Ктулху (сборник) - Говард Лавкрафт

Вы сняли бороду и очки, чтобы обмануть нанятых отцом Чарлза стражей. Они думали, что в дом вошел Чарлз – а потом вышел, когда вы его задушили и спрятали в шкафу. Только вот о различиях в образе мыслей и характере вы не подумали. Вы болван, Джозеф Кервен, если действительно решили, что одного внешнего сходства будет достаточно! Почему вы не подумали о голосе, манере речи, почерке? Ваш план в конечном счете рухнул. Вы лучше меня знаете, кто написал ту карандашную записку, но имейте в виду: она была написана не зря. Ваше зло необходимо раз и навсегда искоренить из этого мира, и автор тех строк уже позаботился о Хатчинсоне и Орне. Один из них писал вам: «Не взывайте к тому, кого не сможете вернуть в небытие». Однажды вас уничтожили, и теперь вы снова падете – жертвой собственного колдовства. Кервен, поймите: игры с Природой не проходят даром, и созданное вами поднимется против вас.

Тут доктора прервал сдавленный крик стоявшего перед ним создания. Безоружный и беспомощный, Кервен понимал: стоит ему применить физическую силу, как на помощь доктору сбегутся санитары. Поэтому он прибегнул к единственному оставшемуся у него оружию и начал чертить в воздухе кабалистические символы, проговаривая низким звучным голосом, из которого исчезла поддельная хрипотца, первые строки ужасного заклинания:

– PER ADONAI ELOIM, ADONAI JEHOVA, ADONAI SABAOTH, METRATON…

Но Уиллет не медлил. Хотя за окном уже поднялся оглушительный собачий вой, а с бухты вдруг подул холодный ветер, доктор решительным и ровным тоном начал читать подготовленные заранее слова. Око за око – колдовство за колдовство – и пусть судьба покажет, правильно ли он выучил урок бездны! Чистым ясным голосом Марин Бикнелл Уиллет прочел вторую часть двойного заклинания, чьи первые строки – Голова дракона, восходящий узел, – вернули к жизни автора карандашной записки:

ГОДОРТ АЙ’Ф

БЕГ’Л-ЕЕ’Х

ЙОГ-СОТОТ

ХАНГ’ГН’АЙ

ЗХРО!

При первом же слове, сорвавшемся с губ Уиллета, его противник резко умолк. Лишившись дара речи, чудовище замахало руками, пока и их не сковали колдовские чары. Когда же прозвучало ужасное имя Йог-Сотота, с Кервеном начали происходить отвратительные метаморфозы: он не просто разваливался на части, а плавился в воздухе, и Уиллет закрыл глаза, чтобы не потерять сознания от ужаса.

Однако он сумел взять себя в руки и прочесть до конца нужное заклинание, навеки придав забвению обладателя порочных тайн и запретных знаний. Тайна Чарлза Декстера Уорда была разгадана. Открыв глаза, доктор Уиллет убедился, что не напрасно хранил в памяти проклятые слова: в кислоте уже не было нужды. Подобно портрету, осыпавшемуся со стены год назад, Джозеф Кервен лежал на полу тонким слоем голубовато-серой пыли.

Сны в Ведьмином доме

Перевод Светланы Лихачевой

Сны ли вызвали лихорадку или лихорадка послужила причиной снов, Уолтер Гилман не знал. На заднем плане затаился тягостный, неотвязный ужас пред древним городом и перед про́клятой затхлой мансардой под самой крышей, где он писал, корпел над книгами и сражался с цифрами и формулами, когда не метался беспокойно на нищей железной кровати. Слух его сделался сверхъестественно, невыносимо чуток; Гилман давным-давно остановил дешевые каминные часы – их тиканье со временем зазвучало для него артиллерийской канонадой. Ночью еле различимые шорохи из непроглядной городской черноты снаружи, зловещий топоток крыс в изъеденных червями перегородках и поскрипывание незримых балок векового дома складывались для него в адскую какофонию. Темнота неизменно полнилась необъяснимыми звуками – и однако ж порою Гилман содрогался от страха при мысли о том, что эти шумы стихнут и тогда он, чего доброго, расслышит и другие – еще более слабые и неясные.

Гилман жил в неизменном, овеянном легендой Аркхеме, с его нагромождениями двускатных крыш, что нависают и проседают над чердаками – на этих чердаках в темные, былые дни Провинции от королевских стражников прятались ведьмы. Во всем городе не нашлось бы места, более пропитанного жуткими воспоминаниями, нежели приютившая Гилмана мансарда: ведь в этом самом доме и в этой самой комнате некогда ютилась старуха Кезия Мейсон, чей побег из Салемской тюрьмы так в итоге и остался загадкой. Было это в 1692 году: тюремщик тронулся умом и бессвязно бормотал что-то про мелкую мохнатую тварь с белыми клычками, что якобы шмыгнула из камеры Кезии, и даже сам Коттон Мэзер[9] не смог истолковать смысл углов и кривых линий, намалеванных на серых каменных стенах какой-то красной липкой жидкостью.

Вероятно, Гилману не стоило так усердствовать в своих занятиях. От неевклидовой геометрии и квантовой физики у кого угодно ум за разум зайдет, а если еще сдобрить все это фольклористикой и пытаться выявить странную подоплеку многомерной реальности, что стоит за зловещими намеками готических повестей да нелепых пересудов у камелька, тут уж и впрямь добра не жди. Приехал Гилман из Хаверхилла, но лишь поступив в Аркхемский колледж, он стал пытаться увязать математику с фантастическими легендами о древней магии. Было в самом воздухе многовекового города что-то такое, что подспудно действовало на его воображение. Профессора Мискатоникского университета наперебой уговаривали его сбавить темп и сами, по доброй воле, несколько раз сокращали ему курс. Более того, Гилману запретили работать с сомнительными старинными книгами о недозволенных тайнах, что хранились под замком и под спудом в университетской библиотеке. Но все эти предосторожности запоздали: Гилман уже почерпнул недобрую подсказку-другую из кошмарного «Некрономикона» Абдула Альхазреда, фрагментарной «Книги Эйбона» и запрещенного труда «Unaussprechlichen Kulten», или «Неназываемые культы», фон Юнцта и соотнес эти подсказки со своими абстрактными формулами, описывающими свойства пространства, и взаимосвязанностью ведомых и неведомых измерений.

Гилман знал, что живет в старом Ведьмином доме – поэтому, собственно, он здесь комнату и снял. В округе Эссекс сохранилось немало документов по процессу Кезии Мейсон, и то, в чем она под давлением призналась суду, Гилмана несказанно завораживало. Старуха рассказала судье Готорну про линии и спирали, что могут выводить из уз пространства в иные пределы, и намекнула, что эти самые линии и спирали частенько использовались на полуночных сборищах в темной долине белого камня за Луговым холмом и на безлюдном речном островке. Упомянула она и о Черном Человеке, и о своей клятве, и о своем новом тайном имени Нахаб. А потом начертала эти узоры на стенах своей камеры – и исчезла.

Гилман свято верил всей небывальщине, что рассказывали о Кезии, и, узнав, что дом ее стоит и по сей день, спустя более 235 лет, ощутил некий странный трепет. Когда же он услышал боязливые аркхемские перешептывания о том, что Кезия, дескать, по-прежнему появляется в старом особняке и узких окрестных улочках, и о том, что на спящих в этом доме и в соседних домах обнаруживаются неровные отметины человеческих зубов, и о детских криках, что слышатся накануне первого мая и Дня Всех Святых, и о гнусном зловонии, что зачастую ощущается в мансарде старого дома сразу после этих страшных дат, и о мелкой, мохнатой, острозубой твари, что рыщет по прогнившему зданию и по городу и с любопытством обнюхивает людей в темные часы перед рассветом, – Гилман твердо решил поселиться именно тут, чего бы ему это не стоило. Снять комнату оказалось нетрудно, дом пользовался дурной славой, сдать его целиком не удавалось, так что его давно переоборудовали под дешевые «меблирашки». Гилман понятия не имел, что ожидал там обнаружить: просто знал, что хочет жить под той самой крышей, где волею обстоятельств убогая старуха семнадцатого века нежданно-негаданно обрела понимание таких математических глубин, рядом с которыми ничего не стоили последние современные изыскания Планка, Гейзенберга, Эйнштейна и де Ситтера[10].

Гилман внимательно изучил деревянные и оштукатуренные стены, ища следы загадочных знаков во всех доступных местах, где отклеились обои, и, не прошло и недели, как заполучил комнату в восточной части мансарды, где Кезия якобы творила свои заклинания. Комната с самого начала пустовала – никто так и не захотел задержаться в ней надолго, – но поляк-домовладелец со временем стал побаиваться сдавать ее кому бы то ни было. Однако ничего страшного с Гилманом не случилось, – во всяком случае, вплоть до прихода болезни. Призрак Кезии не порхал по мрачным коридорам и покоям, никакие мохнатые твари не прокрадывались в жуткое гнездо под самой крышей обнюхать жильца – однако ж и неустанные поиски не увенчались успехом: никаких записей о ведьминых заклинаниях Гилман так и не нашел. Порою он отправлялся на прогулку по сумеречным лабиринтам немощеных, пахнущих затхлостью улиц, где зловещие коричневые особняки невесть какого века кренились, шатались, насмешливо щурились мелкими переплетами узких оконцев. Гилман знал: некогда здесь происходило немало всего странного, а за внешней видимостью маячило смутное ощущение того, что, возможно, не все из этого чудовищного прошлого исчезло безвозвратно – чего доброго, прошлое это живо и по сей день на самых темных, самых узких и прихотливо извилистых улочках. Пару раз Гилман сплавал на веслах на речной островок с недоброй репутацией и зарисовал характерные угловатые линии, образованные мшистыми рядами стоячих камней неведомого и незапамятного происхождения.