Изгнанник - Лариса Петровичева

– Шани… – окликнула она. – Можно задать вам вопрос?

– Разумеется, – ответил он, складывая уже прочитанное письмо и убирая обратно в конверт.

– Вы только не сердитесь, пожалуйста, но мне правда надо знать, – сказала Софья и поняла, что такая вводная только портит дело, и выпалила: – Зачем вы хотите отомстить государю?

Некоторое время Шани молчал, погрузившись в свои мысли и будто бы не расслышав вопроса. В конце концов, Софья начала молиться, чтобы он и в самом деле не расслышал ее жалкого лепета, – очень уж неприятным и мрачным стало выражение его усталого закаменевшего лица. Софья своим неудачным вопросом словно бы ковырнула старую, никак не заживающую рану.

– Вместе со своим охранным отрядом он изнасиловал и убил мою жену, – наконец откликнулся Шани.

Софья коротко ахнула и тотчас же зажала рот ладонями – от внезапно пронзившей жалости и сочувствия к чужому горю ей захотелось заплакать. – С охранцами расправился Алек, а государя взял на себя я. Как видишь, это самая заурядная кровная месть. Как у южных народов.

По щеке Софьи сбежала слезинка, затем вторая. Шани равнодушно смотрел на огонь в камине – так спокойно и недвижно мог бы сидеть мертвец, у которого давным-давно все опустело и сгорело в душе, и только воля, что сильнее и боли, и смерти, заставляет его двигаться вперед.

– Шани, мне очень жаль, – выдохнула Софья. – Простите меня, пожалуйста, я не думала…

– Ничего, – произнес он почти невозмутимо. – В конце концов, ты имеешь право знать, почему водишь государя за нос по моей указке. Где вы договорились встретиться?

– В Западном парке, – ответила Софья. Кстати говоря, местечко было то еще: сначала чистый и ухоженный, с маленькими аккуратными фонтанами, статуями и посыпанными белым песком дорожками, парк постепенно переходил в самый настоящий лес, в котором водились и лисы, и зайцы. Туда частенько наведывались любители поохотиться, не платя ловчего налога, потому что официально парк лесом не считался. Медоедов там, по счастью, пока не водилось. Предлагая это место для приватной встречи, Шани был почти уверен в том, что Луш откажется, ведь именно там нашли повешенного Петрика. Но у государя, судя по всему, не было аллергии на Западный парк, вот и хорошо. – В три часа пополудни.

– Замечательно, – кивнул Шани. – Я оставлю маячки, постарайся провести Луша именно по ним. Поляна там достаточно глухая, редко кто заходит, но волноваться тебе не о чем. Все будет в порядке.

– Не знала, что у вас есть татуировка, – с расслабленной истомой выдохнула Твель. Шани пожал плечами и принялся неторопливо завязывать шелковые белые шнурки на рубашке.

– Никто не знал, моя госпожа, – заметил он и мимоходом вынул из прически государыни лохматый листок тропического растения, кадку с которым они безжалостно повалили четверть часа назад. Твель села и с кокетливым неудовольствием заметила:

– Вы порвали мне нижнюю юбку.

Шани усмехнулся и, поднявшись на ноги, протянул Твель руку, помогая встать. Вопреки опасениям, карнавальное платье нисколько не пострадало, так что ничего компрометирующего честь ее величества не нашел бы даже самый бдительный ревнитель нравственности.

– Странно, что вы ставите в вину кавалеру его удаль, – заметил Шани. – Да и какой мужчина, увидев вашу прелесть и обаяние, устоял бы перед ними? Разве что слепой и глухой, но я-то не таков.

Твель кокетливо улыбнулась и сказала:

– Пора идти. Я и так отсутствовала слишком долго, пойдут разговоры…

– Оставьте мне хотя бы надежду увидеть вас снова, – сказал Шани с такой пошлой проникновенностью, что на нее не купилась бы даже самая глупая девка из самой глухой деревни. Впрочем, государыня Твель, к его удивлению, приняла все за чистую монету и ответила:

– Я вам оставлю не только надежду, мой друг. Мне бы очень хотелось встретиться с вами через пару дней…

– Что за маячки? – уточнила Софья.

Шани, который тем временем уже успел задуматься о недавних событиях, встрепенулся и ответил:

– Те самые, которые я показывал тебе в лесу. Не перепутаешь.

Несмотря на то что впереди были еще целых две седмицы календарного лета, в Западном парке осень уже в полный голос заявляла о своих правах. В зеленую шевелюру деревьев постепенно вплетались красные и золотые пряди, цветы на круглых клумбах и в мраморных вазонах вспыхивали яркими пятнами, перед тем как увянуть, и листья на кленах гнулись складчатой светлой изнанкой вверх – верная примета скорых дождей. Откуда-то из глубины парка доносился задорный лай собак и призывный звук охотничьего рожка – браконьеры травили там лис. Легкая открытая коляска проехала по главной аллее, а затем свернула на одну из бесчисленных боковых дорожек и вскоре оказалась на глухой дороге, вдоль которой не было ни клумб, ни изящных скамеек. Здесь царила густая осенняя тишь, которую нарушал только легкий звон подков и фырканье лошадей. Повинуясь кучеру, дремавшему на козлах, лошади пошли тихим неторопливым шагом, и тогда изящная дама в скромном закрытом одеянии опустила капюшон своего шелкового плаща и с нетерпением проговорила:

– Я полагаю, мы не будем терять времени даром?

– Моя госпожа, любая минута рядом с вами уже сама по себе сокровище, – Шани сладко улыбнулся и полез во внутренний карман камзола. – Кстати, раз уж речь зашла о сокровищах, то полагаю, этот маленький подарок вас только порадует.

И он протянул Гвель плоскую шкатулку, обитую черным бархатом: в таких аккуратных ларчиках ювелиры размещали драгоценные камни. Гвель открыла ее с радостным возгласом и увидела тот самый изумруд, который совсем недавно украшал бесстыжую деканову фаворитку. Однако теперь в оправе камня и в ожерелье красовались бриллианты чистейшей воды и крупный северный жемчуг; Гвель взвизгнула от счастья и пылко поцеловала Шани.

– Спасибо! Ах, какое чудо! Спасибо!

– Ваша радость – лучшая награда, – заметил Шани и, осторожно вынув колье из шкатулки, застегнул его на шее государыни. Та восхищенно ахала, рассматривала изумруд, поворачивая его так и этак, и казалось, что никакая сила не сможет ее оторвать от столь чудесного подношения. Впрочем, Гвель довольно быстро успокоилась, спрятала колье под воротник платья и задумчиво заметила:

– Жаль, что мой муж ни разу не делал мне подобных подарков за семь лет брака… Знаете, это очень грустно. Я прекрасно вижу, что ему нет до меня никакого дела, но все же…

– Понимаю, – сочувствующе произнес Шани и обнял Гвель за плечи. Та всхлипнула и прильнула к нему. – Но теперь у вас есть я и есть этот скромный изумруд, а дальше будут сюрпризы еще лучше. Такая женщина, как вы, достойна самых роскошных даров.

С этими словами он толкнул извозчика, и коляска послушно покатилась по дороге в самую глухую часть парка, куда не заглядывали ни охотники, ни романтические парочки. Поговаривали, что там водятся привидения; впрочем, Шани прекрасно знал, что на самом деле за высокими соснами находится изящный старинный комплекс из лесенок и беседок. Разумеется, без должного ухода там все давным-давно пришло в негодность: сквозь ступени проросла упрямая жесткая трава, в крышах беседок зияли дыры, а по стволам тонких колонн нахально вился темно-красный плющ. Впрочем, здесь можно было не беспокоиться о том, что чей-то несвоевременный визит нарушит романтическое свидание, и именно туда, в это прелестное место, несколько минут назад должны были прийти Луш и Софья на небольшой пикник, который, по плану государя, должен был закончиться в горизонтальном положении.

У Шани, впрочем, были несколько иные соображения на этот счет.

– А куда мы сейчас едем? – поинтересовалась Гвель, машинально поглаживая выпуклость изумруда под платьем.

– Я знаю здесь одно исключительно возвышенное место, – ответил Шани и переместил руку с плеча государыни на бедро.

Гвель довольно улыбнулась и томно прикрыла глаза.

Когда коляска свернула с дороги и двинулась сквозь сосновый лес, выбирая направление по приметам, известным одному только кучеру, в одной из заранее облюбованных Шани беседок уже устроились Софья и Луш. Девушка раскладывала аппетитно выглядящие закуски на красной клетчатой скатерти, а Луш открывал бутыль с вином, предвкушая приятный отдых – сегодня он рассчитывал сорвать свою розу. Жаль, что тогда в оранжерее ничего не вышло: в цветочных зарослях увлеченно возилась какая-то парочка, занятая любовной игрой, и Софья расплакалась, испугавшись, что слухи дойдут до ее господина. Похоже, она боялась Торна пуще смерти, – и Луш решил не настаивать. Она все равно будет ему принадлежать, днем раньше или днем позже – какая разница?

– Это очень хорошее вино, – сказал Луш, протягивая Софье бокал южного шипучего. В напитке были заранее растворены две крупицы розовой соли, которые, по уверению придворных лекарников, делали девушек исключительно податливыми на любовные уговоры. Софья приняла бокал и смущенно улыбнулась.