Перед бурей - Иван Майский

166

вольно чувствительные оргвыводы: половине класса была

поставлена за год тройка за поведение (взыскание очень

суровое по тем временам). В эту половину попал и я, а

Олигера решено было исключить из гимназии. Отец Оли¬

гера, понимая, что это означало бы волчий билет для

Николая, пустил в ход все свои связи и добился того,

что Олигеру предоставлено было уйти из гимназии «по

собственному желанию». Весной перед экзаменами он ис

чез из нашего класса, а осенью уехал в Саратов, где по

ступил в химико-техническое училище. Около того же вре

мени Гоголев перевелся в Петрозаводск, а Петросов —

в Екатеринбург. Наш кружок расстроился, но память о со

бытиях минувшей зимы осталась. В своем дневнике 18 сен

тября 1899 года я в несколько высокопарно-романтических

тонах писал:

«А какова была прошлая зима! Она явилась бурной,

боевой эпохой в моей жизни, но сколько счастья в этих

бурях и боях! Борьба мне доставляет огромное наслаж

дение».

16. ПОЭЗИЯ

4 сентября 1899 года в моей жизни произошло важное

событие: на уроке латинского языка я написал свое первое

стихотворение. Начиналось оно словами:

Лети, лети скорее, время,

На всех парах и п а р у с а х ! —

и как по форме, так и по содержанию было крайне не

удовлетворительно. Но это не имело никакого значения.

Важно было то, что внезапно, стихийно, точно по какому-

то наитию, я заговорил рифмованными строками. Литера

турные склонности у меня были от рождения. Сколько я

помню себя, я всегда что-нибудь сочинял, что-нибудь опи

сывал — лес после дождя, «Санитарную станцию», поездку

в сосновый бор и т. п. Несколько подросши, я

свои силы на дневниках, гимназических сочинениях, стать

пробовал

ях на текущие темы. В пятом и шестом классах я мечтал

о славе публициста, идущего по стопам Писарева и Добро

любова. Но раньше мне не приходило в голову вторгаться

в сферу беллетристики, а тем более поэзии. Я не считал

167

себя призванным к чисто художественному творчеству.

И вдруг такой неожиданный оборот!

Я был потрясен и увлечен. За первым опытом последо

вали другие. Я стал писать стихи чуть не каждый день.

Давались они мне легко. Слова ловко укладывались в

размеры, рифмы бежали одна за другой. Особенно часто

вдохновение приходило ко мне во время уроков латин

ского и греческого языков. Тогда я становился глух и

слеп ко всему окружающему и уходил в свое творчество.

За час я иногда успевал написать стихотворение в 20—25

строчек. Я был в состоянии какого-то постоянного духов

ного опьянения. Я чувствовал, что в мою жизнь вошло

что-то новое, яркое, жгучее, что-то такое, что открывает

предо мной какие-то заманчивые, неизведанно прекрасные

дали. И, полный подъема и восторга, я стремительно

бросился вперед по новому пути.

Это было очень кстати, ибо мое душевное состояние

с переходом в седьмой класс вступило в полосу кризиса.

Причин тому было несколько.

Лето 1899 года я проводил в Омске на «Санитарной

станции» для выздоравливающих военных, куда мой отец

был отправлен в качестве заведующего. «Станция» была

расположена в нескольких верстах от города в небольшом

лесу. Больные помещались в палатках, а врач имел в сво

ем распоряжении деревянный дом барачного типа, стояв

ший в середине большого сада. Вся наша семья пересели

лась на «Станцию» вместе с отцом. Чемодановы приехали

к нам в гости из Москвы. Мы жили лето вместе, и наши

отношения с Пичужкой стали еще более тесными, чем

раньше. Нам было уже по пятнадцать с половиной лет.

За год Пичужка сильно повзрослела и начала превращать

ся в женщину. В ней развились болезненное самолюбие

и чрезвычайная мнительность. Она стала ревнивой. Как-то

раз в то лето я знакомил ее с картой звездного неба и

потом попросил ее выбрать ту звезду, которая понравилась

ей больше всего. Пичужка оглядела небосвод и указала

пальцем на Капеллу в созвездии Возничего. Я засмеялся

и сказал:

— По Сеньке и шапка. Знаешь ли, какую звезду ты

выбрала? Капелла — звезда ревности.

На Пичужку это произвело сильное впечатление. На

протяжении лета мы вместе много думали, читали, пере-

168

Автор в 16 лет.

живали, а также — чего не было раньше — много ссори

лись. Впрочем, за это последнее я должен принять значи

тельную долю вины на себя. Девизом моим в то лето

было: «Хочу и буду!», и этот принцип я проводил в жизнь

круто, прямолинейно, не всегда считаясь с чужими чув

ствами, д а ж е с чувствами столь близкого мне человека,

как Пичужка. Однако, когда лето кончилось и Пичужка

уехала в Москву, я остро почувствовал всю глубину своей

потери. В своем дневнике я патетически записывал: «Ма

ленький желтый вагон второго класса унес все, что у

меня есть дорогого на свете». А вместе с тем я чувство

вал, что лишился редкого друга, — может быть, даже

больше, чем друга, — с которым привык делиться всеми

своими мыслями, переживаниями, намерениями. С этого

времени и вплоть до окончания гимназии моя переписка с

Пичужкой стала особенно частой, обширной, многогран

ной. Но она все-таки не могла полностью заменить личное

общение. И это невольно рождало в моей душе чувство

неудовлетворенности и грусти.

Другим обстоятельством, действовавшим разъедающим

образом на мою психологию, был сильно обострившийся

как раз в это время разлад между мной и моими родите

лями, в особенности между мной и матерью. В сущности,

ничего серьезного не было. Просто в нашем доме разы

грывалась еще одна вариация на старую, как мир, тему об

«отцах и детях». Но мне тогда она казалась событием

исключительного значения, и я глубоко переживал ее. Мои

родители, как и все родители вообще, считали, что имен

но они держат в руках «истину», и, естественно, старались

вложить свою «истину» в мою голову, причем мать благо

даря своему горячему, вспыльчивому темпераменту не