Свет праведных. Том 1. Декабристы - Анри Труайя
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– «Политическая свобода заключается не в том, чтобы делать то, что хочешь… Конституция может быть такой, что никому не придется делать вещи, не предусмотренные Законом, и незачем будет совершать поступки, которые Закон позволяет…»
– Это невероятно по трезвости взгляда и остроте ума! – сказал он. – Ты не находишь?
– О да, Николай!
– Когда я читаю подобные строки, в моей голове все проясняется. Создается впечатление, что с помощью разума можно решить проблему человечества, проблему счастья, действовать наверняка!..
Софи оценила дистанцию, разделяющую Монтескье и русских мужиков.
– Ну что же! Я оставляю тебя с твоими книгами, – сказала она. – Но я сомневаюсь, что, изучая философов, ты станешь полезным своей стране.
– А ты, – весело возразил он, – ты думаешь, что, раздав несколько одеял мужикам, ты изменишь судьбу России?
Она взглянула на него. Его вытянувшееся лицо, глаза, поблескивающие золотым и зеленым цветом, обладали даром волновать ее тогда, когда она меньше всего ожидала этого. Поразившись силе своей любви, Софи едва расслышала голос своей золовки, которая звала ее:
– Коляска готова! Поторопитесь!
– Приятной прогулки! – напутствовал Николай.
Софи оторвалась от созерцания супруга и пошла садиться рядом с Марией в коляску. Огромного роста возница вскарабкался на свое место и спросил:
– Куда прикажете ехать, барыня?
– В Шатково, – ответила Софи.
В имении было с десяток деревень, но Шатково находилось ближе всего к дому. Лошади тронулись. Аллея пролегала между двумя рядами черных елок. Запах сухой травы, теплой смолы витал в воздухе. Мария сжала руку невестки и прошептала:
– Вы расстроены, потому что Николай не поехал с нами?
– Нисколько! – ответила Софи. – Ему было бы скучно. У него период чтения.
– Да, – сказала Мария, – а мне всегда лучше быть одной с вами. При нем некоторые вещи я не могу сказать, вы понимаете?
– Не очень хорошо.
– О мужчине!
– А! Теперь понимаю, – заметила Софи с улыбкой.
И приготовилась выслушивать душещипательные признания. Но Мария, видимо, не спешила исповедоваться. Чтобы подбодрить ее, Софи спросила:
– Разве ваша жизнь не изменилась с того дня, как я впервые вас увидела? Вам теперь двадцать лет…
– А все выглядит так, будто мне еще шестнадцать! – ответила Мария.
– Вы теперь не чаще выезжаете? Не принимаете соседей?
Мария покачала головой.
– В местных семьях наверняка есть молодые люди, девушки, – продолжала Софи.
– Мой отец говорит, что нет.
– Вольно ему презирать общество, но он не имеет права запирать вас в вашем возрасте! Пряча вас, он лишит вас возможности выйти замуж!
– Он не горит желанием выдать меня замуж! – ответила девушка, опустив глаза.
И, оживившись, добавила:
– Впрочем, я тоже не слишком стремлюсь к этому!
– Почему?
– По многим причинам. Прежде всего потому, что я некрасива.
Софи отпрянула:
– Некрасива?
– Да, уродина, – сказала Мария. – Безобразна, с этим дурацким носом, маленькими глазками! Мне неловко из-за такой внешности…
– Какая глупость! – воскликнула Софи. – Вы очаровательны!
Она действительно так думала: несмотря на грубоватые черты, лицо Марии было выразительным и слегка задумчивым, ее осанка отличалась грацией, что не могло остаться незамеченным.
– Когда вы смотритесь в зеркало, для вас это удовольствие, – продолжила Мария, – а для меня – наказание. Мне хочется бежать от самой себя. И кроме того, мужчины внушают мне страх. Все мужчины. Мне трудно объяснить вам это!..
Софи догадалась, что, ради сохранения доверия, ей не следует противоречить золовке в этом вопросе.
Коляска проехала аллею и покатила по открытой дороге. В полях маячили разноцветные точки. То там, то сям сверкал блестящий серп косы. Крестьяне косили рожь. Облако пыли окутывало лошадей. Колеса подскакивали на сухих ухабах.
– Даже если вы не хотите выходить замуж, – сказала Софи, – вы могли бы принимать друзей, вести более оживленное, более свободное существование…
– Мне бы это не понравилось.
– Тогда на что же вам жаловаться?
– Я не жалуюсь. Вы задали мне вопрос, как я живу в Каштановке, и я вам ответила.
Повисло долгое молчание.
– Я поговорю с вашим отцом, – заметила Софи.
– Ни в коем случае не делайте этого! – взмолилась Мария, впившись ногтями в ладонь. – Он решит, что я такая же безнравственная девушка, как некоторые, просто вертихвостка, не думающая ни о чем, кроме развлечений!
Девушка состроила гримаску и сквозь зубы изрекла:
– Я ненавижу вертихвосток!
Софи сдержала улыбку. В этом утверждении прозвучало нечто похожее на агрессивную наивность, напомнившую ей собственную непримиримость в прошлом. Коляска проехала мимо ряда стройных берез с черными и серебряными кольцами на коре, и показались первые дома. На вбитом в откос столбе держалась дощечка с надписью: «Деревня Шатково, собственность Михаила Борисовича Озарёва. Дворов 57; учтенных мужиков: 122; баб: 141». По краям дороги выстроились бревенчатые домишки. На огороженном кольями участке росли три липы с нездоровой листвой. А вокруг красовались подсолнухи, вытянувшие вверх свои огромные желтые головки с сердцевиной черного бархата. На улице – никого. Все трудоспособное население находилось в полях. Софи и Мария вышли из коляски. За деревушкой тянулся к реке мягкий изгиб холма. У воды топталась стайка уток. На противоположном берегу под присмотром девчушки в красном платье паслись коровы. Двери изб были открыты. Переходя из одной избы в другую, Софи заглядывала внутрь и неизменно обнаруживала почерневшую от дыма и грязи обстановку, одинаковый запах прогнивших сапог, прогорклого масла и кислой капусты, все те же образа святых в углу, а на завалинке печи, как правило, дремавшего старика с мухами на лице. В четвертом доме старуха, сидевшая на табурете, вырезала ножиком деревянную ложку. Заметив двух молодых женщин, она с трудом встала, уронила нож, ложку, поцеловала руку у Марии, затем у Софи, приговаривая:
– Господь посылает нам своих ангелов, а у нас нет ни хлеба, ни соли, чтобы принять их!
Софи уже не в первый раз навещала старуху. Та была горбата, беззуба, на одном глазу – белесое бельмо, другой глаз наполовину закрыт. Ее звали Пелагея и считали не совсем нормальной. Мария спросила, как она себя чувствует.
– Все путем! Все путем! – промямлила Пелагея.
– Не слушайте ее, высокородные барыни, она блаженная! – раздался мужской голос.
И из тени шагнул мужик. Он тоже был стар и очень худ, с седой бородой, росшей вкось.
– Как может быть «путем», если нищета сидит за нашим столом? – опять заговорил он. – Конечно, нас целая дюжина в доме! Но от большого числа проку нет, если все сыновья – пьяницы и ни к чему не годны! Я уже не могу работать из-за трясучки! Старуха – тоже! А наши дети упрекают нас за хлеб, который мы едим! Черный хлеб, политый слезами!
– Если вы нуждаетесь в чем-то, скажите мне об этом, – пробормотала Софи, стараясь правильно произносить русские слова.
– Мы нуждаемся в Божьей доброте, барыня. Но Господь милостив только к тем, кто зажигает свечи перед иконами. А свечи стоят дорого…
– Дешевле, чем водка, – заметила Мария по-французски. – Ни за что не давайте ему ничего! Он это пропьет!
– Если бы я смог в воскресенье поставить свечу перед образом, Царица Небесная яснее увидела бы мою жизнь, – продолжал мужик, дрожа всем телом. – А сейчас она, бедняжка, закрывает глаза. И говорит: «Что там происходит у Порфирия и Пелагеи? Я ничего не вижу! Все черно! О! Страсти Христовы! Господи! Господи! Господи! Все наши грехи – от бедности!»
Софи положила монету на край стола и вышла. Старики провожали ее, осыпая вслед словами благодарности.
– Вам не надо было этого делать! – сказала Мария.
Они навестили также мальчика, который обжег себе руку, помогая кузнецу, деревенского дурачка, постоянно брызгающего слюной на пороге своего дома, и мать с ребенком, чуть не умершим от «малярии». Всякий раз, когда Софи видела дитя, она переживала глубокую скорбь, душевное потрясение, оглушавшее ее.
– Если недомогания возобновятся, сообщи мне, – предупредила она крестьянку. – В случае необходимости мы пошлем за доктором в Псков.
При слове «доктор» мать с ужасом перекрестилась:
– Пощадите меня, барыня! Пусть ребенок лучше умрет от десницы Божией, но не от руки немца!
В ее представлении все врачи были чужеземцами, стало быть, немцами.
– Кто лечил малыша в последнее время? – спросила Софи.
– Пелагея.
– Блаженная?
– Да. Она разбирается в травах.
– Оставьте их, пусть живут, как умеют, – заметила Мария. – У них свои обычаи…
Софи снова почувствовала себя виноватой в том, что богата, образованна и находится в добром здравии. Мать взяла малыша из сундучка, который служил ему колыбелью, и прижала этот грязный тряпичный кулек к груди. Лицо младенца распухло и покраснело. На подбородке засохли следы молока. Он заплакал. Мария увела Софи из этого дома.
