Злой - Леопольд Тирманд

— Я в самом деле Злой, — задумчиво ответил гость. — Это правда.

— Ничего не понимаю! — обиделся Калодонт. — Я вижу в статье обвинение, а не предостережение. Это название ЗЛОЙ уже прилипло к вам. Делают из вас, пан, последнего лоботряса, главаря варшавских хулиганов.

— Потому что я с ними борюсь, — по-мальчишески беззаботно засмеялся посетитель. — Вот почему. И всё же я вижу в статье предупреждение. Мои враги так меня назвали, ибо заинтересованы в том, чтобы меня считали Злым. И кто-то, кого я не знаю, пытается известить меня об этом с помощью статьи. Но хуже всего, что я не имею представления, кто же мне враг. От милиции меня отличают только взгляды на методы борьбы, но я не считаю её врагом. Ведь по сути мы хотим одного и того же: чтобы в городе было спокойно. Понимаю, что милиции не по душе такая частная инициатива, но ничего не поделаешь, у меня есть причины действовать так, а не иначе.

— Есть ещё вчерашний «Экспресс»? — снова донеслось из-за витрины.

— Есть, — ответил человек с серыми глазами и, вытащив из кармана газету, отдал её в нетерпеливые руки по ту сторону витрины и взял двадцать грошей.

— Этот железнодорожник врёт, — сказал он углубившемуся в свои мысли Калодонту. — Я не убивал Мехцинского. Мне было бы нетрудно найти железнодорожника и спросить, зачем он врёт, кто его заставил и для чего.

— Может, милиция? — задумался Калодонт. — Возможно, милиция хочет расследовать этот случай любой ценой и любым способом.

— Не думаю, — ответил гость. — В конце концов, там был ещё один свидетель происшествия. Знаю об этом наверняка и удивляюсь, что он не явился в милицию, не дал никаких показаний, исчез как дым. А присутствовал там несомненно. Такой невысокий мужчина. Я успел заметить, что на нём была какая-то странная шляпа — котелок или нечто подобное.

— Есть ли «Сверчок»? — спросил тоненький голосок за стеклом.

— Не морочь голову! — буркнул Калодонт.

— Дайте ему, пан, — посоветовал гость Калодонта. — Какое ребёнку дело до наших забот?

Калодонт протянул в окошко цветной журнал для детей.

— Прошу пачку «Моряков», — попросил в ту же минуту вежливый голос за витриной. Человек с серыми глазами, опережая озабоченного Калодонта, взял с полки сигареты и подал их в полукруглое окошечко. Под майским солнцем сверкнул тысячами огней великолепный бриллиант на пальце небольшой, но широкой и сильной руки.

Невысокий пан в котелке и с зонтиком, взявший сигареты, едва сдержал возглас удивления. Он поспешно заплатил и быстро ушёл. Возле трамвайной остановки, рядом с Институтом глухонемых, он сел на столбик ограды и долго смотрел на киоск, что-то записывая в блокноте.

— А может, стоило бы на некоторое время затаиться? — неуверенно спросил Калодонт.

— Зачем? — удивился гость. — Мы и дальше будем делать своё. Нужно всегда быть готовыми к борьбе, где бы это ни понадобилось. Везде, где слоняется отвратительная варшавская шпана, где она отравляет жизнь. Не могу только понять, откуда исходит попытка организованно действовать против нас, — напряжённо добавил он. — Я ясно вижу из статьи, что идёт какая-то подготовка.

Он поднял лицо, на котором внезапно вспыхнули страшные глаза, знакомые Калодонту по ночной прогулке.

— Не вижу причин, из-за которых варшавская шпана стала бы ввязываться в эту афёру. Но кто знает? Во всяком случае, мы и в дальнейшем не отступимся от своей цели — всегда быть там, где требуется наше вмешательство. Согласны вы с этим, пан Юлиуш?

— Да, — задумчиво ответил Калодонт. — Нужно, чтобы всё свинство — скандалы, хамство, ругань, грубое насилие и хулиганство — получало отпор на каждом шагу. Чтобы за злом, причинённым негодяями, немедленно следовала расплата… Прав да ведь? Именно это и нужно?

— Да, — просто ответил человек с серыми глазами. — Вы высказали то, о чём я всегда думал. Вы мне очень близки сейчас, пан Юлиуш. Вы меня понимаете, а это так редко бывает между людьми…

Калодонт растроганно шмыгнул носом.

— И поэтому мы поедем на ярмарку овощей в Кошиках. Думаю, что там соберётся весь цвет огородников столицы — нужно посмотреть. Прошу известить об этой прогулке Компота и Шмигло. Ярмарка начнётся послезавтра, в двенадцать часов. Встретимся вот в этой кофейне, — указал человек с серыми глазами на угол Иерусалимских Аллей и площади Трёх Крестов.

— Будет сделано, — деловым тоном ответил Калодонт. — Не понимаю только одного, — заколебался он.

— Чего именно?

— Не понимаю, зачем вы, пан, носите с собой оружие?

— Я?! — удивился тот.

— Ну-у-у… да… — неуверенно подтвердил Калодонт. — Та вчерашняя история…

— Какая история? — лёгкое раздражение постилось в голосе посетителя.

— Ну… вы запугали револьвером шофёра машины «Руха» и приказали отвезти себя с Рынка на Саську Кемпу.

— Я? Что за выдумки! Здесь какое-то недоразумение! — вскочил с места гость.

— А кто же? — пробормотал Калодонт, нервно дёргая себя за усы. — Этот шофёр сегодня утром привёз мне утренние газеты. Он говорил и всё ещё дрожал от страха. Я ему посоветовал держать язык за зубами, потому что, если начнёт болтать, может иметь большие неприятности. Кажется, он понял.

— Пан Юлиуш, — слегка усмехнулся человек с серыми глазами. — С первого же дня моей популярности в Варшаве кто-то уже начинает под меня подделываться. Поверьте, я не ношу оружия и не терроризирую шофёров.

— Интересно, — нахмурился Калодонт. — Кто же это был? Тот шофёр сказал: единственный, кто мог видеть человека, выскочившего из его машины, был какой-то неприметный пан в котелке и с зонтиком, который как раз стоял на тротуаре.

— Пан в котелке и с зонтиком? — тихо и задумчиво повторил человек с серыми глазами. — Я уже где-то видел такую фигуру. Ага, когда избили того доктора… Кто же это может быть? Почему он бродит то тут, то там? Чего ищет? О, раны Иисуса! — вскочил он, ударившись головой о жестяную трубу «козы». — Неужели это тот, в вагоне, на Восточном вокзале?.. У человека, стоявшего за тем железнодорожником… тоже был зонтик.

6

Дверь распахнулась без стука, и вошёл редакционный курьер.

— К вам, пан редактор, какая-то женщина, — сообщил он Колянко.

— Пусть войдёт.

— В том-то и дело, что не хочет, — пожал плечами курьер. — Ожидает внизу и просит, чтобы вы, пан редактор, сошли к ней.

— Красивая? — спросил Колянко.

— Ничего себе, — серьёзно ответил курьер. — Немного деревенская.

Колянко запер на ключ комнату и спустился вниз. В вестибюле, у входа, стояла стройная девушка в накинутом на голову и плечи ситцевом платочке. Она поддерживала его рукой у самого подбородка, как делают крестьянки, возвращаясь с базара в непогоду.

— Гавайка, — негромко воскликнул Колянко, — что случилось?

Гавайка обратила к нему бледное лицо без тени косметики, свежее, красивое и печальное.

— Прошу пана, — быстро начала она, — только вы это сможете уладить. Только вы!

— Что случилось? — повторил Колянко.

— Ничего не случилось, — тревожно ответила Гавайка, — но может случиться. Я не хочу, чтобы Люлек приходил в бар «Наслаждение»! Не хочу, чтобы он виделся с этими подонками, имел какие-то дела с ними — с Крушиной, с тем лысым мерзавцем, таким элегантным. Я боюсь… — добавила она тише.

— Чего же ты боишься? — спросил Колянко.

— Не знаю, — прошептала девушка, опуская глаза. — У меня плохие предчувствия. Я… знаете, пан, я не ошибаюсь… Прошу вас, пан, — начала она, поднимая на Колянко прекрасные тёмные глаза. — Вы можете, я знаю, только вы это можете. Сделайте так, чтобы он порвал с ними, взялся за какую-нибудь честную работу. Сделайте! Он вас так уважает, так слушается. Я не потому говорю, что чего-то там от него хочу; правда же, нет. Я знаю: рано или поздно всё кончится — слишком всё красиво, слишком красиво! — долго так не бывает. И он, наверное, меня бросит. Но тут уж ничего не поделаешь. Тут ничем не поможешь… Только бы с ним не случилось ничего плохого!

Её бледное молящее лицо казалось тоньше и трогательнее в обрамлении платка, который она судорожно комкала у подбородка, губы и глаза нежно темнели на сером фоне вестибюля.

— Гавайка, — сурово приказал Колянко, — скажи, что случилось. Ты что-то знаешь, раньше ты не приходила… и вдруг какие-то предчувствия, страхи… Я помогу тебе, но скажи…

Гавайка молчала, избегая его взгляда.

— Да, они там, — заговорила она через минуту, — вчера говорили, что Пегус, то есть Люлек, должен что-то устроить, что будет какое-то крупное дело — на большую монету, что если Люлек… не поскользнётся, тогда… Говорили что-то о ярмарке — там должен остаться какой-то труп… Разве я знаю?! — выкрикнула она в растерянности и волнении. — Я ведь слышала с пятого на десятое… Только отрывки… Пили водку и говорили…