Успех (Книги 4-5) - Лион Фейхтвангер

Жак Тюверлен как раз собирался поддержать защитника Флаухера, Себастьяна Кастнера, одиноко и беспомощно отбивавшегося от иронизирующих господ, когда в дверях вдруг показался новый посетитель, который сильнее привлек его внимание, чем Кастнер, и которого он давно не видел, - Отто Кленк.

10. ПАРИ ПОД УТРО

Кленк во время путча находился в Берхтольдсцелле. У него была в гостях танцовщица Инсарова. Они весело поужинали, она осталась у него ночевать. Утром он позвонил по телефону в Мюнхен, но дозвониться не смог. Инсарова провела у него утро, осталась к обеду. Она еще находилась в Берхтольдсцелле, в то время как у Галереи полководцев был убит Эрих Борнгаак. Ввиду того что дозвониться до Мюнхена никак не удавалось, Кленк в конце концов сам отвез танцовщицу в город.

Как раз в тот момент, когда тронулась машина Кленка, поблизости от Берхтольдсцелля остановился другой автомобиль, в котором приехал вождь Руперт Кутцнер, надеявшийся здесь, в загородном доме одного из своих друзей, надежно укрыться от глаз полиции.

Кленк добрался до города, высадил Инсарову, услышал неясное, более ясное, совсем яснее. Оглушительно расхохотался, узнав, как позорно провалился путч на горе Кутцнеру, а также и Флаухеру.

Узнал об убитых и раненых. Заметался туда и сюда, разыскивал сына своего Симона, парнишку. Не мог его найти. Город был полон слухов. В числе убитых называли то одного, то другого. Кленк томился желанием увидеть наконец точный список. Первым его чувством, когда он увидел список, была радость оттого, что он не нашел в нем интересовавшего его имени. Вторым чувством была гневная растерянность, так как он нашел в нем имя Эриха Борнгаака. Он подумал о враге, сидевшем в Берлине. Он хотел бы, чтобы тот был сейчас здесь, в Мюнхене. Он прямехонько отправился бы к нему. Неужели он, Кленк, улыбнулся бы оттого, что Симон Штаудахер был жив, а Эрих Борнгаак убит? Нет, он не улыбнулся бы. Они посидели бы некоторое время вместе, говорили бы, должно быть, мало, а может быть, и вовсе бы молчали.

Кленк направился в "Мужской клуб". Ему хотелось высказать кое-какие замечания по поводу этого 9 ноября. Господина генерального государственного комиссара он вряд ли застанет в клубе. Господин генеральный государственный комиссар осмеливается появляться в городе не иначе, как в бронированной машине. Сомнительно, чтобы господин генеральный государственный комиссар поторопился в своем бронированном автомобиле прикатить именно в "Мужской клуб". Но чья-нибудь уши, в которые стоило бы накапать свои замечания, Кленк все же найдет.

Однако таких ушей ему почти что не удалось там найти. Если говорить о качестве, то подходящим оказывался один лишь Тюверлен. Кленк знал его, это был - малый стоящий. Обнюхать его, посидеть с ним вместе, обменяться с ним комментариями к 9 ноября - это могло быть занятно. Жак Тюверлен, со своей стороны, тоже, видимо, ничего не имел против этого. В свое время Отто Кленк изобрел план против Крюгера, впоследствии доставивший многим, в том числе и ему, Тюверлену, немало неприятных минут. И все-таки это не мешало ему любоваться огромным баварцем.

В "Мужском клубе" приходилось говорить вполголоса, кругом были уши дураков. И когда Кленк предложил отправиться в "Тирольский погребок", Тюверлен охотно согласился.

В боковом зале, где четверть литра вина стоила на десять пфеннигов дороже, Рези, возведенная после ухода Ценци в звание кассирши, заявила обоим посетителям, что, к сожалению, через десять минут придется закрывать, так как "полицейский час" нынче наступает раньше. Но оба гостя все же сумели доказать, что они могут посидеть даже при спущенных железных ставнях, даже при потушенном электричестве, даже при свете обыкновенных свечей.

Заботливо обслуживаемые Рези, они крепко выпили и излили свою душу. Кленк с интересом читал книги Тюверлена и относился к ним неодобрительно. Тюверлен с интересом следил за судебной деятельностью Кленка и относился к ней неодобрительно. Они понравились друг другу. Оказалось также, что им нравится одно и то же вино. Они констатировали, что в жизни ничего нет, кроме самого себя, и оба нашли, что этого вполне достаточно. Кленк был Кленк и писался - Кленк. Тюверлен был Тюверлен.

- К чему, собственно, вы пишете книги, господин Тюверлен? - спросил Кленк.

- Я ищу выражения своего я, - сказал Тюверлен.

- А я выражал свое я в судебной деятельности.

- Вы не всегда удачно выражали свое я, господин Кленк, - сказал Тюверлен.

- Что вы имеете возразить против моей судебной деятельности? - спросил Кленк.

- Она была лишена корректности, - сказал Тюверлен.

- Что такое "корректность"? - спросил Кленк.

- Корректность, - сказал Тюверлен, - это готовность в известных случаях давать больше, чем вы обязаны, и брать меньше, чем вы вправе.

- Вы требуете слишком большой роскоши от скромного человека, - сказал Кленк.

- Хотелось бы знать, - сказал несколько позже Жак Тюверлен, - неужели приятно бродить по свету в качестве крупного экземпляра полувымершей породы зверей?

- Чудесно! - убежденно сказал Кленк.

- Иногда это, вероятно, в самом деле бывает чудесно, - с завистью сказал Тюверлен.

- Знаете, - сказал Кленк, - ведь я и в самом деле помиловал бы вашего Крюгера. Я ничего не имел против этого человека.

- Если вы соблаговолите вспомнить, - сказал Тюверлен, - я в своем очерке не утверждал противного.

- Ваш очерк - превосходный очерк, - с уважением отозвался Кленк. Каждое слово - ложь, и звучит при этом так живо. Ваше здоровье!

- Знаете, - снова заговорил он, - если ваша Иоганна Крайн похожа на вас, нам следовало бы написать ей открытку.

- Слава богу, она совсем иная, - сказал Тюверлен.

- Жаль, - сказал Кленк и задумался над вопросом, кому бы еще можно было написать открытку. Но ни Флаухеру, ни Кутцнеру, ни Феземану открытки посылать не стоило.

Раздался шум. Двое запоздавших посетителей требовали, чтобы их впустили. После некоторых переговоров Рези наконец согласилась впустить их. Это были фон Дельмайер с Симоном Штаудахером. Кленк находил, что этот Симон, парнишка, был просто-напросто сопляк. Но этот сопляк был его детенышем. Того, другого, не было больше на свете, а этот вот сопляк сидел здесь, живой, из плоти и крови. И это радовало Кленка.

Фон Дельмайер был потрясен судьбой, постигшей его друга Эриха Борнгаака. Его нельзя было оставлять одного, и Симон уже всю первую половину ночи таскал его по закрытым ресторанам. Фон Дельмайер немало успел пережить. Но то, что Эрих Борнгаак перестал существовать, было первым, что задело его душу. Можно было считать до десяти, можно было считать до тысячи, - на этот раз Эрих Борнгаак не встанет.

- По-французски он говорил, как парижанин, - рассказывал фон Дельмайер. - Когда мы с ним в Париже были однажды в публичном доме, все мальчишки приняли его за француза! - Его свистящий смех пронесся по комнате. - Самое замечательное, - в печальной задумчивости проговорил он, - что у него были крашеные, наманикюренные ногти.

Симон Штаудахер любил Эриха. Он злился на отца, который сидел так важно, потому что оказался прав. Быть правым может каждый осел. Важно не это, важен шик. Еще немного - и Симон Штаудахер хватил бы своего отца бутылкой по покрытому скудной растительностью черепу. Несмотря ни на что, прав был вождь, а все остальные - просто трусы.

- Устав полевой службы, - заорал он, - гласит: "Ошибка в выборе средств не так преступна, как бездействие"!

- А я вот сижу в Берхтольдсцелле и бездействую, - с усмешкой произнес Кленк.

Голое лицо Тюверлена разгладилось. Он не знал, что существовала инструкция, в которой военная мудрость так обнаженно признавала преимущества войны над миром.

Симон Штаудахер стал распевать песни ландскнехтов, к огорчению Рези, умолявшей его быть потише, чтобы не услышали с улицы. Тюверлен присматривался к удивительному сходству между Кленком и его детенышем. Но у мальчика не хватало чего-то неуловимого, и это лишало его обаяния отца. Симона раздражали манеры Тюверлена. Он пытался задеть писателя, старался раздразнить его. Теперь вот пришлось отправиться на тот свет кое-кому из "истинных германцев". Ладно! Но еще раньше пришлось туда отправиться многим другим: Карлу Либкнехту, например, Розе Люксембург, имперскому министру иностранных дел, служанке Амалии Зандгубер, депутату Г., Мартину Крюгеру, клятвопреступнику этому подлому. Кленк несколько раз приказывал юноше заткнуть глотку, но тот не слушался.

- Заткни же глотку! - повторил снова, почти примирительно, Кленк. - Кто мертв - тот мертв, - добавил он своим могучим, низким голосом, желая прекратить разговор.

- Не всякий, кто мертв, - мертв, - своим сдавленным голосом громко произнес внезапно писатель Тюверлен; возможно, он вспомнил при этом о литературном наследии Мартина Крюгера.

- В этом вы, к сожалению, ошибаетесь, почтеннейший, - со свистом расхохотался страховой агент фон Дельмайер. - Когда вы окочуритесь, вам, к сожалению, будет крышка, и глотку свою вы заткнете.