Изгнанник из Спарты - Фрэнк Йерби

- Есть. Я пошлю за тобой, но ты поговоришь с ней серьезно, как любящий брат. Скажешь, что Данай - а она его обожает настолько же, насколько презирает двух остальных - будет страшно потрясен, если она испортит свою репутацию. Я думаю, что тебя она послушает. Твои слова, подкрепленные твоей мужской красотой, должны произвести на нее куда большее впечатление, чем слова любой женщины. Ягненочек, ты ведь поможешь мне, пока эта хитрая маленькая ведьма меня не погубила?

- Ну разумеется, Парфенопа, - заверил ее Аристон.

Однако прежде чем им удалось осуществить свой план, произошли события, в корне изменившие ситуацию. Все началось в тот день, когда Аристон получил записку от

Даная, в которой говорилось, что флот под командованием стратегов Никия и Алкивиада на следующий день отплывал к берегам Сицилии для осады Сиракуз. Впоследствии оказалось, что Данай ошибся или был введен в заблуждение, но это мало что меняет. Аристон, естественно, тут же отправился проститься с лучшим другом. Однако выходя из своей конторы, куда он заходил дать распоряжения десятнику по эргастерии, он увидел Сократа, поднимающегося в гору в его направлении.

Он остановился. Визит к Дану можно отложить на час-другой. Ничто не могло сравниться с тем высочайшим интеллектуальным наслаждением, которое Аристон получал от общения с этим старым уродливым мудрецом.

Да и откуда мог он знать, наблюдая за тучной фигурой, с трудом преодолевающей подъем к эргастерии, что эта задержка будет иметь столь ужасные последствия.

Глава XVI

Сократ поднял щит и вынес его через дверь эргастерии на солнечный свет. Оказавшись снаружи, он стал внимательно рассматривать его.

Аристон улыбнулся. В мастерской, разумеется, было темно и дымно, но дело было вовсе не в этом. Для того чтобы хорошенько рассмотреть изображения на щите, философу было бы достаточно подойти к одной из печей, в которых выплавлялась бронза. В сущности, каждые несколько минут кто-либо из рабочих заливал жидкий металл из ковша в одну из литейных форм; при этом весь цех озарялся ярким светом, по силе не уступающим солнечному, так что Сократ мог увидеть все, что хотел. На самом деле ему мешал шум.

Аристон, бывавший здесь практически каждый день на протяжении вот уже почти восьми лет, привык к адскому грохоту печей, работающих на форсированной тяге; огромные кузнечные мехи, приводимые в действие мускулистыми руками самых сильных его рабочих, буквально вгоняли в них воздух. К этому нужно прибавить непрекращающийся стук молотков по листовому металлу, наложенному на пресс-формы из твердого дерева - таким образом выковывались надписи и барельефные изображения; шипение, издаваемое закалочными ваннами при погружении в них лезвий мечей и наконечников копий; наконец, тяжелые удары

молотов о наковальни. Но привычное ухо почти не замечало весь этот жуткий шум; во всяком случае, он нисколько не отвлекал Аристона от философских размышлений на разные темы, как-то: где грань между защитой свободы и неприкрытой агрессией, можно ли вообще оправдать производство оружия, не является ли война, какими бы благородными мотивами ни руководствовались воюющие, в конечном итоге просто убийством?

Однако Сократ не привык к оглушительному грохоту оружейной мастерской. У него закружилась голова, к тому же, как и всегда, старику хотелось поговорить. Эти разговоры - столкновение умов, изучение мотивов и мыслей, проникновение в глубины человеческих душ и выявление их сути (впрочем, как правило, весьма разочаровывающей) - составляли весь смысл его жизни.

- Это просто великолепно, - произнес он. - Пожалуй, это самый великолепный щит, который я когда-либо видел. Как ты додумался до такого, Аристон?

- Ты имеешь в виду метод точного литья? Его придумал не я, Сократ, сказал Аристон. - Я узнал его от скульптора Алкамена, когда позировал ему за деньги.

- И было это в то время, когда ты не мог достать денег даже на то, чтобы открыть эту мастерскую, - ехидно заметил Сократ. - Несмотря на то что твой покойный отец был первым богачом в Афинах!

Аристон с укором посмотрел на него. Ему все еще было тяжело вспоминать, как мучительно долго умирал его возлюбленный приемный отец. Что бы там ни говорили, а смерть всегда ужасна. Отрицание всего человеческого. Полное и бесповоротное отрицание.

- Ты же знаешь почему, - сказал он Сократу.

- Да. Я знаю. И Тимосфен был не прав. Прав был ты, при всей своей молодости. То, что достается легко, не идет человеку на пользу. А вот когда тебе приходится всего добиваться самому, это укрепляет твою волю.

Аристон невесело улыбнулся.

- Да я, в общем-то, сам ничего не добился, - сказал он. - Деньги мне дал Орхомен, а он, в свою очередь, одолжил их у твоего драгоценного Алкивиада.

Сократ тяжело вздохнул.

- Это одна из моих неудач, сын мой Аристон, - сказал он. - Видишь ли, и у меня иногда бывают неудачи. И Алкивиад - наглядный тому пример.

Аристон удивленно посмотрел на него.

- И ты говоришь об этом сейчас? Сейчас, когда он назначен стратегом, когда ему вместе с Никием вверено командование экспедицией против Сиракуз?

- Да, говорю, - заявил Сократ. - Что такое успех и что такое неудача. Аристон? Просто слова, сотрясающие воздух. Ничто. Кстати, что ты думаешь о Фукидиде, сыне Олора?

- Я думаю, что с ним обошлись несправедливо! В конце концов ему пришлось оборонять все побережье Халкидики и Фракии всего с семью триерами. Откуда было ему знать, в каком именно месте, от Потидеи до Херсонеса, Брасид нанесет удар? Неудивительно, что он потерпел неудачу под Амфиполем, а вы, афиняне, его за это изгнали.

- А в изгнании он написал фундаментальный труд по военной истории, величайший из всех когда-либо существовавших. Я прочел все, что он уже закончил. А что касается битвы, то он проиграл ее, потому что опоздал. Но я рискну утверждать, что его промедление по такому совершенно несущественному поводу обеспечит ему бессмертие. Теперь пойдем дальше: кто, собственно, победил под Амфиполем?

- Брасид, разумеется, - сказал Аристон.

- А кто потерпел поражение?

- Клеон.

- Ну а что произошло с ними обоими в тот день? И с тем, и с другим?

- Брасид умер от ран, которые он получил, идя в атаку во главе своих гоплитов. А Клеон был сражен пелтастом, когда бежал с поля боя.

- Ага, но ведь в результате оба мертвы, не так ли? Как победитель, так и побежденный? Как герой, так и трус?

Аристон молча воззрился на своего учителя. Затем его лицо медленно расплылось в улыбке.

- Твоя взяла, Сократ! Впрочем, как и всегда. Надо быть круглым дураком, чтобы ввязываться с тобой в спор. В конце концов, не прошло еще и десяти лет, как я начал учиться у тебя мудрости.

- Да-да. Целых десять лет, мой сын Аристон! Когда я впервые увидел тебя, ты был безбородым юношей, красотой затмевающим богов. Ты и теперь по-прежнему прекрасен, но уже по-иному.

- По крайней мере теперь у меня есть борода! - рассмеялся Аристон.

- И к тому же плечи, как у Орхомена. Твоя мускулатура чересчур развита, и я подозреваю, что ты нарочно это сделал, чтобы ни у одного мужчины не возникло больше желания. Но я вижу, что эта тема все еще причиняет тебе боль. Ладно, возьми свой щит. Я сейчас немного потанцую.

- Потанцуешь? - переспросил Аристон.

- Ну да. Я каждый день танцую. А каким еще способом, по-твоему, можно удерживать мое достопочтенное брюхо в разумных пределах?

- А можно мне предложить кое-что взамен? - осведомился Аристон.

- Разумеется! Но если ты собираешься вызвать меня на борцовский поединок, мой мальчик, не будь слишком самоуверен!

- Ни в коем случае. Мне известна твоя сила, Сократ. Я хотел всего-навсего предложить тебе прогуляться со мной до дома Даная. Мне нужно проститься с ним. Завтра он отплывает с экспедицией.

- С превеликим удовольствием. Но может быть, ему это не понравится? Ты не думаешь, что ему захочется проститься с тобой наедине? - спросил Сократ.

- Нет, - твердо ответил Аристон, - то есть я не думаю, что у него возникнет такое желание. Он знает мое отвращение к плотской любви между мужчинами и уважает мои чувства. Я всегда был для него чем-то вроде посредственного наставника, по мере сил передававшего ему твою науку. Твой визит он сочтет большой честью для себя, так что, Сократ, мы можем отправляться в дорогу.

И они вместе зашагали по улицам Афин. Высокий молодой человек двадцати восьми лет от роду широкоплечий, мускулистый - строго говоря, слишком мускулистый, по представлениям жителей Эллады, которые возвели принцип "все хорошо в меру" в ранг высшего жизненного закона, - с густой курчавой бородой, окаймлявшей его строгое за

думчивое лицо, которое не столько утратило ослепительную красоту его юности, сколько приобрело новые оттенки этой красоты, - ту мужественность, которая ранее не была ему свойственна; и рядом с ним, доставая головой до его плеча, коротконогий тучный философ, почти такой же мускулистый, с лицом Пана, Сатира, Силена, столь разительно контрастирующим с величием и благородством его духа и ума.