Демобилизация - Владимир Корнилов

26

Ожидая Курчева и добродушно поругивая армейское начальство, которое для каких-то своих глупостей задерживало технического лейтенанта, Клара Викторовна убралась в комнате, приоделась, надушилась, накрасила губы и устроилась в кресле. Настроение у нее было совсем вокзальное, будто сейчас подойдет счастливый поезд и она полетит на нем, полетит невесть куда, да и неважно куда, а просто ей будет очень и очень хорошо.

Курчев не звонил, но Клара Викторовна сидела в кресле чинно и строго, словно была не в своей комнатенке, а в огромном зале ожидания и на нее глядели тысячи мужских и женских глаз и пытались догадаться, кто она такая, куда едет и кого ждет. А она сидела в кресле (собственно, это было собранное кресло-кровать) нарядная и таинственная, равнодушная к любопытным взглядам бесчисленных мужчин и пронзительно-завистливым и оценивающим взглядам женщин.

Она сняла с полки томик Томаса Манна (не будешь же при всех на вокзале читать арабские сказки).

Это были «Признания авантюриста Феликса Круля», самый легкий из манновских романов, единственный, который она одолела до конца. Кстати, конца до сих пор не дописано, хотя, кажется, старичку скоро восемьдесят. Сегодня эта книга наиболее соответствовала ее игривому настроению.

Молоденький лифтер уже стучался в номер жены фабриканта унитазов, назревал самый волнующий эпизод романа, и как раз, отвечая состоянию Клары Викторовны, в коридоре весело прозвенел звонок.

Переводчица медленно и спокойно, словно она в самом деле находилась в зале огромного вокзала, положила раскрытый томик Манна страницей вниз на подлокотник кресла-кровати и вышла деловой походкой на высоких каблуках в коридор.

Ходят женщины разные,Как изящны их талии…

— все-таки не выдержала она роли и пропела, возясь с английским замком.

— Это я, — сказала Марьяна. — Извини. Пятиалтынного не было. Мне в петлю лезть, если выгонишь…

В руке у нее был клетчатый чемодан.

— Что? — округлив подведенные глаза, уставилась на подругу хозяйка.

«Ох, некстати, — подумала про себя. — Не надо им тут встречаться. Наговорила я про Борьку всякого, а он все-таки ничего… Нет, не надо сегодня никого третьего…»

— Снимай свою белку, — сказала Марьяне, стараясь не выказывать огорчения. — Смотри, вполне носится, — погладила буро-сероватый мех.

— Скорей я сношусь. Бр-рр, холодно, — съежилась Марьяна, входя в комнату и валясь в кресло. Томик Манна, загибая страницы, мягко упал на пол.

— Извини. Что это? Ни бельмеса я по-гитлеровски. А, про официанта? Помню. Распаляет.

— Брось, — улыбнулась Клара Викторовна. — Что у тебя такое?

— От Алешки ушла. Да, да. Ушла и ушла. У тебя поживу недельку. Это ведь раздвигается? — хлопнула по креслу.

— А через неделю вернешься? — Клара Викторовна пыталась придать разговору шутливый тон.

— Не волнуйся. В неделю что-нибудь себе приищу. Осенью в аспирантуру пойду. Если в Университет, общежитие дадут. Или Сеничкины расщедрятся, чего-нибудь выделят. Все-таки я прописана.

— Клюкнуть хочешь? — спросила переводчица. Она все еще надеялась, что подруга отогреется и уйдет. Уже пора было бы возвращаться техническому лейтенанту.

— Хочу, — кивнула Марьяна. — А ты чего-то сегодня нарядная, расфуфыр! Ух… А ну повернись. Какая-то, чёрт возьми, особенная. Случилось что?

— Да нет, так… — отмахнулась и тут же зарделась Клара Викторовна.

— Ну, говори. Вижу, что сказать распирает…

— Нет, ничего. Ровным счетом ничего.

Она достала из немецкого шкафа-буфета заткнутую пробкой начатую бутылку коньяка, рюмки, блюдца, сухарницу с печеньем и маленькое блюдце с нарезанными ломтиками лимона.

Ходят женщины разные,Как прекрасны их талии,

— снова напевала, вертясь в тесной комнатенке на высоких каблуках.

Так прекрасны их ноги,Цвет лица и так далее…

— улыбаясь, подтянула Марьяна:

И с эпохи язычестваЧудеса мироздания!В них первична материя,И вторично сознание.И такое созданиеВам закатит истерику,Если дать ей сознаниеИ не дать ей материю.

— Нет, честное слово, ты сегодня на себя не похожа. Каблуки. На бал, что ли, позвали? Сто лет на танцах не была, — вздохнула Марьяна. — Ну, не темни. Хочешь меня напоить и выгнать на западный манер? Не старайся. Все равно останусь. У меня дела — швах.

— У всех у вас дела швах, — сказала переводчица. — Все приходите и плачетесь, а посмотришь на вас — кровь с молоком. В доноры вас гнать надо. Амба, швах… — наморщив нос, передразнила Марьяну, а заодно и лейтенанта, который невесть где пропадал.

— Не кладут в больницу?

— Положат. Успеется… Что у тебя с Алешей?

— Ну и не ложись, раз такая красивая, — пропустила вопрос Марьяна. Выпьем, Кларка, за твое счастье и мой швах. Честное слово, швах!

Она поставила рюмку на блюдце.

— Ты опаздываешь или ждешь?

— Не знаю.

— Ну, тогда я погреюсь и куда-нибудь подамся. А что у тебя, серьезно?

— Не знаю. Пока — это хорошо.

— Ого. Рада за тебя, Кларка, хотя, честное слова, надеялась у тебя прикорнуть. Хоть бы Борька скорей получил свою халупу. У него бы пожила.

— Лейтенант… — покраснела переводчица.

— Он, — кивнула Марьяна. — Мне ведь с ним не спать. А халупа все равно пустая стоять будет. Мачеха с семейством выезжает.

— А я и забыла, что он москвич.

— Он далеко пойдет. Вернее пошел бы далеко. Жалко, что у тебя с ним так… Не вышло… в общем. Вчера его у Крапивникова видела. Ничего, вписывался.

— Я его не ругаю, — повеселела переводчица. — Просто чижик еще. А воспитывать было некогда. Вот, если снова москвичом станет, тогда… — она допила рюмку и облизнула губы.

— Бог в помощь, — усмехнулась Марьяна. — Мы теперь с ним друзья по несчастью. Он, бродяга, в Лешкину пассию втрескался.

В дверь позвонили.

«Вот поймаю ее на вранье», — подумала Клара Викторовна, выходя в коридор.

Но это был не лейтенант, а разносчица телеграмм.

НИЧЕГО НЕ ВЫШЛО ПРИШЛОСЬ ВЕРНУТЬСЯ СЛУЖБУ ИЗВИНИ ОБНИМАЮ БОРИС напечатано было на бланке. Отправлена телеграмма была час назад из того самого городка, который значился в курчевском адресе.

— Можешь оставаться, — сказала Марьяне, возвращаясь в комнату за рублем для разносчицы. — Он не приедет.

— Соболезную. А кто — он? — спросила Марьяна и тут же бесцеремонно развернула сложенный вчетверо бланк. — Смотри, к ней поехал! — засмеялась она.

— К кому к ней?

— К Инге. К Лешкиной пассии. Она от любовных печалей скрылась в доме отдыха под…

— Ты всегда что-нибудь насочинишь.

— Да нет. Разведка доложила точно. Бедная девчонка. Она там на лыжах ходит, а мой бедный сохнет здесь.

— Все ты знаешь, во все лезешь, — недовольно протянула Клара Викторовна. — Чего ж ты за ним следишь, а сама от него уходишь? Надоели, Марка, твои фокусы. Всех оклевещешь, сама расхнычешься, а окажется — одни пустяки.

— Как сказать. Мне не пустяки. Мне вот так, — она резанула ладонью выше груди. — Мне вот так все обрыдло. И я не люблю Алешку, и он меня. И никого я не ругаю. А если тебе жаль этого кресла, так и скажи, — она подпрыгнула на сидении, как девчонка.

— Я про другое, — сморщилась Клара Викторовна. — Я про лучшего друга. Он сегодня заходил и был совсем другим.

— Сегодня Левочка был нежен, как писала в дневнике Софья Андреевна, усмехнулась Марьяна. — Нет, Кларка. Не втрескался он в аспирантку. Они и виделись всего раз. Это мой дурак в нее врезался, да так, что и не спал с ней. Вот чудило-чумичело. А Борька здесь ни при чем. Да и, кажется, это его адрес. У Кости Ращупкина вроде тот же город.

— Это его адрес, — гордо сказала переводчица.

— Да, наверно, там полно вояк, а дом отдыха ни при чем.

— Конечно.

— Только Борьку мне не испорть, — сказала Марьяна.

27

Весь вспотевший от неожиданной удачи Курчев выскочил на набережную, и тут же у входа в здание был остановлен артиллерийским подполковником, который минут десять выговаривал ему за незастегнутую шинель. Потом подполковник перешел к нечищенным пуговицам и невыбритой физии. Борис молча стоял на ветру, вспоминая все, слышанные за четверть века ругательства, а подполковник пилил его, как теша.

«А, впрочем, спасибо старому хрычу, — вдруг улыбнулся Курчев. — Второй раз буду аккуратней», — решил про себя и, бухнув вслух: — Слушаюсь, ссутулясь от ветра, быстро пошел вдоль парапета в сторону метро. — Глядеть надо, а то загремишь напоследок. Теперь все. Улицу по шашечкам переходить буду.

О переводчице он не вспоминал. Встреча с подполковником сбила пену радости, и теперь голова работала ясно и четко, как на экзамене. Он вышел из метро на Комсомольской площади, взял билет до своей станции и вдруг решил зайти в контору к мачехе, благо это было рядом, в полкилометре, сбоку от путей.