КиберШторм - Мэттью Мэтер

Я превращался в зверя.

Меня не должна была удивлять жестокость, которой мы стали свидетелями. Люди, по своей природе, жестоки. Мы стоим на вершине пищевой цепи, каждый из нас жив сегодня только благодаря своим предкам, которые убивали и ели других животных — и победили в борьбе за выживание.

И борьба эта шла на протяжении столетий, и мои предки: люди, человекообразные, приматы и те, кто предшествовал им — все они вышли из неё победителями. Каждый из этих зверей в моём роду, длинной цепочке, ведущей к самому началу жизни на Земле, выжил благодаря тому, что убил раньше, чем убили его. Я был последним в непобедимом роду миллионов убийц.

Поэтому меня не должно удивлять, что люди так жестоки.

Технологии исчезают безвозвратно, но наши инстинкты — нет, и они проявились с ужасающей быстротой, стоило исчезнуть мишуре современной жизни. Эта древняя животная суть никуда не пропадала, лишь пряталась под тонкой оболочкой, которую мы создали из телефонов, кабельного и латте.

Каждый день во сне я возвращался в грязный вшивый коридор. Лорен, чистая и недосягаемая, всегда плавала передо мной в ванне, полной пены. А в моих руках был скользкий и холодный ребёнок. Днём, пока я спал, голод утихал, но едва заходило солнце, и в небо поднималась луна, он возвращался — вместе с гневом.

Полная луна пробудила меня ото сна. Я чувствовал, как она тянет меня наружу невидимой рукой. Волосы на загривке стояли дыбом. Луна привела меня к дому Бейлоров с ножом в руке. Я был готов убивать.

Но дом был пуст.

Я спустился по тропе, ведущей вдоль склона горы мимо домика, который я видел каждый раз, когда мы ходили к реке. Я возвращался сюда каждую ночь и следил за ним, готовясь к охоте. Передо мной в свете луны мерцала крыша домика, и я терпеливо ждал, затаившись в лесу.

В одном из окон горела свеча, её колеблющееся пламя гипнотизировало меня. К свету подошёл мужчина. Был он ли среди тех, кто обосновался в доме Бейлоров? Не знаю. Он выглянул в окно и посмотрел прямо на меня. Я задержал дыхание. Нет, он не видел меня, он не мог меня увидеть.

Он разговаривал с кем-то. Он не один.

Встав однажды посреди дня, я прошёл мимо зеркала в нашей комнате и был шокирован, увидев своё отражение. На меня смотрел совершенно незнакомый человек: щёки впали, на иссохшей голове проступила короткая щетина, рёбра торчали, а кожа на руках свисала сморщенными мешками.

На меня смотрел узник лагеря смерти, и только глаза были моими, глаза в которых застыл ужас.

Луна давала мне силы, раздувала гнев, теплящийся внутри. Почему я должен сдаваться? Мой дед сражался во Второй мировой. Кто знает, через какие ужасы прошёл он? Бабушка говорила, что он никогда не рассказывал о войне, и я, думаю, понимал, почему.

Человек в окне наклонился и задул свечу.

Я крепко сжал в руке нож — острый коготь убийцы — и нащупал языком такие же острые клыки. Я не рассказал остальным, что один из парней, которые меня подвезли, обнял меня на прощание. Жалость в его глазах наполняла меня гневом.

Мне не нужна была ничья жалость.

Прячась в темноте, думая о том, как пробраться внутрь, я вдруг снова вспомнил этого паренька и его доброту ко мне.

Я посмотрел на окна, представил спящих внутри людей и заплакал. Что мне взбрело в голову?

Убить их?

Может там спят дети, а даже если нет, что мне сделали эти люди? О чём я думал? Желудок снова свернулся от боли. Но я двинулся обратно, так же тихо двигаясь по ночному лесу.

Я был животным, но прежде всего я был человеком.

Дни 49 — 55 — Вторая неделя февраля

Я хотел только одного — спать.

— Точно? — спросила Лорен. Она хотела, чтобы я вышел с ней вместе и проверил силки на белок. — Люк пойдёт с нами.

В прошлом я бы усомнился, разумно ли брать двухлетнего мальчугана на поиски пойманных грызунов, но я только повернулся на другой бок, отвернувшись от Лорен. Мне было трудно смотреть на неё.

— Да ну, — ответил я, наконец, и попытался расправить под собой простынь. — Я очень устал.

Я закрыл глаза и стал ждать, когда она уйдёт.

Она громко вздохнула.

— Ты целыми днями спишь. Ты уверен?

Я натянул одеяло на голову, чтобы закрыться от света, падающего сквозь окно.

— Пожалуйста, я просто устал, ладно?

Она ещё простояла какое-то время, но вскоре я, наконец, услышал шаги и скрип ступенек. Я повернулся, пытаясь устроиться поудобнее, но снова мешали злополучные вши. Если получится пролежать неподвижно, ко мне придёт сон, и я перестану их замечать.

Я хотел ничего вокруг не замечать.

Прежде я ремонтировал вещи, решал проблемы. Скажи, в чём проблема, что тебя беспокоит, и я найду решение, помогу всё исправить. Но решения у этой головоломки не было, мой разум отчаялся найти выход. Мы могли пойти на юг, на север, найти велосипед, попутную машину — но каждое решение сопровождали опасность и страх.

Поэтому я спал.

Я вставал только затем, чтобы поесть, но этот подножный корм мне уже надоел. Мы ели какие-то сорняки. Раз в несколько дней, у нас на обед был сом. Рыбу нужно было съесть целиком за день или два, иначе она бы испортилась. Сьюзи пробовала засолить мясо, но я сомневался, что у неё получится, да я никогда и не любил сомов.

Белки были лучше, но их было непросто поймать. После того, как несколько попались в силки, остальные стали их избегать и держались от нас подальше.

Не только нам приходилось бороться за свою жизнь.

Независимо от того, что было у нас в меню — я всё старался отдавать Лорен. Мой живот продолжал втягиваться внутрь, в то время как её рос. Даже под одеждой было видно, что она беременна. Я пытался вспомнить, какой был день, на какой она была неделе.

Телефоны полностью разрядились, и без часов время стало утрачивать свое значение.

Двадцать две недели. Она примерно на двадцать второй неделе.

Половина срока уже прошла. А что потом? Я не мог посмотреть на неё, не вспоминая о том, что росло внутри неё. Она была права. Нужно было сделать аборт.

Теперь было слишком поздно.

Поэтому я спал.

Дни 56 — 62 — Третья неделя февраля

Меня разбудил запах. Удивительный, потрясающий запах.

Я едва не взлетел в воздух, как в мультфильме. Было холодно, и я подошёл к шкафу, чтобы что-нибудь надеть. Открыв дверь, я увидел аккуратно сложенную одежду и, вытащив свитер, натянул его. Он висел на мне, как на вешалке. Я огляделся: в комнате было чисто и убрано. Грязным было только бельё на кровати — и я. Что же так пахнет? Бекон?

Снаружи слышался стук топора, и я подошёл к окну и откинул шторы. Моя беременная жена, закатав рукава и подвязав волосы платком, поднимала бревно. Она поставила его на пень и повернула, чтобы оно встало ровно.

В голубом небе сияло солнце. Лорен отёрла пот со лба рукой. В другой у неё был топор. Она широко расставила ноги, замахнулась и…

Бах!

…топор упал на бревно, расколов его надвое.

Впервые за долгие дни — я и не знал за сколько — в голове прояснилось. И я был голоден. За приоткрытой дверью спальни слышалось шипение масла. Это снова сон?

Меня мог обмануть запах, но даже звук был, как у бекона.

Я сунул ноги в кроссовки, открыл дверь и пошёл по коридору в сторону лестницы. Было темно. Я машинально щёлкнул выключателем и рассмеялся. Желание включить свет и проверить сообщения на телефоне изводило меня, словно фантомная конечность.

Я спустился в просторную гостиную на первом этаже. Стены были обшиты морёным деревом, на них висели потускневшие от времени масляные картины и старые снегоступы, пол устилали ковры. Перед большим каменным камином, в глубине которого уютно мерцали угли, сидел Чак, положив ногу на ногу.

Услышав меня, он повернулся, подняв с углей большую железную кочергу. Он держал её здоровой рукой, обмотав рукоятку полотенцем. Левая рука висела на перевязи.

— Я надеялся, это тебя поднимет, — с улыбкой сказал он. — Ну-ка, помоги мне перевернуть. А то, боюсь, подгорит.

— Что это?

— Бекон.

Я будто пролетел через комнату к камину, зачарованный этим запахом. Чак опустил кочергу на деревянный пол и подал мне вилку.

— Не совсем, бекон, конечно — не засаливали и не коптили — но это свиные сало и шкура. Хочешь попробовать?

Я взял вилку и присел с ним рядом, ощущая лицом жар углей. Я заколебался. Нужно оставить Лорен, её ребёнку.

— Дерзай, — подбодрил меня Чак. — Тебе нужно есть, дружище.

Я нерешительно опустил вилку в сковороду и подцепил один кусочек шипящего мяса. Я сморщился от боли, когда пересохший рот наполнила слюна. Положил в рот мясо и сомкнул зубы. На языке вспыхнул ошеломительный вкус.

— Ну, к чему слёзы, — рассмеялся Чак.

Я расплакался от избытка чувств.

— Можешь съесть ещё. Хоть целую сковородку. Я хотел растопить сало, чтобы пожарить на нём мясо. На вот, возьми хлеба.