Псион - Джоан Виндж

Зибелинг еще глубже вжался в кресло, уставившись на меня.

— Вы решили, что все потеряно, когда погиб Дир, разве не так? Вы заманили нас в эти игры, а теперь уверили себя в том, что мы ни на что не годны, обречены и что в этом ваша вина. — Я почувствовал, что прав. Добро пожаловать в клуб «Последний Шанс». — Что же, теперь время играть по моим правилам. Вы подняли лапки кверху, от всего отказались, на всех наплевали; вы собирались сидеть здесь и ждать, пока все закончится. Точно так же, как вы вели себя всю жизнь после смерти жены и сына. Бьюсь об заклад, они гордились бы, если бы увидели, из чего вы сделаны…

Его пальцы глубже впились в мягкие подлокотники кресла, как будто это была живая плоть.

— У меня есть выход — я нашел его после того, как вы сдались, и рисковать в этой игре буду только я. Рубай отсылает меня на шахты, потому что доверяет мне. Он рассчитывает, что я установлю с ним мысленную сцепку и укажу ему путь на шахту. Однако я обведу его вокруг пальца — скажу руководству шахт всю правду. Они пришлют сюда подразделения охраны и спасут вас. Вам не о чем беспокоиться.

— О Господи! — Он уставился на меня. — Если бы я мог тебе верить…

— Только приложите усилие. — Я отошел от стены и стал ходить туда и обратно в небольшом пространстве перед ним. — Впрочем, как вы можете верить мне, если считаете, что даже Джули обманывает вас? Вы наплевали на нее — вот что вы сделали. Постарались, чтобы она полюбила, а потом заявили, что она для вас пустое место. Ты считаешь, я эгоист, ты, сукин сын? Да посмотри в зеркало! — Я повернулся к нему. — Ты бы давно был у Рубая в когтях, если бы это не убило Джули. Ты, ублюдок, ты не стоишь ее пальца, ты не заслуживаешь называться человеком…

Я не закончил свою тираду, потому что услышал, как его сознание кричит:

— (Знаю, знаю!)

И тут я понял, что Джули была права: единственный человек, которого ненавидел Зибелинг, был он сам. Он не мог смириться с тем, что его семья погибла, а он продолжает жить, — и он перестал жить, предоставляя телу лишь создавать видимость жизни. Проводя исследования в институте, он страдал не меньше псионов, которых он старался вернуть к нормальной жизни, но у него не было никого, кто бы выслушал, понял и разделил с ним его потерю. В программе исследований в Институте Сакаффа он пытался помочь людям, как бы завоевывая добрым делом право на жизнь. Но все его усилия привели к гибели хорошего человека, а сам он, заодно с Джули, оказался в безвыходной ситуации. Лицо его выражало отчаяние.

Он любил ее, любил глубоко. Будь я слеп и глух одновременно, я все равно почувствовал бы это — настолько сильным было его чувство. Он причинял ей боль только потому, что боялся потерять ее, боялся смерти — ее и своей. Я видел, насколько он нуждался в ней, как горячо стремился к тому, чтобы все наладилось, чтобы он перестал терзать себя и других. Но он поддался испытанной привычке — бежать от собственной вины, будучи уверенным, что все кончено.

Зибелинг молчал, как будто ему нечего было сказать.

Я хотел бы по-прежнему ненавидеть его, но почему-то не мог. Похоже, я проник в самые глубины его сознания, и больше того — наконец понял то, что увидел. Я был уже не тем уличным мальчишкой с опустошенной душой, которого бросили к нему в день, когда я увидел Джули впервые, и не тем псионом-профаном, которому еще предстояла встреча с гидранами. Я изменился. Изменился больше, чем если бы мой Дар просто возродился во мне, и, желал я того или нет, я внезапно понял, что не могу больше сыпать соль на раны врага, так же как не могу отречься от любви к Джули… Все гневные слова, готовые слететь с языка, ушли вместе с выдохом.

— Она знает это, док. Она всегда чувствовала это. И все-таки пойдите и объяснитесь с ней. — Я направился к двери.

— Кот, подожди…

— Идите к черту. — Я стремительно вышел.

Я снова шел по улице без названия, пробираясь украдкой, избегая и щупалец телепатов и людских глаз. Шел, потому что не мог бы успокоиться, оставшись со своими мыслями в пустой, мертвой комнате. Дождь закончился, небо прояснилось: повсюду блестели лужи ртутного цвета. Выйдя за пределы порта, я поднимался по холмам к единственному месту, где хотя бы полдня мне удалось побыть свободным.

Здесь в последний раз я видел улыбку Дира.

Я зашел дальше, чем обычно: света звезд было достаточно, чтобы различать дорогу. Воспоминания немного отпустили меня, и я бросился на мокрую траву, ощущая дыхание деревьев, легкое шипение испарений и прикосновения клубящегося тумана, возню неизвестных существ в темноте. Ни человеческих голосов, ни взглядов, ни мыслей — ничего, что могло бы нарушить этот совершенный покой.

Прохладный ветер шевелил волосы. Я поднял глаза и подумал, как хорошо было бы все дни превратить в наслаждение природой. Туманность Рака раскинулась на чистом небе, как золотая сеть, брошенная в черное море, в ряби которого отражается первый луч зари. Я лежал, глядя в небо, открыв природе все чувства и растворяясь во вселенской бесконечности. Я страстно желал навсегда остаться в этой красоте и наполниться ею.

Вдруг я ощутил чуткие мысли, вплетающиеся в узоры моих. Мой разум сжался в слепой панике, пытаясь защититься, но тут я услышал стройный хор мыслей, зовущих меня. Не люди… Гидраны. Я поднялся, обшаривая взглядом темноту, и внезапно увидел, что меня окружает множество гидранов, бесшумных, как привидения.

— (Что… что вы здесь делаете?)

Я переводил глаза с одного на другого, зная, что они видят меня в темноте так же ясно, как и читают мои мысли. Двое из них были белы, как снег, но я не мог сказать, видел ли кого-нибудь из них раньше. Внутренним зрением я не мог отделить одного гидрана от другого, и трудно было сосредоточиться на их лицах.

— (Почему я удивлен, что вижу их здесь? Ведь это их земля, земля их предков. Они были рождены не для того, чтобы жить в подземелье на этой планете. Они тоскуют по небу и миру живых существ так же, как те пришельцы, которые украли у них все это.)

Я опустил глаза. Они показали мне, что втайне приходили сюда часто (чтобы питать и одевать тела и подпитывать дух). Я кивнул и вновь освободил сознание, пытаясь войти в их спайку. Но на этот раз я строго регулировал свое погружение и вошел в сцепку, испытывая необходимость участвовать в этом уникальном обмене, необходимость более острую, чем я подозревал.

Настроившись в резонанс с ними, я не мог скрыть картин прошлого вечера: они били фонтаном, как кровь из раны. Ужасные картины хлынули в их объединенное сознание, но гидраны не прервали контакт. Мое горе поглотили волны глубоких вод; они очистили и облегчили его, словно передали мне часть своих сил.