не мог, что она может быть такой нежной.

– Мне тоже приятного мало в жизни говорили. Ну так и что ж теперь…

Одеяло сползло с ее голого плеча, и он потянул его вниз и провел рукой по ее боку, по спине, и кожа шуршала о кожу, такая теплая и гладкая, и она прикрыла глаза, и его…

И тут внизу раздался грохот. Кто-то колотил во входную дверь, да так, что стало понятно: надо идти открывать. Бранд услышал скрип отодвигаемого засова и чьи-то голоса.

– Боги, – пробормотала Колючка, в ужасе распахнув глаза. – А если это матушка?

Никогда в жизни они так быстро не одевались – даже когда на них в степи коневоды налетели. Они хватали одежду, кидали ее друг другу, спешно натягивали на себя, он путался в пуговицах и в результате застегнул все сикось-накось, потому что смотрел не на пуговицы, а на то, как она на попе штаны поправляет. Краешком глаза.

– Бранд? – послышался голос Рин.

Они застыли без движения, он в одном сапоге, она и вовсе босая, и Бранд осторожно отозвался:

– Да?

– Ты там как? – Рин поднималась по лестнице.

– Хорошо!

– Ты один?

Она уж у самой двери!

– Конечно!

И тут он сообразил: она же ж может войти! И виновато добавил:

– Ну как бы да.

– Ты врать совсем не умеешь. У тебя там Колючка Бату?

– Ну как бы да.

– Так да или нет? Ты там или не там, Колючка, разрази тебя гром?

– Ну как бы да, там, – пискнула Колючка.

Повисло долгое молчание.

– Мастер Хуннан приходил.

На него словно ушат ледяной воды вылили.

– Сказал, что голубка прилетела, с вестью. На Халлебю напали, и все ж ушли воевать на север, и он собирает всех, кто остался, в поход. Кто-то еще испытание не прошел, кто-то раненный, кто-то еще тренируется – в общем, всех таких он собирает. Встречаются на берегу.

– И он позвал меня? – дрожащим голосом спросил Бранд.

– Он сказал, что Гетланд нуждается в тебе. Еще сказал, что всякому мужу, что готов выполнить свой долг, найдется место на ладье.

Место на ладье. Рядом с братьями по оружию, плечом к плечу. И у него будет цель в жизни. Он будет пребывать в свете. И все надежды и мечты, которые, как он думал, давным-давно перегорели, вдруг ожили и всколыхнулись. И он решительно ответил:

– Сейчас спущусь.

Сердце вдруг забилось быстро-быстро. Он слышал удаляющиеся шаги сестры.

– И ты пойдешь под началом этого ублюдка? – спросила Колючка. – После всего того, что он с тобой сделал? Что он сделал со мной?

Бранд стащил с кровати одеяло:

– Я ж не ради него это делаю. А ради Гетланда.

Она презрительно фыркнула:

– Да ладно тебе. Ты ради себя самого это делаешь.

– Ну хорошо, ради себя. А что, я не заслужил?

Она помолчала, перекатывая желваки на скулах:

– Я так поняла, меня он не звал.

– А ты бы пошла под его началом? – спросил он.

И покидал в одеяло кой-какие вещи и завязал его узлом.

– Конечно, пошла бы. А потом морду б ему набила.

– Может, поэтому он тебя и не позвал.

– Хуннан не позвал бы меня, даже если б он горел, а я б стояла рядом с ведром воды. Никто из них не позвал бы. Воины Гетланда, подумаешь. Смешно слышать. Хотя нет, грустно.

И она застыла с сапогом в руке и нахмурилась.

– А ты не потому ли так быстро убегаешь, чтобы от меня избавиться, а? Потому что ежели что, ты так и скажи. Хватит с нас недомолвок…

– Это не так.

А про себя подумал: да ладно? Отчасти ведь так и есть. Ему нужно вздохнуть свободно. Подумать.

– Иногда мне кажется, лучше бы я осталась в Первогороде, – пробормотала она.

– Ты бы тогда никогда со мной не легла.

– Я бы тогда умерла богатой и прославленной, и единственно о чем бы жалела перед смертью, так об этом.

– Дай мне неделю сроку, – сказал он, перепоясываясь мечом Одды. – Я никуда не сбегаю, но я должен это сделать. У меня может не быть другого шанса.

И она свирепо оскалилась и зашипела:

– Но только неделю! А то пойду и найду себе другого Поднимателя Кораблей!

– Договорились.

И он поцеловал ее. Губы у нее были обметаны, и дыхание кислое – ну и что. И он закинул за спину щит, и подхватил узелок из одеяла, и сделал глубокий вдох, и отправился в стальные объятия Матери Войны.

На пороге он замешкался, словно его что-то остановило, и обернулся. Последний, прощальный взгляд. Ну и проверить: она точно здесь? Это был не сон? Нет, не сон. Вот она сидит. Улыбается. Она так редко улыбалась, и поэтому ему так нравились ее улыбки. Они же на вес золота! И он остался очень доволен, что в этот раз она улыбается не кому-нибудь, а именно ему.

Избранный Щит

С цитаделью Торлбю у Колючки были связаны самые неприятные воспоминания. Последний раз ее сюда привели как убийцу – в цепях. И отправили в подземелье. А перед этим ее привели сюда к телу отца, которое положили в Зале Богов. И он лежал, бледный и холодный, под высоким куполом, и мать всхлипывала рядом, и она посмотрела на суровые лица высоких богов и поняла: она молилась напрасно. И в ней всколыхнулась память о том дне, и вместе с ней гнев, который она почувствовала тогда, гнев, который полыхал в ней с того самого дня. И она вцепилась в мешочек с костями отца и мрачно оглядела высокие двери Зала Богов.