Человек из Высокого Замка - Филип Дик

Но, всякий раз, подбираясь к АИ, писатели одергивали себя: а вдруг из-под пера выйдет нечто, слишком уж непохожее на реальный мир. Писатели намертво прикованы к единственно дозволенной линии развития истории.

Пожалуй, исключением во всей советской фантастике является цикл произведений известного писателя Георгия Гуревича[39]. Уже само название — «Еслиада» — заявка многообещающая. И автор виртуозно демонстрирует потенциальные возможности НФ-приемов в создании АИ. Но почему-то мэтр не предлагает ни одного развернутого варианта, показывая лишь ряд «узловых моментов» — «вилок» и «вееров» в мировой истории. По-видимому, сам автор не подозревает, что многие пункты его НФ-конспекта уже реализованы, причем весьма давно — лет за сорок-пятьдесят до написания «Еслиады». Писатель предложил собратьям по перу домашнее задание: вот, мол, идея, а детализировать мне некогда, хотите — пишите сами… дарю. Поразительно, как Г. Гуревич почти безошибочно повторяет мотивы НФ-приемов других фантастов, — место и время его вариантов АИ удивительно совпадают с ситуациями в уже написанных произведениях.

В мировой истории есть даты, словно магнит притягивающие фантастов. И они охотно поддаются искушению. Как пройти мимо наполеоновской эпохи — истинного заповедника АИ. Возможно, столь сильная тяга обусловлена самим временем Великой Французской революции, когда впервые столь ярко проявился вероятностный характер истории. Именно тогда монархическая предопределенность традиционной истории сменилась непредсказуемостью массовых постановок. В создание реальной истории включились все, кому не лень, почему бы, в таком случае, самому фантасту не создать свою «историю», хотя бы на бумаге, да и последствия ее не столь уж драматичны. Воображая диковинные варианты, автор несомненно получает интеллектуальное удовольствие. Главная ценность — в возможности со всей смелостью воображения художественно конструировать принципиально иные варианты, миры, истории. В этом — суть альтернативно-исторической фантастики.

Разыгрывается воображение, и Наполеон уже не заточен на острове Св. Елены и не пленен вообще, а продолжает бурную карьеру полководца в экзотических странах[40]. А почему бы не представить вторжение в Россию в 1812 году вообще без Наполеона?

В упомянутой «Еслиаде» Г. Гуревич предлагает россыпь возможностей на материале отечественной истории. Могло ли завершиться иным исходом восстание Емельяна Пугачева? Вполне, писатель даже называет точные место и время начала победоносного похода на Москву: не сверни бунтари на Волгу, и… Такой момент выбора описан и в реальной истории XVIII века. Добавим, что идея Г. Гуревича реализована в фантастике еще полвека назад[41]. Начало XIX века — весьма перспективная эпоха для решивших попробовать силы в АИ. Проживи Павел I еще несколько лет, — почему провидение не отвело руку заговорщиков, — и, возможно, благодаря его политике, до неузнаваемости изменилась бы Европа. 14 декабря 1825 года. Восстание гвардии на Сенатской расстреляли из пушек. А если бы заговорщики действовали решительнее, и пушки повернулись бы в другую сторону? Если бы восставшие решились арестовать Николая I? Если бы… Сложить их все, и Россия в 1826 году могла бы стать конституционной монархией или республикой, а все последующие, внедрявшиеся в мучениях реформы, начались бы и завершились на полстолетия раньше. История XX века могла не испытать ни августа 1914, ни октября 1917… И сейчас центры наших городов выглядели бы совершенно иначе — в причудливой застройке гигантских небоскребов российских транснациональных компаний.

А сколько еще разных «где» и «когда» разбросано по векам. Впрочем, АИ возникает лишь в том случае, если сам автор готов не просто чуточку подправить историю, а предложить новый ее вариант. Возможностей для разработки таких авторских вариантов предостаточно. Однако АИ творит не только иной ход событий, но и отсутствие их. Заманчива идея «выпрямления» истории, с «изъятием» каких-то нежелательных событий. Интересна сама модель, когда ситуация в истории взрывоподобная и заменяется серией негромких «хлопков». Пока же фантасты прошли мимо многих интересных возможностей, зато у читателей дух захватывает в ожидании будущих книг.

Незатейливый фантастический сюжет: герой становится в одну из многочисленных очередей за дефицитом и оказывается на экскурсии[42]. И лишь в процессе знакомства с необычным миром выясняется: туристы — не в будущем, хоть так бы и хотелось, ведь параллельная реальность вполне согласуется с нашими недавними стандартами «светлого грядущего». В «параллельном» Киеве — экологически чистая среда, в магазинах всего полно, многое просто бесплатно. Здесь все неизмеримо лучше, чем у нас. Герой начинает расследование — почему тут так хорошо? И оказывается: у параллельного мира — параллельная альтернативная история. На очередном съезде генсеком вместо Сталина избирается Киров. Вот и вся фантастика. Хочется воскликнуть: если бы так просто! Развернутой АИ в рассказе не получилось. По такому рецепту, меняй генсека, и уже через полвека не Михаил Сергеевич одергивает из президиума депутатов, а А. Д. Сахаров председательствует в парламенте.

Еще один сюжет[43]. Тут все, как иллюстрация к кинофильму «Ленин в Октябре». Петроградская ночь, заставы юнкеров на открытых всем ветрам «линиях».

И здесь сходство заканчивается. Бдительные патрули не пропускают в Смольный известных лиц, лихо проскочивших туда в советском кинобоевике. Герои не оставляют попыток, но тщетно. Богатырская застава всякий раз отбрасывает их в новый, причудливый мир, где становится все светлее и лучше. АИ в рассказе подменена пространной метафорой, словно автор не хочет «снижаться» до простого сослагательного наклонения, оставаясь в плену вольных грез на тему вариаций минувшего.

И все же наша фантастика в последние годы странным образом тесно смыкается с публицистикой.

Своеобразной реакцией на существовавшие многочисленные запреты явилась алогично свершившаяся трансформация советской фантастики в конце восьмидесятых в доселе не виданный жанр сослагательной публицистики. Компенсируя вакуум социально-политического прогнозирования, на страницы «перестроечной» прессы выплеснулась волна азартных журналистских рассуждений, вполне совпадающих с НФ-приемами. Варианты развития коммунистической системы просчитывались при всех возможных кандидатурах генсеков. А если бы В. И. Ленин прожил еще несколько лет? Получился бы тогда «социализм с человеческим лицом»? Перебраны все варианты — от радужных до безысходных. Материалы читались взахлеб, но уже сейчас они — не более, чем документ нашей эпохи, своеобразная иллюстрация досужих словоблудий. Вырванное в свое время из контекста фантастики невозможно наверстать за пять-шесть лет в вольном полете журналистского воображения, малоотягощенного документальными ссылками и мемуарными выдержками. Не быль, но и не выдумка. Потребовалась странная деформация культуры, столь сблизившая фантастику и публицистику. Что же сделало их почти тождественными? Цензура, а точнее, ее отмена. Еще несколько десятилетий назад подобные опусы вряд ли осмелились бы прочитать в узком кругу друзей, где-нибудь на кухне. Наконец искусство мышления о немыслимом стало безопасным занятием. Но оно не принесло лавров публицистам, а временное отставание для нашей фантастики обернулось утратой самой техники мышления в разработке темы АИ.

До сих пор в нашей фантастике существует тема, находящаяся под запретом самой суровой — «внутренней» — цензуры. Мыслить о немыслимом тяжко, иногда — непосильно, а переступить внутренние запреты значительно сложнее, чем преодолеть препятствие извне. Советские фантасты «играючи» управились с негласным запретом на развернутое описание ядерного апокалипсиса. Известный сценарий молодого писателя-фантаста В. Рыбакова «Записки мертвого человека» успешно экранизирован и всем возданы полагающиеся премии.

Лишь один запрет нерушим. Даже представить страшно победу гитлеровской Германии во Второй Мировой. А ведь под Москвой все висело на волоске… Только внутренними запретами объясняется отсутствие в нашей фантастике произведений с иным исходом войны. Ведь, окажись так на самом деле… тут и останавливается воображение.

Иначе обстоят дела в фантастике англо-американской, традиционно склонной к парадоксальному и шокирующему философствованию, изобретению авторских миров. Делом чести считается у крупнейших американских фантастов создать свою собственную историю будущего, своеобразный вариант АИ, только опрокинутый в будущее. Вот здесь и обнаруживается самая, пожалуй, интересная особенность современной альтернативно-исторической фантастики. Она превращается в мощное средство художественного моделирования реальности. Вновь и вновь создаются альтернативы нашей, единственной, земной — действительности. Захватывающий перебор возможностей решений судеб человечества — такое лишь под силу фантастике, поднявшейся до уровня АИ! Здесь заложено извечное стремление отыскать идеал земного общественного устройства, которое, подобно философскому камню, давным-давно занимает мыслителей самых разных эпох и стран. Не на последнем месте и решимость преодолеть преграды, воздвигнутые человеческой косностью и социальным мракобесием. Общеизвестно: запреты только стимулируют действия, направленные на их нарушение.