Советник президента - Андрей Мальгин

— Игнатий, собирайся, сейчас вернется машина, нам надо ехать к доктору.

Присядкин и ухом не повел. «Господи, — подумала Валентина. — Как же он меня достал! И главное, кричать на него нет никакого смысла. Он не отреагирует. Это уже не человек. Это живой труп какой-то. Просто не представляю, как мне с ним быть». И Валентина отправилась звонить академику. Одно из двух: или тот еще раз приедет к ним, или они запишутся на прием в другой день, когда Игнатий будет в здравом уме. Ленивый академик выбрал второе.

А между прочим, Игнатий теперь был вполне доволен жизнью. Его перестали мучить. Не донимали просьбами. Не заставляли делать того, что он не хотел. Иногда в полном сознании он обсуждал что-то с Валентиной. Они могли строить планы на будущее. Но потом наступал провал. Планы рушились. Время от времени она подсовывала ему что-то на подпись. Изредка возникала Машка. Игнатий даже точно не знал: живет она с ними или где-то отдельно. Возможно, с Василием. Она что-то говорила, но Игнатий не всегда мог разобрать смысл ее слов. Игнатий не чувствовал грани между явью, когда, например, перед ним появлялась Анька Бербер и с настойчивостью показывала какие-то фотографии, и причудливыми видениями, когда она же вылетала в окно, лежа на полосатом матрасике, на котором обычно спала в коридоре их собака. Сны переплелись с явью, бред с реальностью, но даже находясь, как казалось окружающим, в полном отрубе, Игнатий продолжал пребывать во власти каких-то переживаний. Его мозг работал. Обрывки мыслей ни на секунду не оставляли его, иногда оформляясь в какую-то цельную, законченную идею, но чаще так и оставаясь набором разрозненных образов и ощущений. «Папа, выпей чайку» — над ним заботливо склонялась Маша. «Чаек-то отравленный, небось», — успевал подумать Игнатий, но брал чашку и выпивал ее. Ему теперь уже было совершенно все равно: отравленный — не отравленный. Он не тяготился своим новым положением, но планов на будущее не строил. Ему в принципе было все равно — жить или умирать. Иногда его возили на работу. Ему даже случалось беседовать со своей секретаршей, когда она приносила ему чай. Иногда Игнатию звонила туда Валентина, он с ней что-то обсуждал, но когда он захотел позвонить ей сам, ему это не удалось. Телефонных номеров он не помнил ни одного, а обратиться к секретарше с просьбой соединить с домом — постеснялся. Впрочем, пару раз было так, что секретарша сама начинала названивать Валентине, когда видела, что Присядкин перестает реагировать на внешние раздражители. «Выпадает в осадок» — как образно выражалась она, когда перемывала ему косточки, сидя с подругами в кремлевском буфете. Теперь их перевели с Игнатием в самый дальний угол самого дальнего корпуса, и ходить в буфет стало заметно дольше. Поэтому она стала просиживать там гораздо больше времени, чем раньше. Раз уж пришла, то пришла. Лишний раз преодолевать эти два километра устланных коврами коридоров ей не хотелось. После таких звонков от секретарши Валентина каждый раз приезжала лично. Вместе с водителем они бережно вели Игнатия вниз, к машине. Попадавшиеся навстречу сотрудники администрации пугливо расступались, жались по стенам. Валентина вначале чувствовала себя не в своей тарелке в таких ситуациях, но потом привыкла. Какое-то время Валентина была уверена, что со дня на день Присядкина снимут с работы. На этот случай у нее был детально проработанный план, как поднять общественность на ноги, обвинив Кремль в наступлении на демократию. Но этого не происходило. И план свой Валентина не могла ввести в действие. А, впрочем, куда торопиться? Ведь кроме иномарки, у них ничего не отняли. Подумаешь, пересадили Игнатия в дальний угол. Кто это знает. А поликлиника осталась, санатории остались, разные бытовые удобства остались. И все за копейки… Конечно, в тот же президентский санаторий в «Соснах», что раскинулся близ Николиной Горы, можно попасть и не будучи сотрудником администрации. Там, как и в поликлинике, с удовольствием принимали «договорных». Но недавно Валентина узнала, что обычному смертному номер в «Соснах» обходится в 120.000 рублей в месяц, а она за себя и Присядкина платила по 800 рублей за тот же месяц. Это, правда, без учета питания, за питание все платят одинаково, кто на сколько поест, но зато все врачебные процедуры, массажи, бассейны, консультации лучших специалистов — для них с Игнатием получались ровно в 150 раз дешевле! Такая пропорция была очень по душе Валентине. А главное-то — остался в неприкосновенности замечательный статус президентского советника. Валентина никому не давала забыть об этом особом статусе. Время от времени звонила в газеты, диктуя туда сочиненную ей же самой «точку зрения правозащитника» на те или иные политические события. Понемногу готовилась к приближающемуся юбилею. На многие приемы, куда их приглашали вдвоем с Игнатием, Валентина теперь ходила без него, но с Машкой. Все так же непринужденно беседовала со старыми знакомыми, и так же легко заводила новые знакомства. Она понимала, что когда-нибудь это кончится. Что отчаявшись увидеть, наконец, самого советника, устроители подобных мероприятий просто раз и навсегда вычеркнут его из списка приглашенных. Но пока зовут — почему бы и не сходить. Тем более что многочисленные банкеты фактически заменяли им с Машкой ужин. Машка там, не взирая на косые взгляды, сгребала со столов все, что видела, трескала за обе щеки. Короче, не смотря на болезнь Игнатия, все шло своим чередом. Зарплату ему переводили на кредитку, бюллетени на Сивцевом Вражеке выписывали без волокиты, так что он мог отсутствовать на работе неделями и даже месяцами. Водитель всегда был под боком, в любую секунду был готов отвезти на дачу или к врачам. Жизнь продолжалась…

Да, это вам не птица-тройка, это черная «волга» с синей мигалкой несет нашего героя по Москве — по встречной полосе, на красный свет, вперед, вперед! А он сам, раскинувшись на заднем сиденье, смотрит пустым взглядом в окно и ничего там не видит. Слюни текут по его подбородку и шее, зеленые сопли лезут из обеих ноздрей и сползают в рот. Блаженная улыбка расплывается иногда на его лице. Он беззаботен и поэтому счастлив. Расступитесь все! Едет советник президента России! К черту светофоры, плевать на дорожные знаки, вообще на всё и на всех плевать! Вперед! Вперед! Селифан мчится что есть сил. «Эх! Эх! Эх!» — почему-то покрикивает он время от времени, пролетая очередной перекресток. А Присядкин только улыбается, удобно ему на заднем кожаном сиденье. И как же не улыбаться! Какой же русский не любит быстрой езды! Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: «черт побери все!» — его ли душе не любить ее? Ее ли не любить, когда в ней слышится что-то восторженно-чудное? Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит, и что-то страшное заключено в сем быстром мельканьи, где не успевает означиться пропадающий предмет! Эй, «волга»! птица-«волга», кто тебя выдумал? Знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи. И не хитрый, кажись, дорожный снаряд, не железным схвачен винтом, а наскоро живьем с одним топором да долотом снарядил и собрал тебя нижегородский расторопный мужик. Летит Селифан что есть мочи, затянул песню — спицы в колесах смешались в один гладкий круг, только дрогнула дорога, да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход — и вот она понеслась, понеслась, понеслась!.. И вон уже видно вдали, как что-то пылит и сверлит воздух. Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая «волга» несешься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади. Остановился пораженный божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? Что значит это наводящее ужас движение, и что за неведомая мощь заключена в лошадиных силах этого мотора, в проблесках этого синего маяка, в завывании оглушительной сирены?.. Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа. Чудным звуком заливается сирена, блещет синими отблесками мигалка; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства.