Черный Ферзь - Михаил Савеличев

Свордену Ферцу даже казалось, что он узнает автора этой картины, которая, будь она нарисована, пробирала до дрожи ледяной суровостью, пропитавшей берег, море, скалы, одинокий айсберг, давным-давно вынесенный штормом на отмель.

Но вот странно, на множестве пейзажей, развешанных в доме, он ни разу не видел изображения моря, только лес, поселок, крошечный садик, разбитый у самого порога, заброшенные дороги, некогда клинками рассекавшие лесную чащу, а теперь медленно и неохотно прорастающие подлеском.

Однако стоило девочке дойти по мелководью до глубины, где свинцовый отблеск воды обретал особенную тусклость, и нырнуть в пучину, населенную лишь водорослями, как Сворден Ферц откидывался на спину, вытягивал ноги и, заложив руки за голову, разглядывал плотную пелену низкого неба.

Странно, но нависавшая чуть ли не над головой упругая твердь не создавала ощущение чего-то давящего на темя и плечи, какое порой испытываешь в замкнутом пространстве. Чудилась за ней бездонная пустота, которая, не прикрой ее эфемерный фирмамент облаков, непременно вызвала бы головокружение и тошноту. Некий большеголовый друг сказал бы, что дыру заклеили от таких как ты, а не от таких, как я…

Ледяная вода плеснулась на живот, от неожиданности Сворден Ферц чуть не заорал, вскочил на ноги и огляделся по сторонам, протирая кулаками заспанные глаза. Надо же, умудрился задремать! На ветру, на стылых камнях! Переливчатый смешок доносился со всех сторон — его окружили полупрозрачные, похожие на мыльные пузыри фигурки большеротой чертовки с развевающимися волосами. Попахивало нашатырем.

— Я вот тебе! — добродушно буркнул Сворден Ферц, усаживаясь обратно на нагретые телом камни. Малышка махала ему из воды. Он погрозил ей кулаком, и та опять скрылась в пучине. Изумрудно мелькнул рыбий хвост.

И словно в ответ на его угрозу, по камням прокатилась волна преображения — медленно, величаво, упруго, словно и впрямь морская волна, наступающая на ссохшийся от жажды берег, в чьей растрескавшейся утробе дремали закованные в морщинистую твердь семена растений и животных.

Ее касание серых голышей взывало к жизни буйство красок, чье безумное великолепие казалось невозможным в суровом арктическом царстве. Еле заметные клочки бурого мха, окаймлявшие принесенные ледником глыбы, на глазах разрастались, насыщались ядовитой яркостью тропиков, унылые сочленения жестких кустарников, дребезжащих под ударами ветра с металлическим привкусом биомеханических созданий, вдруг украсились нежными изумрудами лепестков, а их лязг в одно мгновение сменился на теплый шелест.

Как бы в ответ на воцарившее безобразие далеко-далеко взметнулись ввысь тонкие хлысты, похожие отсюда на случайные царапины на только что нарисованной картине, если бы не их подрагивания и раскачивания из стороны в сторону, точно возникшие усы теребил могучий ветер, хотя трудно представить себе столь грозные, почти тектонические сдвиги в атмосфере, способные поколебать колоссальные сооружения.

Однако Малышка никакого внимания на какие-то там усы не обратила, изображая теперь из себя игривый морской народец, обожающий сопровождать белесые туши дасбутов, выпрыгивая из воды, а затем вновь вбуравливаясь в тяжелую просоленую толщу. Мертвяки обожают охотиться на беззаботных созданий, чья веселость настолько поглощает их самих, что они нисколько не расстраиваются по поводу судьбы сотоварищей, чьи искалеченные, изодранные, распластанные пулями, гарпунами тела усеивают поверхность вод, окрашивая гребни волн в зловещий бурый цвет.

Сворден Ферц подобрал из-под ног голыш, волей Малышки обретший синеватую прозрачность, приставил к глазу и обозрел расстилавшийся перед ним мир. Пережив чудо трансформации, камень, тем не менее, упрямо пропускал сквозь холодную, шершавую толщу вид все того же безжизненного берега, унылый айсберг, стылый, испятнанный шугой океан.

Наконец, Малышке надоело плескаться в воде, она вихрем взметнулась над свинцовой поверхностью, сделала какой-то невероятный кульбит, коснулась кончиками пальцев ног плотной шкуры ледяного океана и побежала к берегу, подгоняемая в спину ветром, спиралью завертывающий вокруг нагого тельца струящийся кокон пепельных волос.

Рядом со Сворденом Ферцем она остановилась, замерла, затем удвоилась, утроилась, учетверилась, окружив его хороводом своих разноцветных копий, и сама встав меж ними — замерев и плохо сдерживая смех. Естественно, не выдержав такого сгущения нашатыря, Сворден Ферц тут же принялся оглушительно чихать, заглушая шум прибоя, свист ветра и прочую природную какофонию.

Малышка не выдержала, прыснула в ладошку, но все же смилостивилась и рассеяла фантомы одним движением пальчика. Затем присела перед Сворденом Ферцем, чье лицо от мучительного чиханья побагровело, глаза слезились, нос распух, и заявила:

— Ты слишком часто сюда приходишь!

Сворден Ферц понимал, что неожиданный аллергический приступ — дело рук Малышки, а точнее — ее эмоционального состояния. Он никогда не видел, чтобы девчонка огорчалась, злилась, обижалась — на ее лице всегда царили лукавство и улыбка, да и трудно себе представить, будто этот невероятно широкий рот мог сложиться в какую-нибудь недовольную ижицу. Ее губам иначе не хватило на лице места, кроме как растягиваться от одного лопоухого уха до другого.

То, что спасло ребенка в здешних нечеловеческих условиях, скорее всего не могло выражать свои желания через мимику, выражение глаз Малышки, как не могло обозначить свое присутствие иначе, чем через колоссальные усы, возникавшие ниоткуда и никуда пропадавшие. Каналами общения с чужаками для них оставались слова и дела Малышки.

Вот и сейчас Свордену Ферцу ясно дали понять — его присутствие утомило мало склонных к гостеприимству хозяев, а потому ему пора возвращаться. Конечно, не навсегда, ведь Малышка обожала болтать, спрашивать, играть, но на достаточное время, пока Малышка будет в одиночестве носиться по берегу, плескаться в океане или сидеть на самой границе леса, размышляя с помощью веток и камней — а что же он такое и что скрывается за поворотом, в глубине лога?

— Я сейчас уйду, — пообещал Сворден Ферц раскачивающимся вдалеке усам.

Малышка скорчилась рядышком, обхватив длинными руками коленки. Волосы скрывали ее почти всю, но по голой коже предплечий, голеней, сплошь украшенных безобразными шрамами, можно было предположить во что превратилось остальное тело прирученного неведомыми чудищами дитя человеческого. Окружающий ее мир безжалостно жевал попавшего в пасть вечной зимы крошечного младенца, пока не исторг из уст своих таким, каким он только и мог здесь существовать.