Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

от времени, по какому-то чувству приличия, которое все же не позволяло мне не отвечать ничем на эти ласки, – машинально целовала ее руку… Уже теперь я не могу… полюбить ее вновь. Слишком много вынесено, слишком часто ко мне были жестоки; перед тою же матерью, которая, поддавшись минутному настроению, обнимала и целовала меня, – мне приходилось плакать мучительными слезами горя, и в ответ встречала я злую, холодную насмешку. Миновало теперь это время, мне уже не больно, слез больше нет, – но зато и рука моя не поднялась обнять маму… Я вежливо благодарила ее за подарок и поздравление, почтительно целовала ее руку, – я была искренна, как всегда; язык не повернулся сказать те слова, которых не было на сердце.

Не передать словами мое состояние духа весь этот день! Это было даже не радость; нет, это было глубокое чувство внутреннего освобождения, которое переломило меня до такой степени, что на душе не оставалось места ни для чего другого. Точно грубый покров разрывался во мне, и нужная ткань души просила жизни. Я чувствовала, что стою на рубеже прежней и предстоящей новой жизни – и не могу еще осмотреться сразу; и почти не могла дышать, – в груди было тесно, воздуха не хватало… Хотелось остаться только наедине с собой…

И мне было тяжело принимать участие в общем веселье, я не могла разговаривать, вся поглощенная одною мыслью: что будет завтра и потом?..

Я не имею понятия о том, как освобождают от попечительства по достижении совершеннолетия, какие нужны для этого формальности, когда будет раздел. Мое положение остается все еще очень неопределенным, потому что я должна ожидать от мамы всего. Но завтра к секретарю С. суда уже явится «совершеннолетняя наследница», – как значится в бумагах.

Вчера я была на всенощной и молилась так, как редко приходится: без слов, даже мысленно не высказывая ничего, я стояла перед иконой, и грустно смотрела на нее… И чем больше я молилась – тем сильнее становилась уверенность, что все кончится хорошо, что я поступлю, что меня непременно примут.

Примечания

1 С курсивом не согласна.

2 Аллегри (итал.) – общедоступная лотерея во время маскарадов, гуляний и т. п. – Прим. ред.

3 Я читала, когда панихиду поют – душе покойника бывает очень весело.

4 По-видимому, речь идет о русской писательнице Евгении Тур (1849–1903), настоящее имя которой – Елизавета Васильевна Салиас-де-Турнемир. – Прим. ред.

5 надо делать хорошую мину при плохой игре.

6 Соловьев Всеволод Сергеевич (1849–1903) – романист, брат философа Владимира Соловьева. – Прим. ред.

7 Строить воздушные замки.

8 В рукописях автора этой части дневника не сохранилось. – Прим. ред.

9 «Жизнь Иисуса» Эрнеста Ренана.

10 Но что же это такое?

11 И это отчасти правда.

12 «Похождения Рокамболя».

13 – Почему не отвечаешь?

– Молчу и не отвечаю (лат.)

молчать и отвечать (франц.)

14 Миртов – псевдоним Лаврова П.Л. – Прим. ред.

15 «Дневник душевной жизни».

16 Студент; он окончил курс и уже уехал отсюда.

17

Живое создание, беспокоящееся о нынешнем дне,

На что ты сетуешь и что тебя томит?

Твоя душа в смятении, ты думаешь, что она плачет,

Твоя душа бессмертна, и настанет время,

Твоя душа бессмертна, и придет смерть

18 Закон суров, но это закон (лат.)

19 Перерыв дневника – 29 мая – 5 июля – объясняется поездкой автора по Волге, о чем сохранились отрывочные заметки и впечатления в записной книжке. – Прим. ред.

20 С.И. Садовская, теперь уже окончившая СПб. консерваторию, пианистка.

На Высших Женских Курсах

1895–1899

1895 год

С.-Петербург, 22 августа

Я пишу в небольшой комнате, которую мы с сестрой наняли в каких-то номерах сегодня утром, приехав с вокзала Николаевской ж.д. Третьего дня, возвращаясь домой, я увидела сестру, бежавшую ко мне навстречу:

– Лиза, иди домой скорее, пришла бумага с курсов!

– Ты видела конверт? – спросила я.

– Да, пакет большой.

– Ну, значит, бумаги возвращены; меня не приняли, – сказала я и хотела бежать поскорее, но ноги не слушались и подкашивались.

Я вошла прямо в залу, в комнату мамы; толстый пакет лежал на столе.

– Что это тебе прислали? – спросила мама.

Я ничего не ответила и, взяв пакет, побежала к себе в комнату; заперлась… Руки у меня опустились, я села в кресло… Не надо было и вскрывать конверта, чтобы убедиться в его содержимом. Машинально разорвала я его, – мой диплом и другие документы упали ко мне на колени; выпала и маленькая бумажка, которой извещали меня, что я не принята на курсы «за неразрешением моей матери». Я сидела неподвижно. Удар грома, молния, упавшая у моих ног, не могли бы теперь заставить меня пошевельнуться.

Я встала, легла на постель… Мне вдруг показалось, что в комнате стало ужасно тихо: слышно, как муха пролетит. Я чувствовала, что глаза мои влажны, но слез не было… Я лежала неподвижно, точно меня придавили свинцом, точно меня кто сильно ударил… Что ж теперь? ехать за границу, ехать в Петербург?..

А сестры наверху с тревогой ожидали меня.

Сколько времени – не знаю, но я все-таки встала, пошла к ним и молча подала им бумажку. Те прочли и молча опустили головы. Я начала говорить, что сейчас пойду к матери, в последний раз просить ее согласия и сказать ей, что я еду в Петербург. Как ни старалась я быть спокойной, но голос мой дрожал и прерывался.

– Если она не даст согласия, то я поеду за границу, тогда… только вы не говорите, что я вас бросила, – не выдержала я и закрыла лицо руками.

– Лиза, полно, не плачь, – успокаивали меня сестры.

– Нет, Валя, ведь ты еще не замужем, а мне хотелось бы, чтобы ты вышла при мне. Тогда я могла бы быть спокойна за тебя и Надю, – сквозь слезы сказала я.

– Ну, полно: о нас нечего беспокоиться; надо думать о тебе, – утешали меня сестры.

Времени терять было нельзя; я пошла к матери; но разве когда-нибудь ее железная воля могла быть сломлена? Холодный отрицательный ответ; ироническое: «Поезжай, куда ни сунься, без согласия матери тебя не примут»… Оставалось решить, когда ехать в Петербург. Решила завтра. Весь вечер пролежала у себя в комнате в каком-то полусонном состоянии и не могла