Кто кого предал - Галина Сапожникова

— Думали ли вы, что всего через 4 дня вместе с другими дружинниками пойдете туда снова?

— 12 января нас собрали в горкоме партии, сказали, что ситуация очень напряженная, вполне возможно, что будет необходимость провести в городе патрулирование. Рабочие коллективы нескольких вильнюсских предприятий выработали петицию к правительству Литвы о том, что оно ведет вредную для народа политику. Эту петицию необходимо было доставить в Совмин и в Верховный Совет. Нас разделили на две части — одна группа пошла в Верховный Совет, а другая в Совет Министров. У меня такое впечатление, что с обеих сторон кто-то достаточно глубоко знал весь этот сценарий, — во всяком случае литовская сторона точно была поставлена в известность. Произошли стычки, никакой петиции нам вручить не удалось. Вернулись в горком. Когда возвращались, видели, как в сторону телебашни пошла бронетехника. Только стали заходить в зал — как волна покатилась назад: надо срочно ехать к телерадиокомитету. Самого штурма мы не видели. Еще чуть-чуть постреливали, то там бабахало, то тут — стекла с девятиэтажки сыпались водопадом, как игрушки с новогодней елки. Мы встали цепочкой за спинами солдат и простояли до утра. Когда нас наконец завели на телевидение, там уже все было разбито и разнесено в пух и прах, стекла все повыбиты, в помещениях стояла страшная холодина. Нас попросили навести порядок, дали гвозди, молотки, и мы забивали окна цокольного этажа. Я оттуда вышел только 18 января. Пришел к отцу, говорю: наконец-то у нас будет возможность давать правдивую информацию, мы вышибли у этих нацистов пропагандистский рупор! А он говорит — можешь собирать чемоданы, скоро вас самих из Литвы вышибут, как пробку из-под шампанского. Он понимал, чем это закончится, уже тогда. А мы — нет.

— Можно попросить вас нарисовать картинку того, что увидели, — как будто вы снимаете документальное кино?

— Тела убитых к тому времени уже увезли. От Альвидаса Канапинскаса, в руках которого взорвался взрывпакет, на крыльце была лишь лужа крови. Нас попросили замыть следы, мы ведрами носили воду и швабрами замывали. Поговорили с солдатами, они рассказали, что взрывные устройства были у многих — в материалах московского уголовного дела были свидетельства наших солдат, которые видели, как гражданские выбегали навстречу колонне и пытались забросить взрывпакеты в кузова с личным составом. И по крайней мере в двух-трех случаях они взрывались у них в руках. Когда я уже в тюрьме познакомился с материалами уголовного дела, я видел серию фотографий этого самого Канапинскаса. Стандартная процедура обследования трупа: вот он лежит на кафельном полу, вот его начинают раздевать, все фиксируется на фотоаппарат. Первый снимок — человек лежит в куртке, края у нее взрывом вывернуты наружу. Следующий снимок — он в свитере, потом в тельнике — лохмотья ткани забиты внутрь раны. При повторном ознакомлении с делом этих материалов уже не было. Год назад я проходил мимо крыльца телерадиокомитета, смотрю, висит табличка — здесь погиб герой Канапинскас… Может, он, конечно, был и герой: мы туда пришли свое государство защищать, а он свое. Откуда он знал, какое взрывное устройство подсунул ему Аудрюс Буткявичюс? Этому человеку, как известно, свойственно тщеславие — в одной литовской газете как-то была заметка, где он рассказывал, что еще за год до этого организовал под Каунасом мастерскую, где изготавливали самодельные взрывные устройства. Канапинскас либо привел взрывное устройство в действие за пазухой, либо его просто прижали в толпе.

На следующий день утром нам разрешили пройти в новое здание телерадиокомитета. На первом этаже в вестибюле был вход в столовую. У входа стоял стол, закрытый плюшевой шторой темно-желтого цвета. Вся занавесь была пропитана кровью, и под столом была лужа. Сказали, что здесь положили «альфовца» Виктора Шатских. Я лично убирал эту скатерть и замывал стол. Все мои руки были в его крови…

Когда у нас шло первое ознакомление с материалами, туда было пристегнуто и дело Шатских. Целый том: экспертиза, сделанная в Минске, многочисленные документы и фотографии. Было описано, что пуля вошла через заднюю пластину бронежилета под углом в 45 градусов снизу вверх, пробила ему легкое, отразилась от грудины, на возврате повредила селезенку и печень. И вот с этой раной он еще бежал в цепочке и говорил командиру, что сильно жжет в спине… А потом все это из дела исчезло, при повторном чтении этих материалов не было, как и фотографий Канапинскаса. В любом приличном государстве за это уже давно были бы возбуждены уголовные дела и на судей, и на — следователей.

Ни по одному громкому уголовному делу, которое касается событий 1991 года, в Литве нет нормальной доказательной базы. Масса нестыковок и пропавших документов вплоть до автомата убитого «таможенника» в уголовном деле о расстреле в Мядининкае. Ну ладно, пропали видеокассета или какие-то протоколы из материалов дела, но оружие как могло потеряться? В советском кодексе была ответственность и судей, и следователей за незаконное преследование или за незаконное осуждение. В Литве этих статей нет, вот они и творят беспредел.

— В одном из интервью вы сказали, что тюрьмой вам «отомстили за референдум». Что имели в виду?

— Я был председателем вильнюсской окружной комиссии по проведению референдума 17 марта 1991 года. Получили мы тогда на его проведение 25 тысяч рублей — по тем временам это были немаленькие деньги. Ну, а я со своим крестьянским характером сумел уложить все в шесть тысяч, а сэкономленные 19 тысяч рублей вручил Болеславу Макутыновичу, потому что омоновцы тогда сидели в окружении и жили на подножном корме, никакого довольствия у них не было. Референдум мы провели честно. И главный его результат заключался в том, что в Вильнюсском округе шло явное расхождение между результатами нашего референдума и данными опроса, который до этого провели «саюдисты» и который подавали потом как плебисцит. Получалось, либо мы врем, либо они. Но за наши результаты я готов дать голову не отсечение. Это еще одна ложь «саюдистов», которая может когда-то выплыть.

— До какого-то времени мы в Советском Союзе жили, не вспоминая о национальных проблемах или не замечая по наивности, что живущие рядом люди держат «фиги» в карманах. Скорость изменения отношения прибалтов к соседям по лестничной площадке и друзьям по двору — это предмет отдельного исследования. Как в условиях тюремного заключения работала система опознавания «свой — чужой»?

— Когда меня привезли в тюрьму, там все сотрудники все еще щеголяли в советской форме. Сидит перед тобой оперативный работник, и ты не понимаешь, как же к нему относиться-то: как к другу или врагу? Потом они переоделись в форму литовскую и стало немного проще. Но тоже интересно: вызывает тебя воспитатель не со звездочками на погонах, а с квадратиками, как у немцев, а ты при этом чувствуешь, что он тебе искренне сочувствует… Или наоборот.