Антитело - Андрей Тепляков

— Ты как?

— Не очень. Мы что-то подхватили в лесу.

— Этого еще не хватало.

В наступившей тишине стало слышно, как тикают часы — неожиданно громко, и звук этот неприятно стучал по ушам, отдаваясь в груди и глазах.

— Мне нужно в Москву, — прошептал вдруг Федор.

— Ты не доберешься…

— Вот черт…

Он судорожно вздохнул, словно всхлипнул и пару минут лежал молча, пытаясь взять себя в руки.

— Надо рассказать обо всем, что мы увидели.

— Федор, нам нечего рассказывать.

— Как это нечего? А вся тамошняя чертовщина? А мухи? Это они меня заразили, сволочи. В СЭС нужно звонить.

— Я позвоню, конечно, но ничего не выйдет. У нас ничего нет. На камере ничего нет. А насчет мух — они обычно требуют поймать несколько штук для анализа.

Анна подернула плечами.

— Но я туда больше не пойду!

Федор хохотнул. Зло и тоскливо. Лежа в кровати и чувствуя, как жар вгрызается в тело, он раскаялся, что вообще сюда приехал. Там на ферме обосновалось нечто такое, о чем он боялся даже подумать. Одно дело стряпать статейки для газет из разряда «Биологические аномалии», сидя у себя в кресле и предвкушая маленькие вечерние радости, и совсем другое — окунуться в это по-настоящему. В этом не было ничего интересного и ничего приятного, только паника и обмоченные штаны и желание поскорее забыть, и подальше убраться, и всю жизнь уговаривать себя, что ничего не было и это только сон. Но это не сон. И Федор осознал, что попался. В самый центр, в самый эпицентр — и уже ничего не изменить, не повернуть назад. Не забыть.

«Господи, как я хочу жить!»

Глеб не надеялся, что сможет заснуть. Так и вышло. От усталости и высокой температуры мысли путались, не позволяя ни на чем сосредоточиться. Утром он полчаса рылся в аптечке, но так и не нашел то, что искал. Да и сам толком не знал, что ему нужно. Заметив краем глаза дядю, вышедшего в гостиную, он быстро убрал ее на место, словно копание в лекарствах было чем-то непристойным.

В течение дня стало хуже: Глеб призраком бродил по второму этажу, так толком и не поел. Вместо этого он пил как лошадь и обмотал горло шерстяным шарфом.

Когда на поле опустились сумерки, Глеб сел на кровати и стал ждать.

Они появились около часа ночи. Их было двое — невообразимые темные твари, похожие на змей или китайских драконов. Они возникли около противоположной стены и, сверкая глазами, быстро заскользили по полу по направлению к кровати. Все произошло почти мгновенно. Глеб не успел даже вскрикнуть, как они оказались прямо перед ним и, словно по команде, впились в его босые ступни. Он закричал. Вопль родился внутри грудной клетки, вырос, словно мыльный пузырь, но так и не вырвался наружу. Глеб орал, но голоса своего не слышал. Страшная боль в том месте, куда вцепились твари, заставила его позабыть обо всем — о болезни, Аленке, о жуткой братской могиле — он задергал ногами, пытаясь стряхнуть с себя чудовищ. Голова Глеба задралась, и он увидел, как на потолке, почти в центре его, появилось и стало быстро расти темное пятно. Оно издавало громкое свистящее шипение.

Появление нового монстра спугнуло первых двух. Едва заслышав угрожающий звук, они отпустили Глеба и так же быстро и тихо, как появились, исчезли.

Между тем, пятно на потолке прекратило расширяться и стало вспучиваться, наливаясь большим блестящим, похожим на нефтяную пленку, пузырем. С его глянцевой поверхности вниз вывалилось множество длинных тонких отростков, как у исполинской медузы. Они стали извиваться, вытягиваясь к Глебу. Одно из них коснулось голой кожи ноги и обожгло ее, словно раскаленное железо. Он отдернул ногу и снова закричал, но опять не услышал своего голоса. И тут же новая темная нить хлестнула его по лицу. В голове возникла картинка: лес, бесконечный огромный лес, покуда хватает глаз, а потом лица — человеческие лица, их были сотни, тысячи. Они сменялись с тошнотворной скоростью — молодые, старые, женские, мужские. Кожа на голове онемела, сделалась холодной и мертвой, как пластик. Глеб почувствовал, что теряет сознание. Он схватил одеяло и натянул на себя, словно щит. В ту же секунду в него что-то стукнулось, но толстая ткань защитила.

Глеб заплакал. Ему очень не хотелось умирать. Ужасно, просто немыслимо сильно ему хотелось жить, несмотря ни на что. Пусть даже весь мир вокруг превращается в ад, но ему не хотелось умирать.

Очередное щупальце обвилось вокруг одеяла и рывком сдернуло его на пол. Глеб увидел, как существо на потолке, все еще шипя, как рассерженная кошка, раскачивается из стороны в сторону и одновременно подается вниз, вытягиваясь, словно капля. Отростки сделались толще и длиннее. Они качнулись назад, набирая скорость. Глеб зажмурился.

Но удара не последовало.

— Пошла вон! — раздался сердитый голос. — Вон говорю, негодная!

Титовка просыпалась рано. Солнце еще только взошло, погасли уличные фонари, а участки за низкими деревянными заборами уже наполнились жизнью и звуками. Лаяли собаки, кто-то крикнул и ему отозвались с другой стороны поселка, затарахтел автомобильный двигатель. В течение часа жизнь постепенно набирала обороты, разгонялась, стряхивая ночное оцепенение, и оно летело прочь каплями холодной блестящей росы.

Владимир Алексеевич Сытин, отец семейства и потомственный дачник, расположился на террасе в плетеном кресле с газетой в одной руке и чашкой кофе в другой. На журнальном столике возле него стояла вазочка с печеньем, откуда он брал по кусочку и, не глядя, отправлял в рот. Его жена сидела по другую сторону стола, жмурясь на яркое утреннее солнце, и пила чай с вареньем. Где-то закричал петух, с крыши пристройки сиганула в траву большая рыжая кошка.

Владимир Алексеевич перевернул страницу.

— Заговор спецслужб, — произнес он. — Что за поганая страна.

Жена не удостоила его ответом. Над вазочкой, тихо жужжа, пролетела муха. Она сделала пару кругов, а потом приземлилась на печенье и стала деловито ползать по нему, подрагивая крыльями. Владимир Алексеевич хмыкнул, отпил кофе и потянулся к вазочке. Муха взвилась в воздух крошечной темной точкой и исчезла в ветвях яблони. Сытин взял печенье, поднес ко рту…

— Черт те что!

… и откусил.

Вчерашний день дался Насте тяжело. Мать не отходила от нее ни на шаг, и не было никакой возможности узнать, как дела у Анны и Федора. Эта неопределенность заставляла девушку нервничать и злиться: она огрызалась, все валилось из рук. Вечером, когда мать разговаривала с вернувшимся со службы отцом, Настя проскользнула к себе и набрала номер знахарки. Довольно долго она слышала лишь длинные гудки, а потом связь отключилась, оставив ее удивленной и испуганной. Повторные вызовы привели к тому же результату: к телефону никто не подошел.