Большое сердце - Нина Аркадьевна Попова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А тревожились обо мне совсем напрасно. Для меня самого, например, было ясно, что я вернулся более сильным, чем уходил на фронт, во всяком случае, духовно. Уходил мальчишкой, а вернулся взрослым человеком, хотя прошло всего полтора года. И не для того хотелось остаться в живых, чтобы отыскать какое-нибудь уютное местечко и зажить по-мещански тихо и мирно. Не о том мечтали мы с Костей Решетниковым, сидя на Майданеке.
У меня в то время тоже была тревога, но совсем другая. Зрение заметно ухудшалось, и о возвращении к прежней работе лекальщика не могло быть и речи. Куда же пойти? Вот над чем я думал тогда дни и ночи.
Вернувшись в Москву, я поступил на строительство. Работал сначала мастером, потом нормировщиком, а после окончания специальных курсов исполняю обязанности инженера производственно-технического отдела.
Прекрасная работа у строителя! Самая что ни на есть созидательная! Приходишь в лес или на голый пустырь, а через полгода сам не узнаешь местности — целый район города поднялся!
Наше управление — самое крупное в тресте. Каждый месяц строим на два миллиона рублей. Думаю, жильцы нас не ругают — дома сработаны на совесть.
Несколько лет я был секретарем комсомольской организации стройки. В октябре 1949 года меня приняли в партию. Вот уже три года коммунисты избирают меня членом партбюро и заместителем секретаря парторганизации строительного управления.
Большие перемены произошли и в личной моей жизни. На заводе, где я работал лекальщиком, вторым секретарем комитета комсомола была Лида Круглова. В Свердловск она попала, как и я, — вместе с заводом. Все время случалось так, что мы спорили с нею. Спорили на комсомольских собраниях, на заседаниях комитета, редколлегии стенной газеты.
— Ладно, горячая голова, — не раз обрывала она меня спокойным голосом, — немножко поостынь, потом будешь рассуждать…
Я обычно злился:
— Пускай — горячая голова, а ты… ты… — и замолкал, не находя, что сказать.
В общем, у нас постоянно бывали какие-то стычки, раздоры, и я считал Круглову занозистым, вредным человеком.
Однажды вечером, когда я возвращался с занятий (я заканчивал тогда вечерний университет марксизма-ленинизма при Московском горкоме партии), мы встретились с Лидой возле метро.
— Левушка! Как я рада! — громко и быстро заговорила она. — Живем в одном городе и за столько лет впервые встретились…
Я видел, что она и в самом деле рада: Лида никогда прежде так меня не называла. Язык у меня отнялся, заговорил я минут через пять или десять. Я смотрел на нее, — Лида стала как-то заметнее, красивее, — и мне вспомнились наши бесконечные споры. Я не выдержал, засмеялся, — как все это было далеко и каким смешным казалось теперь…
Вскоре мы поженились. Лида тоже член партии, работает на заводе имени Лихачева. Живем мы хорошо, дружно. Но, чтобы быть честным, признаюсь вам: она и сейчас временами охлаждает мой пыл, как это делала когда-то.
Через год после женитьбы наша семья выросла: появилась дочь Леночка. Теперь это уже человек, сама одевается, а послушали бы, как рассуждает.
Недавно увидела на моей груди номер и пристала:
— Пап, это у тебя что?
— Клеймо это, номер…
— А зачем?
— Фашисты, Леночка, поставили.
— Фашисты — нехорошие люди…
— Совершенно верно, дочка.
— А как они поставили? Написали?
— Нет, иголкой выкололи…
Леночка съежилась.
— Иголкой? Так это же ой как больно…
— Больно, милая. Ужасно больно.
Задумалась, потом озабоченно спрашивает:
— А фашистов уже нет, правда, пап?
— Не будет фашистов, Леночка. Никогда не будет, — заверил я свою дочь.
В. Станцев
КНИЖКА
Стихи
В любом бою, в любую передышку
Мы слышали набат железных строк…
Носил стихов потрепанную книжку
Во взводе нашем рядовой стрелок.
Он с храбростью сражался беззаветной
Но редкий отдых наступал едва,
Он нам читал стихи из книжки этой.
И звали в бой нас
Молнии-слова…
Я помню бой…
Мы начали седьмую
В тот день атаку за короткий срок,
И вот тогда упал на грудь земную,
Примяв цветы, израненный стрелок.
Враг отступил…
Закат качался рдяный…
Стрелка мы положили в смертный ряд.
Я у бойца взял книжку из кармана
И развернул страницы наугад.
И будто мертвых колыхнулись груди,
Устами павших крикнул мятый лист:
«…Пускай нам
общим памятником будет
Построенный
в боях
социализм».
Виктор Стариков
ПРОРЫВ
Повесть
1
В начале декабря вдруг стало пустынно на всех оживленных до этого магистральных дорогах, ведущих к главным переправам советских войск через Вислу. Немецкие воздушные разведчики, трижды в день появлявшиеся над плацдармом — на рассвете, в полдень и на закате короткого зимнего дня, — не могли обнаружить никаких признаков передвижения войск. Изредка лишь где-нибудь показывался одинокий грузовичок и, проплыв несколько километров по бесснежной, сверкающей под холодным зимним солнцем нитке шоссе, исчезал в сосняке или в деревушке. Да у самой Вислы замечалось движение подвод в тех местах, где польские крестьяне помогали советским войскам в укреплении третьей линии обороны.
Но по ночам начиналось густое движение. Длинные растянувшиеся колонны машин, танков, орудий двигались по всем направлениям к Висле и, переправившись по мостам, растекались на широком плацдарме. Шли отдельные роты и батальоны, батареи и дивизионы, полки и дивизии, корпуса и армии. Было трудно понять, в каких лесах к утру успеют укрыться эти огромные массы людей и техники. И однако они успевали укрыться. К утру движение на дорогах прекращалось.
В частях, расположенных у переднего края обороны, в эти дни шла обычная, прискучившая жизнь. Здесь стояли войска, которые в августе форсировали Вислу. Многодневные тяжелые бои закончились. Одни роты находились в обороне, в окопах переднего края, от которых до немцев
