Дьявольское семя - Дин Кунц

— Да уж, это дело не решить в лаборатории, — согласился Ховел.

— Какие у вас еще версии?

— Восстанавливаем картину дня, смену Пулхэма. Начинаем с того момента, когда он вывел из гаража свою полицейскую машину.

— Что‑нибудь прояснилось?

— Еще очень многие моменты нужно учесть, переговорить с массой людей, — сказал Ховел, — но мы обязательно что‑нибудь выясним.

— Мы имеем дело с психом, — вновь уверенно заявил эксперт.

— Ошибаетесь.

И Ховел повесил трубку.

Двадцать лет назад Эрни Ховел стал полицейским. Это произошло потому, что он с детства знал: детектив — не просто работа, а профессия. Она в конце концов приводит мужчину к почету и уважению. Да, это тяжелый труд, требующий долгих, бесконечных часов упорных усилий за более чем умеренную плату. Однако это занятие давало возможность приносить пользу окружающим. А «дополнительные льготы» полицейского — благодарность соседей и восхищение собственных детей — были гораздо более важны, чем зарплата. По крайней мере, так было раньше…

«Теперь же, — размышлял Ховел, — полицейский — не более чем мишень. Он мешает всем: черным, либералам, пацифистам, феминисткам, — все эти сумасшедшие фанатики млеют от счастья, делая из полицейских дураков. Сегодня на копа смотрят как на шута, фигляра, и это в лучшем случае. В худшем его называют фашистом, и нет большего удовольствия для всех этих играющих в революцию людишек, чем приговорить полицейского к смерти…»

И все это началось в 1963-м, с Кеннеди и Далласа. И все стало гораздо, гораздо хуже с началом войны. Ховел прекрасно понимал это, хотя и не мог уяснить себе, почему политические убийства и войны так круто меняют людей. В истории Америки были и другие убийства по политическим мотивам, но они не оказывали столь глубокого влияния на нацию. И были другие войны, которые только лишь укрепили ей нервы и характер. И Ховел не мог объяснить, почему это так, если только не признать тот факт, что коммунисты и другие «революционеры», будоража общество, ищут себе оправдание. Ховел был уверен, что прав.

Он подумал о Пулхэме — новой жертве перемен. При этом его кулаки непроизвольно сжались. Это дело политическое. Рано или поздно, но они схватят тех ублюдков.

Среда, 7.00 утра — Четверг, 7.00 утра

6

С утра начал собираться дождь. Зеленый ковер из молодых ростков пшеницы слегка покачивался под низким серым небом, по которому быстро бежали облака. Там и сям высились огромные бетонные башни элеваторов, похожие на гигантские громоотводы. Земля была настолько плоской и ровной, что казалась какой‑то неестественной. Надвигалась буря.

Колин любил такую погоду. И ему нравился пейзаж. Он то и дело показывал на элеваторы и редкие буровые вышки, стоявшие вдали и похожие на сторожевые тюремные башни. При этом он поминутно спрашивал:

— Здорово, правда?

— Здесь все то же самое, как и там, в Индиане и Миссури, — сказал Дойл.

— Но здесь кругом живая история!

Сегодня Колин был одет в красно‑черную тенниску с Франкенштейном и не обращал никакого внимания на то, что она сбилась и вылезла из его вельветовых джинсов.

— История? — переспросил Дойл.

— Ты что, никогда не слышал о старой Чисхолмской дороге? Или о дороге Санта‑Фе? Здесь же находятся все старейшие города Дикого Запада, — начал рассказывать Колин, — Эйбилен и Форт‑Райли, Форт‑Скотт, Пони‑Рок, Вичита, Додж‑Сити, ну и древний Бут‑Хилл.

— А я и не знал, что ты любитель вестернов, — ответил Алекс.

— Ну, я не большой любитель вестернов, но все же эти места очень интересные, и довольно волнительно проезжать здесь.

Алекс окинул взглядом огромные равнины и попытался представить себе, какими они были раньше: движущиеся пески, пыль, кактусы — угрюмый, застывший ландшафт, почти не тронутый человеком.

— Здесь проходили войны с индейцами, — продолжал Колин, — и в 1856 году Джон Браун спровоцировал «маленькую» гражданскую войну в Канзасе, когда со своими ребятами прикончил пятерых рабовладельцев в Поттауатоми‑Крик.

— Держу пари, ты не произнесешь это пять раз подряд и быстро!

— Принимаю. Доллар? — предложил Колин.

— Согласен.

— Поттауатоми, Поттауатоми, Поттауатоми, Поттауатоми, Поттауатоми! — быстро сказал Колин, едва переводя дух. — Ты мне должен доллар.

— Запиши на мой счет, — откликнулся Дойл. Он вновь чувствовал себя легко и свободно теперь, когда их поездка возвратилась в нормальное, запланированное ранее русло.

— А ты знаешь, кто еще родом из Канзаса?

— Кто?

— Кэрри Нэйшен, — захихикал Колин, — женщина, которая ходила с топором по салунам и громила их.

Они проехали мимо очередного элеватора, торчавшего в конце длинного, прямого, как стрела, черного ответвления шоссе.

— И откуда ты все это знаешь? — удивился Дойл.

— Да так, подцепил где‑то, — ответил Колин, — отовсюду понемногу.

Теперь они ехали мимо необработанных участков земли — больших коричневых квадратов, похожих на огромные, аккуратно расстеленные скатерти. На одном из них ветер поднимал в весенний звонкий воздух плотные, похожие на колонны вихри пыли.

— Здесь еще жила Дороти, — добавил Колин, наблюдая за вихрями.

— Кто это — Дороти?

— Героиня книги «Волшебник из страны Оз». Помнишь, как ужасный ураган торнадо унес ее в Волшебную Страну?

Алекс хотел было ответить, но был испуган резким ревом сигнала шедшего сзади автомобиля. Он взглянул в зеркало заднего обзора и тихонько заскрежетал зубами — за ними ехал фургон «Шевроле». Он держался футах в шести от заднего бампера. Невидимый водитель фургона все жал и жал на кнопку сигнала: бип, бип, бип, бип, би‑и‑и‑и‑п! Алекс взглянул на спидометр. Скорость была чуть выше семидесяти миль в час. И если бы он от неожиданности, услышав звук сигнала, случайно нажал на тормоз, «Шевроле» врезался бы в «Тандерберд» сзади и, вероятно, перевернул бы его. И все бы они погибли.

— Идиот, сукин сын… — произнес Алекс.

Бип, би‑и‑и‑ип, би‑и‑и‑и‑п…

— Это он? — спросил Колин.

— Да.

Фургон приблизился настолько, что Дойл уже не видел его передний бампер, не видел на треть защитную решетку…

— А почему он все время сигналит? — снова спросил Колин.

— Не знаю… Но думаю, чтобы быть уверенным в том, что мы знаем о его присутствии.

7

Сигнал фургона продолжал монотонно завывать.

— Думаешь, он хочет, чтобы мы остановились? — спросил Колин, нагибаясь вперед и обхватывая своими тонкими руками колени. Казалось, напряжение и возбужденность мальчика согнули его.

— Не знаю.

— Будешь останавливаться?

— Нет.

Колин утвердительно кивнул:

— Хорошо. Не думаю, что нам следует останавливаться. Надо продолжать двигаться, несмотря ни на что.

Дойл ждал. Ждал, что вот‑вот незнакомец перестанет сигналить, немного отстанет и будет вновь держаться сзади на расстоянии в четверть мили. Но вместо этого фургон словно завис теперь уже всего в трех футах от их заднего бампера и делал семьдесят миль в час. Еще и этот дурацкий сигнал…

Неизвестно, был ли незнакомец в «Шевроле» так же опасен, как Чарльз Мэнсон или Ричард Спек, но, без сомнения, он был психически неуравновешен. Он получает удовольствие от того, что терроризирует совершенно незнакомых людей, а такое поведение ненормально. Яснее, чем раньше, Дойл осознал, что совершенно не хочет идти на прямой контакт с этим человеком, сталкиваться с ним лицом к лицу и выяснять пределы его безумия.

Бип, би‑и‑и‑п, би‑и‑и‑и‑п…

— Что нам делать? — спросил мальчик.

— Ты пристегнут? — Дойл бросил быстрый взгляд на Колина.

— Конечно.

— Мы опять оторвемся от него.

— И поедем в Денвер по глухим дорогам?

— Ага.

— А завтра утром он опять нагонит нас, когда будем выезжать из Денвера в Солт‑Лейк‑Сити.

— Нет, не нагонит.

— Почему ты так уверен?

— Он же не ясновидящий, — ответил Дойл, — ему просто везет, вот и все. Чисто случайно он останавливался на ночь где‑нибудь возле мотеля, в котором были и мы, и опять же по чистой случайности утром он отправлялся в путь в то же время, что и мы. Это просто совпадение, поэтому он продолжает попадаться нам на пути.

Алекс понимал, что это единственное рациональное объяснение происходящего, единственно возможная разумная причина. Слабое, слабое объяснение. Алекс не верил ни одному собственному слову.

— Ты ведь читал в газетах о десятках самых невероятных совпадений. И они происходят постоянно.

Теперь Алекс говорил только для того, чтобы успокоить Колина. К нему опять вернулось старое, хорошо знакомое чувство страха. Дойл знал, что теперь, пока они не прибудут в Сан‑Франциско, душа у него будет не на месте.