Время колесниц - Дмитрий Чистов

Под низкий гул большого колокола, в блестящий бок которого мокрые служители мерно били специальным бревном, подвешенным на цепях, вошёл Эдан в родовой мавзолей ургитов. У входа не стояла стража, ибо никому и в голову прийти не могло, что кто-либо решится осквернить святилище сильнейшего из воинских родов Пятиградья. Согласно традиции, он оставил свой меч у входа, где его почтительно, с поклоном принял служитель. Говорящий клинок осторожно водворили на специальную подставку, и жрец Бринна ступил под своды мавзолея. По левую руку от него, в цепочке неглубоких ниш, можно было разглядеть ряд бронзовых урн. Эти сосуды, накрытые воинскими щитами вместо крышек, вмещали прах прямых потомков патриарха, владевших правом на погребение в фамильной храмовой усыпальнице. Впереди виднелось медное изваяние самого Урга. Легендарный воитель грозно взирал на своих потомков, и скудный свет многорожковых масляных светильников отражался на его покрытых панцирем боках. Эдан застыл на месте, погружённый в созерцание идола. «Не здесь ли хранят засушенную голову бедняги?» — подумал он.

Медный Ург, пятнадцати локтей от пяток до макушки, стоял на фоне рельефа, изображавшего жуткую сечу. Перевёрнутые колесницы, вставшие на дыбы лошади и сражающиеся люди сплелись на нём в единый клубок. Над воинами простёр в благословляющем жесте руку Фэбур, Тучегонитель, Пьющий кровь из кубка, Расчленяющий и Сокрушающий. Фэбур — светлоликий покровитель города Кера. Патриарх рода сжимал в правой руке длинный кинжал, а металлические пальцы левой держали за волосы отсечённую голову врага. Внимательно присмотревшись к этой аллегорической сцене, Эдан неожиданно узнал в голове знакомые черты — несомненно, скульптор изобразил её похожей на Фехтне, семейное проклятие.

Откуда-то сбоку, неслышно ступая, к нашему герою подошёл седой согбенный старик. Его морщинистое лицо несло на себе татуировку, по которой даже слабо знакомый с такой знаковой системой Эдан мог прочесть, что стоящий перед ним человек по своему происхождению был близок к патриарху.

— Юноша пришёл в храм ургитов не просто так, — промолвил он. Судя по тону, это было скорее утверждение, нежели вопрос.

— Мой друг завещан мне вернуть сюда кое-что, принадлежащее роду, — ответствовал молодой жрец, разворачивая спрятанный под одеждой пояс Лонгаса. — Он погиб в бою. И похоронен по обряду.

Скрюченные пальцы медленно, почти нежно прогладили тонкую вышитую ткань, будто бы их обладатель руками читал узор на поясе.

— Последний в семье...— пробормотал старик.— Горе на наши головы...

Затем он обернулся к Эдану:

— Был ли он твоим другом? Ты сам похоронил его?

— Да.

— Хочешь принять его? — спросил старик, протягивая ему пояс.

Без сомнения, ему оказали великую честь. Однако, приняв пояс погибшего, Эдан автоматически принимал его имя и сам становился ургитом. В сложившихся обстоятельствах поступать таким образом вряд ли представлялось разумным.

— Прости, почтенный, но я не могу взять его, — промолвил жрец.

Старик склонил седую голову.

— Что же, поступим с ним как положено. — По его жесту из бокового предела вышла молоденькая девица, с поклоном приняла пояс, а затем, пятясь, засеменила обратно.

Эдан вопросительно посмотрел на старца, и тот кивнул. Они оба направились вслед за женщиной.

Во вместительном помещении, на подымающихся к возвышению в центре ступенях был разложен гигантский ковёр. Больше всего он напоминал лоскутное одеяло, потому что оказался сшит из бесчисленного количества воинских поясов. Их прихотливые орнаменты сплетались, переходили с пояса на пояс -от отцовского к сыновнему, от деда к внуку... Здесь лежала вся история клана Урга, вышитая узорами на поясах мёртвых витязей. Игла с продетой нитью мелькала в проворных девичьих руках, добавляя к летописи ещё одну прошедшую жизнь. Ковёр стал чуть больше.

У Эдана возникло непреодолимое желание поскорее покинуть это место. Старец-ургит не препятствовал ему; видя замешательство молодого человека, он чуть улыбнулся и сказал:

— Каждый слышал, что смерть служит возницей на колеснице у воина, но не каждый воин готов принять эту истину в своё сердце. Однако, не постигнув её, невольно принимаешь безупречность за жестокость, чувство долга за извращённое самолюбие, искренность за безумие. Не так ли?

Жрец Бринна пожал плечами:

— Разве имеет значение причина, по которой люди уничтожают друг друга? Мне пора. Прощай.— И он направился к выходу.

Дождь прошёл, оставив после себя большие лужи на храмовом дворе; в них брызгались воробьи, отбивая друг у друга оброненный кем-то кусок ячменной лепёшки. Проглянуло солнце, и потеплевший воздух напитался влагой от подымающихся с земли испарений.

Эдан у дверей обернулся, мельком взглянув напоследок на статую Урга. И вот что почудилось ему: не стало ни обнажённого меча, ни отрубленной головы — медный патриарх стоял скрестив руки, а взгляд его был преисполнен мудрости и благородства.

Он шёл по Городу Воинов, погруженный в тягостные раздумья, поэтому чуть не натолкнулся на сидящую у обочины девочку. Ребёнок этот был вёсен на шесть помладше Мис. Малышка сидела у дверей длинного каменного дома, который, судя по привязанному над дверью цветному темляку, принадлежал какому-то знатному ургигу, и горько плакала.

— Чего ревёшь?

— Друх куклу сломал! — сообщила та, сделав краткий перерыв между рыданиями, и начала размазывать слезы по личику грязным кулачком.

— А кто такой Друх? — спросил Эдан, присев на корточки подле неё.

— Брат... — Девочка выпростала из-под льняного полосатого плаща ручку, в которой сжимала некогда ярко раскрашенную, а сейчас грязную деревянную куклу с отломанной головой и без правой руки.

— Зачем же он так?

— Друх сказал: когда вырастет, папа возьмёт его с собой на войну! И он будет вот так убивать своих врагов!

Эдан заметил, что из-за приоткрытой дощатой двери за ними наблюдал мальчик лет шести. В руке он держал маленький, гладко оструганный деревянный меч, по форме совсем как настоящий. Мальчишка, судя по всему и бывший кровожадным Друхом, украдкой наблюдал за рыдающей сестрой. В его глазах читалась неуверенность: а вдруг нажалуется маме? И что она там рассказывает молодому воину какого-то варварского племени, лицо которого не украшено татуировкой ни одного из родов Пятиградья? Наконец любопытство возобладало — мальчик нерешительно приблизился к ним.

— Зачем ты испортил её? — укоризненно спросил Эдан, указывая ему на куклу.

— Мы играли, будто это — Фехтне! — сурово заявил Друх. — И я его победил! А когда вырасту, папа возьмёт меня с собой, и я убью Фехтне по-всамделишному! — Потом немного помялся и спросил: — Вы в далёких землях не видели нашего папу?