Венеция. Прекрасный город - Питер Акройд

«Весь мир отправляется в Венецию, – писал в XVII веке Джон Ивлин, – чтобы увидеть безумства и причуды карнавала». Первоначально предполагалось, что праздник будет продолжаться сорок дней, но в XVIII веке он иногда растягивался на полгода и более.

Карнавал начинался в первое воскресенье октября и продолжался до конца марта, то есть до начала Великого поста.

В это же время проходил театральный сезон. Город, гордившийся своей непокорной природой, бросал открытый вызов зиме. Но если празднества длились полгода, не становилась ли карнавальной реальная жизнь? В сущности, уже говорилось, что Венеция была охвачена карнавальным духом круглый год. Она более не была серьезным городом вроде Лондона или городом мудрецов вроде Праги.

На площади Святого Марка играли оркестры, выступали бродячие артисты, давались кукольные представления и балы-маскарады. На костюмированных вечерах в оперных театрах присуждались призы за лучший наряд. Устраивались тщательно продуманные праздники, с позолоченными барками, малиновыми с золотом ливреями, гондолами, усыпанными цветами.

По словам Уильяма Бекфорда, венецианцы в 1780-х годах «так страстно стремились к развлечениям, что едва позволяли себе немного поспать». Во время карнавала каждый чувствовал себя свободным.

Ивлин описывает карнавал как место «всеобщего помешательства», где «женщины, мужчины и люди всякого звания рядятся в старинные наряды и скачут под странную музыку». Но сэр Генри Уоттон верил, что в этом безумии есть логика: карнавал использовался для того, чтобы «отвлечь людей от более серьезных вопросов». Другой английский наблюдатель полагал, что поощрение развлечений и даже порока было одной из основ политики венецианских властей. Возможно, здесь стоит вспомнить трюизм о хлебе и зрелищах.

Однако веселье охватывало не только местных жителей, но и иностранцев, что, разумеется, способствовало торговле. К тому же благодаря карнавалу могли существовать семь театров, две сотни ресторанов и бесчисленные игорные дома. Демонстрация веселья была также демонстрацией силы, иллюзией, призванной подчеркнуть процветание, независимость и неуязвимость города.

На улицах устраивались бои быков. Запускались фейерверки. Венецианцы пользовались славой искусных пиротехников, на водной глади сверкали разноцветные огни и россыпи искр. Там подвизались предсказатели будущего, выступали канатоходцы, акробаты и improvisatori (импровизаторы), поющие под гитару или мандолину. Предлагали свои снадобья шарлатаны. Показывали диких зверей; в 1751 году в Венецию был привезен носорог. Не обходилось без элементов макабра, пародий на похоронную процессию, в последний день карнавала на тачке возили фигуру, обезображенную сифилитическими язвами. Здесь в очередной раз всплывала древняя связь между праздником и смертью.

Венецианцы наряжались любимыми героями из commedia  dell’arte. Там был Маттачино, швырявший в толпу яйцами с ароматической водой – в шляпе с перьями, в белом с головы до ног, не считая красных ботинок и красных кружев. Там был Панталоне, символ Венеции, в красном камзоле и черном плаще. Арлекин в пестром костюме. Устраивались костюмированные балы и вечеринки. По улицам города шествовали процессии в масках. Воистину карнавал ассоциировался с volto (лик, маска).

Впервые маска упоминается в государственных документах 1268 года – людям в маске запрещалось играть в азартные игры. Маска пришла с Востока. Самой распространенной формой карнавального костюма была bauta, покрывавшая голову и плечи накидка с капюшоном из шелка или бархата, которую увенчивала треуголка. Лицо скрывала бархатная или шелковая полумаска, черная или белая, или белая клювоподобная маска, известная как larva. Некоторые маски приходилось держать зубами за колышек, из-за чего ее владелец не мог говорить. Тайна шла рука об руку с молчанием. Маска, мужчина или женщина, также носила черный плащ, известный как domino. Женщины имели склонность к черным маскам, мужчины – к белым. Даже если переодевание не слишком удавалось и маску можно было узнать, к ней полагалось обращаться не иначе как Signor Maschera (господин Маска). Все в карнавале стало ритуалом, как и подобает церемонии, уходящей корнями в далекое прошлое.

Не позже чем к XVIII веку ношение масок стало обязательным. В течение карнавальных шести месяцев их носили все – богатые и бедные, лавочники и священники, судьи и проститутки. Священника, не надевшего маску, осуждали его же прихожане. Городские сановники в масках участвовали в публичных церемониях и процессиях. Их запрещалось носить лишь менялам. Некто стал свидетелем того, что мать, лицо которой было скрыто под маской, кормила грудью ребенка в маске. Маски носили даже нищие.

Карнавал являл собой удивительное зрелище. Назначались тайные свидания. Совершались измены. Спонтанный секс за дверями и в темных уголках аллей. К удовольствию привыкаешь. Оно сродни горячке. Удовольствие сродни мечте. Некий венецианец описывал, как «женщины, независимо от своего положения, замужние, девицы или вдовы, свободно якшались с профессиональными проститутками, ибо маска стирает все различия; и нет такого непотребства, которым бы они не занимались у всех на глазах со своими любовниками, старыми и молодыми». Существовали и не столь порочные развлечения. Несколько женщин в масках навещали своих знакомых и медовыми чужими голосами перечисляли их недостатки. Дети любят переодеваться и выдавать себя за кого-то другого. Само слово bauta якобы произошло от детского лепета «бау… бау». И, разумеется, нередко говорили, что венецианцы – в сущности, дети. Аддисон верил, что интрига и «тайная история» карнавала «могла бы составить собрание весьма увлекательных рассказов». Венеция, казалось, всегда располагала к сочинению историй. Карнавал открывал возможность другого мира и другой реальности. Он олицетворял вторую жизнь для тех, кто был обманут или считал себя обманутым первой.

I festini (балы-маскарады) были открыты любому человеку в маске; о месте их проведения сообщал фонарь с гирляндой цветов. Внутри под звуки виолончели или спинета гости танцевали менуэт или гавот. Любезные хозяева дома, прогуливаясь среди гостей, требовали плату за вход. В Венеции не было ничего бесплатного.

Относительно ношения масок веками оглашались правила, которые обычно никто не соблюдал. В XIX веке был издан указ: ни один гуляка не смеет заговаривать или прогуливаться с человеком в маске, не получив на это ясно выраженного разрешения. Как можно было обеспечить его исполнение?

Здесь будет к месту порассуждать о природе маски, настолько тесно связанной с Венецией, что она обернулась ее неофициальным символом. На мостах и арках города до сих пор можно увидеть маски, вырезанные из камня. Изготовление масок даже сейчас, в XXI веке, одно из самых выгодных венецианских ремесел. Гете писал из Венеции, что «маски, которые в нашей стране почти безжизненны и лишены значения, словно мумии, здесь имеют характерные выражения, соответствующие настроению того, кто их носит».

Маска так или иначе соответствовала выражению лица венецианцев. Она стала экспрессивной. Маска – символ тайны в городе тайн. Она наводит на мысль о том, что сам город, как и человек, носящий маску, ведет двойную жизнь. Венеция была известна алчностью и двуличием, прячущимися под праздничной или эстетически привлекательной наружностью. Это в полном смысле слова город двойственности, город отражений в отражениях. Было сказано, что в Венеции нет ничего однозначного; все, от искусства до управления, открыто бесконечным толкованиям. Сама этимология слова carniva двусмысленна. Что означает carnevale? «Прощай, плоть» или «плоть имеет силу»? Слово vale может иметь любое из этих значений. Некоторые производят это слово от carnem levare (отказ от мяса). Также знаменательно, что маска называлась larva (гусеница), – это намек на тайну развития жизни, превращение гусеницы в бабочку. Поэтому карнавал также прославляет Венецию как место Протеева многообразия и восторга. Рёскин увидел там «самого Протея, скрытого под ее  (Венеции) пахнущей солью кожей».

Сама маска имеет неожиданные коннотации. С черной bauta и черной треуголкой она ассоциируется со смертью. Под ней может скрываться ее скалящийся череп. Под ней может вообще ничего не скрываться. Современную Венецию описывают как пустую маску. Жан-Поль Сартр писал: «Когда я смотрю на палаццо Дарио… у меня всегда возникает чувство, что да, это наверняка там, но в то же время там ничего нет». Там уже нечего искать. Нечего описывать.

Карнавал служил и общественным целям. В городе, где роли патрициев и граждан были четко определены, потеря идентичности нередко приветствовалась. Во время исполнения своих обязанностей патриции напускали на себя суровый и мрачный вид, призванный свидетельствовать об их общественном положении. Карнавал позволял ослабить личное и общественное напряжение, не давая ему распространиться. Так карнавал сообщал устойчивость людям и институтам Венеции. Способствовал развитию у всех венецианцев чувства общности. Давал некоторое представление о вечных принципах равенства и братства. Служил напоминанием о якобы изначальном равенстве венецианцев, когда они начали искать убежища в лагунах.