1Q84. Тысяча невестьсот восемьдесят четыре. Книга 1. Апрель-июнь - Харуки Мураками

Фукаэри молча отхлебнула какао. И посмотрела на Тэнго так, будто хотела сказать: «Не понимаю, зачем, но если тебе это нужно…» Ее глаза были выразительнее любых фраз. Но одними глазами от репортеров не отстреляешься.

Тэнго достал из портфеля блокнот. Со списком вопросов, которые он тщательно отбирал и обдумывал прошлой ночью.

— Я буду спрашивать, а ты отвечай, как будто я журналист. Идет?

Фукаэри кивнула.

— Много ли ты уже написала?

— Много.

— А когда начала писать?

— Давно.

— Хорошо, — кивнул Тэнго. — Отвечай коротко, так лучше всего. Только по делу, и ничего лишнего… Иными словами, ты сочиняла, а твоя подруга Адзами за тобой записывала?

Фукаэри кивнула.

— Об этом можно не говорить, — посоветовал Тэнго. — Пускай это будет наш секрет.

— Об-этом-не-скажу.

— Когда ты подавала заявку на премию «Дебют», ты думала, что победишь?

Фукаэри улыбнулась, но промолчала.

— Не хочешь отвечать?

— Не-хочу.

— Ну и ладно. Когда не хочешь отвечать, сиди вот так и улыбайся. Все равно вопрос дурацкий.

Фукаэри кивнула.

— Откуда ты взяла сюжет для «Воздушного кокона»?

— От-слепой-козы.

— «Слепая коза» — плохо звучит, — вздохнул Тэнго. — Лучше скажи «незрячая».

— Почему?

— «Слепая коза» — дискриминационное выражение. Если употребить его на пресс-конференции, у кого-нибудь может случиться удар.

— Дискриминационное.

— Долго объяснять. В общем, лучше говори «от незрячей козы».

Фукаэри выдержала паузу, затем повторила:

— От-незрячей-козы.

— Вот! — кивнул Тэнго.

— Слепая-плохо.

— Ну да. «Незрячая» — в самый раз.

Тэнго перевернул страницу блокнота.

— Что сказали твои одноклассники в школе, когда ты получила премию?

— В-школу-я-не-хожу.

— Не ходишь? Почему?

Молчание.

— Ты собираешься писать что-нибудь дальше?

Никакого ответа.

Тэнго допил кофе, поставил чашку на блюдечко. Из динамиков в потолке растекались «Звуки музыки» в симфонической аранжировке. «Дождинки на розах, усы у котят…»

— Плохо-отвечаю, — спросила Фукаэри.

— Вовсе нет, — покачал головой Тэнго. — Очень даже неплохо. Так держать!

— Слава-богу.

Тэнго не лукавил. Хотя ответы Фукаэри были односложными и начисто лишены подробностей, в целом «интервью» выходило почти идеальным. Она отвечала сразу, не задумываясь ни на секунду. Смотрела на собеседника в упор и отвечала, не моргнув глазом. Это производило впечатление. И сами ответы были честные. Без желания одурачить, без намеков и скрытых подтекстов. Но то, что она действительно хотела сказать, оставалось для собеседника непонятным. Именно этого Тэнго и добивался. Произвести на публику впечатление, но так ничего толком и не сообщить. Дымовая завеса.

— Твое любимое произведение?

— «Повесть-о-доме-тайра».

Прекрасный ответ, отметил Тэнго.

— И что ты там любишь больше всего?

— Всё.

— А еще какие книги нравятся?

— «Сказания-о-былом-и-современном»[45].

— А современных книг не читаешь? Фукаэри немного подумала.

— «Пристав-сансё»[46].

Замечательно. «Пристава Сансё» Мори Огай написал в начале двадцатых. В ее представлении — современная литература.

— Чем увлекаешься?

— Слушаю-музыку.

— Какую?

— Баха-люблю.

— А что именно?

— Ха-тэ-ка, — сказала Фукаэри. — С-846-по-893. Тэнго напряг память.

— «Хорошо темперированный клавир», части первая и вторая?

— Да.

— Но почему ты называешь их цифрами?

— Так-легче-запомнить.

Математики называют «Клавир» музыкой небесных сфер, вспомнил Тэнго. В нем задействованы все мажорные и минорные тональности нотного стана. В каждой части по двадцать четыре произведения, вместе — сорок восемь прелюдий и фуг. Идеальный законченный цикл.

— А кроме этих?

— Ха-тэ-ка-244.

Что скрывалось у Баха под номером 244, Тэнго не помнил. Все-таки музыка, написанная под номерами, крайне плохо воспроизводится в голове.

И тут Фукаэри запела.

Buß' und Reu'Buß' und Reu'Knirscht das Sünderherz entzweiBuß' und Reu'Buß' und Reu'Knirscht das Sünderherz entzweiKnirscht das Sünderherz entzweiBuß' und Reu'Buß' und Reu'Knirscht das Sünderherz entzweiBuß' und Reu'Knirscht das Sünderherz entzweiDaß die Tropfen meiner ZährenAngenehme SpezereiTreuer Jesu, dir gebären[47].

На несколько секунд Тэнго потерял дар речи. Хотя мелодию Фукаэри выдерживала не совсем точно, ее немецкое произношение казалось практически безупречным.

— «Страсти по Матфею»? — узнал Тэнго. — Так ты и слова заучила?

— Я-не-учила.

Тэнго попытался что-то сказать, но слова застряли в горле. И он переключился обратно на список вопросов.

— У тебя есть парень?

Она покачала головой.

— Почему?

— Не-хочу-забеременеть.

— Но ведь можно встречаться с парнем и при этом не беременеть.

Фукаэри поморгала, но ничего не ответила.

— А почему ты не хочешь забеременеть? — попробовал уточнить Тэнго.

Но девушка молчала как рыба. Тэнго сообразил, что сморозил лишнее.

— Ладно! Хватит, пожалуй, — сказал он, закрыл блокнот и спрятал в портфель. — Бог его знает, о чем еще тебя спросят. Отвечай, как захочешь. У тебя хорошо получается.

— Слава-богу, — с облегчением отозвалась Фукаэри.

— Считаешь, готовиться к интервью не имеет смысла?

Фукаэри еле заметно кивнула.

— Тогда одна просьба, — сказал Тэнго. — О том, что текст «Воздушного кокона» переделывал я, рассказывать не нужно. Ты меня понимаешь?

Фукаэри кивнула дважды.

— Я-сама-написала.

— Кто бы что ни говорил, эта история — твоя и больше ничья. С самого начала так было, есть и будет.

— Я-сама-написала, — повторила она.

— А то, что в итоге получилось, ты видела?

— Мне-адзами-прочитала.

— Ну и как тебе?

— Ты-классно-пишешь.

— То есть, хм… тебе понравилось, что ли?

— Как-будто-я-сама-написала.

Тэнго посмотрел ей в глаза. Она поднесла к губам чашку и отпила глоток. Ему снова понадобилось усилие, чтобы не пялиться на ее грудь.

— Очень рад это слышать, — признался Тэнго. — Над твоим романом я работал с большим удовольствием. И конечно, с огромным напряжением. Сложнее всего было сделать так, чтобы после всех необходимых изменений эта история все-таки осталась твоей. Потому то, что тебе понравился результат, для меня очень важно.

Фукаэри молча кивнула. И, словно для того, чтобы в чем-то убедиться, потрогала себя за мочку уха.

Подошла официантка, подлила в стаканы воды. Тэнго сделал глоток, откашлялся. И, собравшись с духом, произнес:

— У меня к тебе личная просьба. Если ты, конечно, не возражаешь…

— Какая-просьба.

— Не могла бы ты одеться для пресс-конференции так же, как сейчас?

Фукаэри взглянула на Тэнго, не понимая, о чем он. И оглядела собственную одежду. С таким видом, будто впервые заметила, во что одета.

— Надеть-то-же-самое, — уточнила она.

— Ну да. Те же вещи, что и сегодня.

— Зачем.

— Затем, что они тебе очень идут. Ну то есть в этом свитере у тебя очень красивая грудь; насколько я могу судить, все журналисты только и будут ее разглядывать, а стало быть, особо каверзных вопросов задавать уже не станут. Разумеется, если ты не против. В принципе, одевайся во что угодно. Я совсем не настаиваю.

— Что-мне-надеть-выбирает-адзами.

— Так ты не сама выбираешь?

— Мне-все-равно-что-носить.

— Значит, сегодня твою одежду тоже выбирала Адзами?

— Сегодня-тоже.

— Тебе она очень идет.

— В-этом-свитере-у-меня-красивая-грудь, — спросила Фукаэри.

— Именно. Просто обалденная.

— Свитер-хорошо-облегает-лифчик, — уточнила она, глядя на Тэнго в упор.

Он почувствовал, что краснеет.

— Ну, не знаю, где там что облегает, но как бы сказать… — Тэнго запнулся. — Нужный эффект производит.

Фукаэри не сводила с него глаз.

— Охота-все-время-пялиться, — поняла она.

— Вынужден признать, — осторожно ответил Тэнго.

Она оттянула ворот свитера, заглянула под него. Очевидно, проверяя, какое на ней сегодня белье. И долгим взглядом, будто рассматривая диковинную зверушку, окинула покрасневшего Тэнго.

— Ладно, — пообещала она наконец. — Сделаю-как-ты-хочешь.

— Спасибо, — ответил Тэнго.

На этом их встреча закончилась.

Он проводил ее до Синдзюку. Мужчины на улицах уже скидывали пиджаки, а женщины разгуливали в платьях без рукавов. Шум толпы и клаксоны автомобилей сливались в единый и плотный рев мегаполиса. Суетливый ветерок раннего лета выскакивал из переулков, освежая собой все и вся. И откуда он только берется, удивлялся Тэнго, этот запах свежей природы на асфальте каменного Синдзюку?