Демобилизация - Владимир Корнилов

— Спасибо.

— Вы ищете, но вы не найдете. Что значит последний человек? В сталинской формулировке (помните?) и то больше духовности, чем в вашем реферате. Отрицание религиозности порой есть выражение скрытой, внутренней, так сказать, духовности. Ваше же отрицание — просто нуль. Мистика — высшее достижение человечества. Высшее, лейтенант.

Из ящика письменного стола Бороздыка достал банку с кофе, но обнаружив, что она пустая, отошел от стола и сел на раскладушку.

— Если вам непременно надо выпить, можно раздобыть у таксистов, сказал с печальной важностью.

— Да нет. Спасибо. Так поговорим. Мне завтра с утра к начальству.

— Кончилось кофе. А то бы я вам дал зерен пожевать. Это отбивает, усмехнулся Игорь Александрович. — Так вот и живем, — махнул рукой на книги и прочий беспорядок. — Зато не служим, и главное, — никому не кланяемся. За свободу надо платить, молодой человек.

— Согласен. А вы свободны?

— Да. Что-что, а свобода у меня совершенно моя, как сказал бы Федор Михайлович. Вот этого я ни на что не променяю. Ни на красивую мебель, ни на красивую женщину для мебели.

«Это он про Ингу», — подумал Курчев, чувствуя, что разговор об аспирантке состоится.

— Я свободен, хотя и загнан. Я свободен, но я как кладбище. В этом столе, — он показал на сковороду, — и вот здесь, — осторожно похлопал себя по лбу, — столько похоронено, столько начато и не завершено, что хватило бы на три Оксфорда и две Сорбонны.

— Почему так? — лениво спросил Курчев, ожидая, скоро ли разговор повернется к реферату или к аспирантке.

— Почему? Вы же не младенец. Сами понимаете, что сейчас ничего не опубликуешь. Все перекрыто. Даже стараться нечего.

— Старались?

— Нет. Я выше этого. Просить, умолять, к тому же корежить свои мысли нет! Увольте! Мне — либо все, либо — ничего.

— Дайте почитать, — сказал Борис.

— Не могу, молодой человек. Это для себя. Я не тщеславен.

— Но мне действительно интересно.

— Перетоскуете, — усмехнулся хозяин, явно стараясь избежать продолжения разговора. — Я не тщеславен. Чужие мнения меня не интересуют. Раз нельзя публиковать и нести разум в народ, то и писать нечего. Что толку от вашего реферата, лейтенант, если это не напечатают и дальше Крапивникова его и показывать небезопасно?

— Да, вроде так, — кивнул Курчев и вдруг, вспомнив, что часть третьего экземпляра куда-то исчезла, сказал с вызовом:

— Но пока я не написал, откуда мне знать, можно это напечатать или нельзя? Знаете, как в армии: откуда ты знаешь, что приказ невыполним, если ты его выполнить не пытался?

— Софистика. Софистика, демагогия и прочее. Читайте лучше Леонтьева, Бердяева, и никакая аспирантура вам не нужна. И оставайтесь в армии. Шинель вас прикроет. На хлеб зарабатывать вам не надо. А мысли ваши всегда при вас. Маршировать их никто не заставит.

— Да, как будто оно так, — согласился лейтенант. — Только офицер из меня, как из дерьма пуля. Нет, я демобилизуюсь. Квартира своя светит. Недалеко отсюда.

— Женитесь?

— Нет. А вы?

— Видимо, к тому идет. Не хочется, конечно. Но, с другой стороны, удивительное существо. Такой самоотверженности больше не встретишь.

— Простая русская душа, — с невинным видом поддакнул Курчев, помня, что у Крапивникова невесту называли «татарским игом».

— Что значит — русская?! — взвился Игорь Александрович. — Я говорю о духе, о душе, а полового шовинизма во мне ни капли. И кроме того, если хотите, татары спасли Россию.

— Вот как! — полюбопытствовал Курчев. Он сидел у письменного стола и правую щеку припекала полуторастосвечовая лишенная абажура лампа.

— Да, не удивляйтесь. Если бы не татары, мы превратились бы в безъязыких белорусов. Нас бы онемечили германские ордена. А татар мы растворили в себе. Да и иго, собственно, не было игом. Церкви трудились. Татары в наши дела не лезли. А посмотрите, что сделали немцы с Литвой и Белой Русью? Это же немые народы. Ни культуры, ничего…

— Белорусы здорово партизанили. Да и литовцы по-своему дрались неплохо. Недаром столько в Сибири очутилось…

— Вы опять, лейтенант, не о том. Вы слишком прямолинейны.

— Возможно. Только война — дело прямолинейное, — опять уколол Бороздыку, поскольку тот, как понял Курчев, войны не нюхал. — Выходит, татары нас от немцев защитили. А почему мы сами от татар не защищались? Нас-то больше было? А? Где же ваша церковь была?

— Татары помогли сохранить русский дух. Через тернии к звездам! Слышали?

— Да. А со звезд нас стащили шестидесятники? Так я вас понял?

— Приблизительно. Через муки ига мы обрели национальную идею. Мы были духовнее татар. Татары нам не были страшны. А немцы…

— Были духовнее нас, — подсказал Курчев.

— Не так прямо! Не так быстро, молодой человек. Новгород не уступал Ганзе.

— Так чего ж было бояться? Тем более, что псы-рыцари скоро дуба дали. Впрочем, я спорить с вами не берусь. Вон вы сколько прочли! — он обвел рукой стеллажи и книги, наваленные на полу и подоконнике. — А я все, чего помню, один стишок Алексея Толстого: «Надели шаровары, поехали на Русь.» Только духа, наверно, особого не было, если он должен был заявиться через рабство.

— Междоусобицы всюду были.

— Но у нас этого добра даже чересчур. Князья монголам нас прокакали. Потому бы я на месте дворян заткнулся и скрывал свое происхождение. Если кто и погубил Россию, так только они. И когда-то, и недавно.

— Лейтенант, я извиняю людские комплексы, но все-таки они унижают личность, — важно и благодушно, видимо, подражая какому-то мхатовскому актеру, ответил хозяин. — Дворяне были единственным светом в русской тьме. Дворяне, а не купцы. Спросите детей. Все они мечтают быть д'Артаньянами и Атосами. Все поклоняются королям и князьям. Вальтер Скотту, а не Гайдару. Жажда благородства — первая потребность чистой души. И вы сами мечтали родиться знатным.

— Нет, — соврал Борис. — Я не Павлик Морозов, но и дворянство для меня — тьфу.

— Что же для вас не тьфу?

— Не знаю. Если бы не стеснялся, сказал бы — истина. Но истина не может быть целью. Истина изначальна.

— Ничего, ничего, лейтенант, — подбодрил Игорь Александрович. Кое-чего вы все-таки добились. Вы мне нравитесь. Если человек ощущает свою бездуховность, то он уже как-то духовен. Вы молодец.

— А если импотент ощущает свою импотентность, он уже не импотент? — передразнил Борис и сам же рассмеялся.

— Вот мы и подошли к женщинам, — обрадовался Бороздыка, позволив себе легкий смешок.

— Тут я не мастак. Тут у меня далеко не полное собрание неудач. Как говорится в полку, набор колунов на шее.

— От Инги тоже экземпляр? — не удержался Бороздыка.

— Нет. Я ее видел-то всего раз. А вот Крапивников…

Он смешался, но тут же сказал:

— А Крапивников был бы лихим попом. Девок, сразу видно, у него до чёрта.

— Да. И кокнули бы его, как в стишке. Помните?

На заборе про актрисИнтересно пишут.Ну-ка, батя, становись,Почитай афишу!

— Чудно, — засмеялся Курчев. — Прямо, как в цыганском хоре:

Эх, раз, еще разПочитай афишу… 

— пропел хрипловатым от коньяка голосом.

— Ничего себе смех!.. Или вам приходилось?.. — вскинул кучерявую голову Бороздыка.

— Чего? — нахмурился лейтенант и тут же понял. — Нет, я никого… Только однажды саданул в воздух, когда самосуд разнимал.

— Значит, против расстрелов? Хоть и за это спасибо. А знаете, кто эту подлость сочинил? Уткин.

— В первый раз слышу.

— Был такой. Прибарахлился в Румынии, и самолет не выдержал груза. Расшиблись. Человек известной нации. Ему — почитай афишу — ну, вот и дочитались. Поголовная грамотность. Пришли, испохабили!..

— Им тоже досталось, — сказал Курчев. — Прошлый год — дело врачей…

— Ну что ж, я не за месть. Но отчасти это справедливо, — ответил хозяин. — Нечего им было гадить в России. Расправляться, конечно, с ними не следует. Выслать просто всех на Иордан. Пусть себе греются на солнышке. «Почитай афишу!» Вы только вдумайтесь, лейтенант! Троцкий, собака, носился со своей черной матросней, пускал в расход направо и налево…

— Вы всерьез? Я думал в расход пускали только в тридцать седьмом.

— Н-да! Тридцать седьмой — отголоски, эхо. Восстановление справедливости несправедливыми средствами. Те, кто поднял меч, через двадцать лет назад получили… Сталин хотел восстановить Россию. Но уже поздно было. Выпустил всех священников, кто афиш не дочитал. Честь вернул. Почти дворянство. Ведь есть же разница между погонами с просветом и без?! Вы сразу стали офицером?

— Нет. Но разницы тоже нет, — солгал Борис. Бороздыка добрался до его больного места.