Глупая сказка - Евгений Дубровин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Подождите…
– Вам что-то хочет сказать Володя.
С полминуты в трубку кто-то хрипло дышал, потом икнул, и голос пьяного человека сказал:
– Слышите… это я, Володька… архитектор… вы слушаете?
– Да.
– Я пьяный.
В трубке опять икнули.
– Я пьяный… Слышите… но я трезвый. Вы меня понимаете? Тело пьяное, а голова трезвая. Так бывает. Понимаете?
– Понимаю.
– Я вам хочу сказать… Я разорву свой проект того вонючего заводика… Приду завтра на работу… возьму у нашего главного чертежи… мол, на доработку… и разорву. Прямо на глазах… Пусть что хотят делают. Хоть выгоняют… Вы верите?
– Верю.
– Потом… Даже если меня выгонят, я все равно буду бороться… за эту речку до конца… Верите?
– Да.
– А почему?
– Так надо…
– Да. Вы правы. Так надо… Я вам скажу… Чего уж там… Вряд ли когда мы встретимся… Да и теперь все равно… Я люблю эту женщину… Любу… Жену Геннадия Васильевича. Она прекрасный, благородный человек… Такие редко встречаются… Она даже не догадывается… Ей просто некогда… Она ухаживает за ним… Когда он потерял сына… Вот… Вы слушаете?
– Да.
– Вот… Я ее здорово люблю… Да… Мысли немного путаются. Так вот… Она как одержимая за ним ухаживает. Хотя не любит… Я уверен, что не любит… Из чувства долга. Она считает своим долгом… Она устала. Вы слушаете?
– Да.
– Это только вам я говорю, потому что больше никогда вас не увижу. Вот… Вы слушаете?
– Да.
– Потому что вы никто. Для меня вы не существуете. Я словно сам с собой говорю… Словно с совестью… Сидите где-то далеко-далеко в темной комнате… У вас темно в комнате?
– Да.
– Вот видите… Я так и знал. Ну вот и все, что я вам хотел сказать… Извините, что отнял время… Здесь в будке крыша протекает…
В трубке послышались частые гудки. Я немного послушал их, затем осторожно положил трубку на рычаг.
С полчаса я просидел в темной комнате, ожидая почему-то, что телефон зазвонит снова, но он не звонил. Не знаю почему, но мне хотелось, чтобы снова раздался звонок и чтобы на той стороне было ожидающее молчание…
Пришла Анна Васильевна, привела с собой Риса.
– Поговорили? А чего ж вы сидите в потемках? Там дождь начинается. Мальцу спать пора…
* * *Рис заснул сразу, едва коснулся щекой подушки. Я подошел к окну и открыл его. Начинался тихий дождь. Он шелестел в иголках росшей у окна сосны, шуршал по крыше. За сосной чуть погромче звучала утрамбованная дорога, а за дорогой глухо ворчал, вздыхал потревоженный дождем уже заснувший лес. Зябко потянуло свежей, только что зародившейся, еще пронизанной дневным теплом и пылью сыростью…
Где-то под дождем мчится сквозь ночь электричка, унося людей, каждого со своими думами, страхом, счастьем, ненавистью, любовью… Сгусток мысли, пронизывающий отдавшуюся дождю, равнодушную к нам природу…
Несет свои темные воды маленькая речка, шуршат, склонив темные метелки, камыши, лепечет невнятно на том островке ветла. Еще, наверно, не поднялась трава на месте, где только что стояла палатка, сидели мы с Рисом, Люба… Как там сейчас неуютно…
В сенях скрипнула половица… Я резко обернулся на посторонний звук, но все было тихо. Посапывал во сне Рис, сильнее, настойчивее шумел за окном дождь…
Опять скрипнула половица… Не так, как скрипят по ночам рассохшиеся старые доски, а резко и тяжело, словно кто-то переступил с ноги на ногу…
За дверью кто-то был.
Мне вдруг стало, не знаю отчего, страшно. Я не закрылся на крючок, не повернул в замке ключ… Кто же это может быть?.. Что ему нужно?
Я шагнул к двери и рывком распахнул ее.
В темном коридоре стояла Анна Васильевна. В первый момент я не узнал ее. Даже в темноте было видно, что у нее черное лицо, тело все напряглось. Мне показалось, что у нее дрожат руки.
– Что случилось? Почему вы здесь стоите? – Вопрос получился резким, почти грубым.
Анна Васильевна молчала. Она как-то сразу сникла, стала жалкой. Мне сделалось стыдно.
– Что случилось, Анна Васильевна? – спросил я мягко и дотронулся до ее плеча.
– Сынок-то ваш заснул? – спросила моя хозяйка глухо.
– Заснул… А что?
– Под дождик сон-то крепкий…
Я промолчал.
– Хороший у вас сыночек… Устал он сегодня…
– Вы плохо себя чувствуете?
– Я? Нет…
– Тогда идите спать.
– Сейчас…
Анна Васильевна сделала шаг, чтобы повернуться и уйти. Поворачивалась она медленно, страшно трудно, словно старый, заржавевший механизм.
Я опять дотронулся до плеча хозяйки.
– Все-таки что-то случилось?
Анна Васильевна застыла на месте, словно только и ждала моего прикосновения.
– Сынок… я сердцем чую… ты добрый человек… Помоги мне… Больше мне не к кому… Одна я на свете…
– Пожалуйста, Анна Васильевна, что от меня требуется, я готов…
– Тогда пойдем со мной, сынок…
Анна Васильевна пошла вперед, привычно двигаясь в темноте, я двинулся за ней на ощупь, словно слепой.
Мы вышли из длинного темного коридора на веранду. Она была слабо освещена настольной лампой под синим абажуром.
За столом перед бутылкой коньяка сидели Главный и заместитель по хозчасти. Василий Андреевич был красен, несмотря на синюю лампу, и держал перед лицом Наума Захаровича огромный, синий от лампы кулак.
– Вы у меня вот здесь! – говорил он. – Захочу – заказник из вас сделаю! Захочу – национальный парк. Захочу – парк отдыха и культуры!
Наше появление прошло незамеченным. Анна Васильевна, а за ней и я пересекли веранду, вошли в большую темную комнату, где, очевидно, спали прибывшие гости, стоял мощный храп и пахло водочным перегаром.
Анна Васильевна прошла в самый дальний угол, заскрежетал в замке ключ, и мы очутились в маленькой комнатке без окон. Я сразу почувствовал, что она маленькая, хотя было абсолютно темно.
Анна Васильевна щелкнула выключателем. Под потолком зажглась голая, без абажура, тусклая лампочка, свисавшая на белом шнуре. Я догадался, что это была комната хозяйки. Небольшой стол в углу, там какое-то шитье, зеркало, коробка, очевидно, с иголками и нитками. Узкая железная кровать с ржавыми, когда-то никелированными шарами, застеленная простым, но белым, чистым одеялом.
Две покрашенные светло-коричневой краской табуретки. Большой деревянный сундук. Больше в комнате ничего не было.
Анна Васильевна, легко взявшись за ручку, отодвинула сундук в сторону. Затем она наклонилась и вынула из пола доску. Это была обыкновенная сосновая крашеная доска, какими обычно в добротных сельских домах застилают полы. Затем она подняла вторую и третью доски, и в полу открылась черная дыра.
– Здесь у вас погреб? – спросил я.
Хозяйка ничего не ответила Она подобрала юбку, присела на край дыры, свесила внутрь ноги, нащупала что-то, наверно, лестницу, и стала медленно спускаться, словно погружаться в черную прорубь. Некоторое время я слышал, как скрипит под ней лестница, потом перестала скрипеть, наступила тишина, легкий прыжок, опять тишина, щелчок выключателя.
– Лезь сюда, сынок, – глухо донеслось из-под земли.
Я нагнулся над чуть посветлевшим квадратом. Довольно глубоко внизу возле лестницы стояла Анна Васильевна и смотрела на меня. Свет лился снизу, и мне показалось, что она смотрит на меня пустыми глазницами.
– Закрой дверь и выключи свет.
Словно загипнотизированный этим пустым черным взглядом, я послушно накинул на петлю двери крючок, выключил свет и подошел к люку.
– Осторожненько, не упади. Первая перекладинка шибко далеко…
Почему-то не решаясь спускаться под пол спиной к Анне Васильевне, я опустил вниз ноги, оперся на руки и, мысленно прикинув расстояние до пола погреба, прыгнул…
Я не ожидал, что пол здесь будет не земляным, а тоже из досок. Мой прыжок сотряс все помещение. Что-то сдвинулось со своего места, зазвенела посуда… Я приземлился не упруго, как рассчитывал, поэтому не удержался и упал на одно колено.
– Ты бы по лесенке, сынок… – Хозяйка поддержала меня за локоть.
– Ничего…
Я машинально отряхнул брюки и только потом обнаружил, что пол блестит чистотой, словно его только что вымыли стиральным порошком. Это меня удивило. В погребах не бывает таких полов.
Затем мой взгляд упал на противоположную стену. На чисто выбеленной стене висел в золоченой рамке портрет какого-то ученого. Портрет был старый, потрескавшийся, темный от времени. И ученый, на нем изображенный, был тоже старый-престарый, с седыми волосами и седой бородкой. Белое жабо облегало его шею, чуть провесившись на груди. Ученый сидел за столом, устало положив перед собой руки. Руки были выписаны особенно хорошо. С крупными синими венами, сильными пальцами, в желтых мозолях и узлах. Видно, это был какой-то средневековый ученый-практик, ученый-труженик. Глядел он пристально, чуть-чуть сощурившись, куда-то мимо зрителя, словно пытался рассмотреть что-то за его спиной.
