Слово и дело! - Михаил Семевский

„Не сознавая возможности высшей, чистой, нравственной связи с женщиною, не возвышаясь над плотскими, чисто животными инстинктами, весьма многие грубые русские люди не сознавали необходимости церковного освящения союза мужа с женою, посредством таинства брака“.

Желябужский, оставивший в своих записках заметки о нравственном растлении русских людей своего времени, записал и самые черты грубого разврата: растление дев, блудодейство замужних жен и женатых мужчин и проч. Так, например, „в 7192 (1684) году, — пишет Желябужский, — учинено наказание Петру Васильеву сыну Кикину: бить кнутом пред стреледким приказом за то, что он девку растлил“. Надо думать, что этот блудодей был здоровья крепкого, ибо тот же Желябужский отмечает: „Да и преж сего (то есть битья кнутом) он, Петр, был пытан на Вятке“ и т. д. „7193 г. (1685) Степану Коробьину учинено наказанье, бит кнутом за то, что девку растлил“. „7202 г. (1694) в Стрелецком приказе пытан Замыцкой, в подговоре девок…“ „7202 г. июня приведены в Стрелецкий приказ Трофим, да Данило Ларионовы с девкою, в блудном деле его жены, в застенок“. „7205 г. бит кнутом нещадно Иван Петров сын Бартенев за то, что брал жен и девок на постелю“… и т. д.

Приведенных выписок довольно, чтоб видеть, насколько прав князь Щербатов, утверждавший, что любострастие было не в обычаях нашей страны до Петра, но едва ли прав Афанасий Прокопович Щапов, восторженно видящий в реформах великого монарха „полное, всецелое, нравственное обновление, просвещение и очищение русского народа от умножившейся нравственной тины!“.

В самом деле, если говорить собственно о любострастии, то эта тина с петровского времени получила еще большее развитие; нравственного очищения далеко и далеко не воспоследовало; разврат только сделался утонченнее, но едва ли не пошлее.

Суровый монарх, грозный ко всем преступлениям и проступкам, уступая духу времени и свойствам собственного темперамента, был очень снисходителен к проступкам прелюбодеяния. Петр Васильевич Кикин, нещадно сеченный кнутом за растление девки, немного времени спустя, в 1704 году, по воле монарха, ведал всеми рыбными промыслами и мельницами России.

Осматривая однажды в Вышнем Волочке канал, государь, так повествует Штелин, увидел в толпе собравшегося народа красивую и взрослую девушку, которая поглядывала на него и тотчас пряталась, когда государь смотрел в ту сторону. Петр подозвал ее. Она краснела, закрывала лицо и плакала. Думая, что эти слезы знак стыдливости и целомудрия, государь стал говорить ей, чтоб она напрасно не стыдилась и не робела, что она хороша и ей время выходить замуж. Прочие крестьянки громко хохотали. Государь, рассердившись, сказал: „Чему вы, дуры, смеетесь? Разве тому, что сия девушка скромнее вас и плачет из стыдливости?“ Дуры не унимались. „Чему сии дуры смеются? — спросил монарх, обротясь к одному из мужиков. — Стыдливости ли этой пригожей девушки или чему другому? Разве им завидно, что я с нею говорю?“

— Нет, государь, — отвечал крестьянин, — я знаю, что они не тому смеются, а другому.

— Что ж такое?

— То, — отвечал мужик, — что вы, батюшка, все называете ее девкою, а она уже не девка!

— Что ж она такое, неужли замужняя?

— Нет, и не замужняя, — отвечал крестьянин, — она дочь моего соседа, рабочая, трудолюбивая и добрая девка; но года два как сжилась с одним немцем-офицером, который стоял у нас тогда постоем и после вскоре в другое место послан; и для того девушки наши с ней не водятся и ей насмехаются.

— Великое дело, — сказал государь, — если она ничего худшего не сделала, то должно ли сим поступком, толь долго ее упрекать и ее стыдить за то пред всеми? Это мне не угодно; я приказываю, чтоб ее ни из какой беседы не исключали и чтоб отнюдь никто не осмеливался делать ей за то ни малейшего попреку.

Затем государь сам успокаивал девушку, убеждал не печалиться, не стыдиться; потребовал к себе ее сына, мальчика миловидного и здорового, и, указывая на него, сказал: „Этот малой будет со временем добрым солдатом; имейте о нем попечение. Я, при случае, о нем спрошу, и чтоб его всякий раз показывали, когда только мне случится приехать“. Подарив мать деньгами, отпустил ее домой.

Этот случай достаточно показывает, как человечно смотрел великий Преобразователь России на плотское согрешение… Кроме духа времени этому воззрению способствовали собственные склонности монарха. Всем известно, что телесная крепость и горячая кровь делали его любострастным. Может быть, что заграничные путешествия еще более развили в нем этот — если не порок, то недостаток… „Впрочем, — так думает князь М. М. Щербатов, — если б Петр в первой жене нашел себе сотоварища и достойную особу, то не предался бы любострастию; но, не найдя этого, он возненавидел ее и сам в любострастие ввергнулся… Петр довольствовал свою плоть, но никогда душа его не была побеждена женщинами… среди телесных удовольствий великий монарх владычествовал“.

Верно или неверно мнение кн. М. М. Щербатова о начале чувственности в царе Петре — судить не беремся; но заметим, что пример Петра не мог не действовать на его окружавших, в особенности на людей, более или менее сочувствовавших его реформам. Пример в слабостях еще более заразителен: недаром же царевич Алексей Петрович, задумав обвенчаться с крепостной девицей Ефросиньей Федоровной, говорил: „Ведайте, что я на ней женюсь, ведь и батюшка мой таково учинил“; недаром генерал-прокурор, „государево око“ — Павел Иванович Ягужинский и некоторые другие по произволу и капризу развелись с женами и вступили в брак с другими… Очень хорошо зная любострастные деяния своего повелителя, и денщик Орлов смелее и смелее действовал в своих любовных шашнях с забытой красавицей.

Если тесные комнатки летнего, зимнего и других домов государевых, в которых помещалась придворная прислуга, были не всегда удобны для свиданий любовников, то громадный сад (ныне Летний, также сад у Инженерного замка) со своими гротами, островками на прудах, беседками, рощами и аллеями представлял прекрасное место в летние месяцы для интимных бесед Орлова с Гамильтон. Денщик и фрейлина, лакей и горничная — им хорошо было известно, когда, не опасаясь господского надзора, можно было всласть наговориться и нацеловаться…

Нечего и говорить, что подобных нежных любовников было очень и очень много. Не все были так счастливы из падших красавиц, что падение их не имело особых последствий: многие делались матерями; некоторые, боясь стыда, вытравливали детей, подобно Гамильтон, лекарствами; некоторые решались налагать руку — умерщвлять плод любви… Подобные преступления стали так часто повторяться, что государь нашел необходимым обнародовать 4 ноября 1715 года следующий указ: