Думать не будем пока ни о чем (СИ) - Субботина Айя

— Светлана Алексеевна, вы же знаете, что иногда в жизни случаются огорчения. — Гламурная киса криво ей подмигивает. — И иногда с ними никак не справиться без… помощи. Я вот напиваюсь, — машет бутылкой, — а наша маленькая засранка голову лечила.

Она прикрывает рот ладонью, как будто разболтала большой секрет.

— Антон, пожалуйста, уведи Йени.

Я бы и рад, но она стоит сзади, как вкопанная. Смотрит куда-то сквозь меня стеклянными глазами и почти не реагирует на мои попытки окликнуть ее по имени. А когда встряхиваю ее за плечи, вырывается и вдруг сама идет Вике навстречу.

— Антон, забери ее! — почему-то кричит теща.

Ловлю Йени за запястье.

Она резко — как будто даже слышу хруст в ее плече — одергивает руку.

В пару шагов оказывается рядом с Викой.

— Месть? — слышу ее сухой и хрустящий, как гравий под ногами, вопрос. — Месть за что?

На этот раз гламурная киса надолго присасывается к горлышку, а потом просто выплескивает вино на моего Очкарика. Красное пятно расплывается по ткани, стекает вниз по животу.

Йени столбенеет, не отзывается на наши с ее матерью попытки привести ее в чувство, как будто кто-то душа вышла погулять из этого тела.

— Убирайся вон! — орет женщина, пытаясь оттолкнуть Вику, которая лезет к Очкарику, пытаясь ударить.

Успеваю поймать ее, скрутить за руки, но гламурная киса брыкается, словно одержимая.

— Они тебе тоже не сказали, майор? Большой секрет Воскресенских, большая семейная трагедия. Большой пиздежь, который они вешают всем лохам вроде тебя!

Напоминаю себе, что женщин, даже если они ведут себя как твари, бить нельзя.

— Ну, Светлана Алексеевна, просветите зятя, что подсунули ему сумасшедшую, которая дважды хотела выйти в окно и живет на таблетках, потому что иначе у нее едет крыша и дохнет кукушка! Расскажите, что она нажаловалась папочке на мальчика, который не так ее поимел, и того мальчика потом нашли дохлым в лесу! Расскажите, что впарили нормальному мужику больную на всю голову психопатку!

Что за хуйню она несет?

Пока я пытаюсь понять, вранье это или страшный сон, становится странно тихо. Чокнутая перестает дергаться и, даже освободившись из моих рук, не пытается снова накинуться на Йени с кулаками. И даже пьяной уже не выглядит.

Протягивает мне бутылку.

— Выпей, Антон, за упокой своей беззаботной жизни. Потому что, знаешь, тебя конкретно наебали. И не расстраивайся — не ты первый. Они всех имеют, это у них такой жизненный принцип. Сашку не продвигали по работе, пока он не согласился встречаться с их сумасшедшей доченькой. — Вика впихивает бутылку мне в ладонь. — Не знали, на кого спихнуть счастьице, потому что нормальные мужики с ней не могут, она же сумасшедшая. Чуть что — сразу жрет таблетки и становится овощем. «Здравствуй, яблочко» — так это называется.

Ее монолог прерывает пощечина тещи.

Крепкая, звонкая. У Вики чуть голова не отваливается, так резко ее сворачивает на сторону.

И только в наступившей тишине я вдруг замечаю, что Очкарик рассеянно пытается стереть красное пятно с ткани, прямо ладонями. Трет сначала медленно, а потом сильнее и быстрее, скребет ногтями и в кровь счесывает костяшки о вышивку.

Светлана Алексеевна пытается ее остановить, но она пятится и продолжает.

Без единого всхлипа плачет, и слезы текут по совершенно мертвому, без единой эмоции лицу.

Она такая потерянная, не живая, что внутри лопается какая-то странная струна, о которой я не знал еще минуту назад. Как будто… и мне больно тоже.

Она всегда успокаивалась, когда обнимал.

Всегда оживала. И переставала плакать, стоило погладить по голове и сказать какую-то забавную хрень.

Именно это я пытаюсь сделать, только краем уха, с опозданием, как будто сцена рассинхронизирована со звуком, слышу крик тещи:

— Антон, не надо!

Мои ладони только касаются плеч Очкарика.

Она резко вскидывает голову, смотрит на меня абсолютно темными глазами, потому что зрачки стали огромными и утопили всю зелень, словно черные дыры.

Что-то не так.

У нее ужас на лице: тихий, но настолько выразительный, что хочет переключить этот канал и не испытывать судьбу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Не… трогай меня, — просит затравленно, как будто я приставил ей нож к горлу.

— Йени, малыш, это я, все хорошо.

— Не трогай меня… пожалуйста, не трогай. — Она обнимает себя за плечи, совершенно неестественно заводит ладони куда-то как будто на лопатки.

— Йен, да ради бога, просто разреши мне…

Говорю, наверное, громче, чем собирался.

Потому что мне впервые в жизни страшно, потому что ситуация абсолютно вышла из-под контроля и просто не понимаю, что происходит.

Мой Очкарик… Она здесь — но ее здесь нет.

И я пытаюсь поймать ее, задержать, не дать влезть туда, откуда потом не достану.

Это просто интуиция.

Попытка повлиять хотя бы на что-нибудь.

Но становится только хуже, потому что она начинает трястись и громко, хрипло, как будто с ножом в горле, кричит:

— Не прикасайся ко мне!

Глава пятьдесят пятая: Йен

Девять лет назад

Полгода назад я просто смотрела на Него со стороны и боялась даже представить, что может так случиться, что мы обменяемся хотя бы парой слов.

Пять месяцев назад Вика заметила, как я на него глазею, когда он с парой приятелей иногда зависал на уроках информатики, где проходил практику его однокурсник. На них все девчонки смотрели, потому что для нас, выпускниц, они были похожи на богов: такие же недоступные, абсолютно идеальные и неприкасаемые.

Вика сказала, что я должна просто подойти к нему и завести разговор. Например, о том, что неделю назад мне исполнилось семнадцать. Она считала, что это очень хорошая тема. И еще, что через пять месяцев я закончу школу — и тогда ему не придется скрывать, что он встречается с малолеткой.

Конечно, я не подошла, хоть однажды, когда Он оказался рядом, смогла даже открыть рот. Правда, так ничего и не сказала, только безобразно мычала, как Нео в Матрице, когда агент Смит показал ему, что рот можно заклеить буквально.

И тогда Вика взяла ситуацию в свои руки: просто толкнула меня, когда мы спускались с лестницы, и Он шел нам навстречу.

Если бы Он не поймал меня со словами «Ты такая очаровательно неуклюжая!», я бы точно ее убила.

Но Он сказал это. А потом придержал за локоть, чтобы меня на смыло волной летящих с последнего урока школьников. Спросил, как меня зовут, долго переспрашивал, думал, что ему показалось.

А на следующий день, когда информатика была у нас последним уроком, предложил провести меня до дома.

Мы начали встречаться. Не «официально», а просто обмениваясь сообщениями, перезваниваясь, встречаясь на крыльце школы. Потом Он пригласил меня в парк. Потом в кино.

Он был моим ожившим сном: взрослый, обаятельный, веселый и достаточно сдержанный, чтобы меня, романтичную до мозга костей дурочку, тянуло к нему, словно магнитом. А еще он был очень красивым, и даже шрам на лбу был частью этой красоты. Я могла просто смотреть на него и представлять, что это метка какого-то маленького Большого подвига.

Я любила его невероятно. Совсем без головы. Всей собой. Впервые в жизни любила человека до такой степени, что не представляла дня, в котором не было бы его голоса или короткого послания, или наших прогулок по набережной.

Мое платье на выпускном — белое, в пол, почти как свадебное.

Только немного испачкался подол, потому что наотрез отказалась его укорачивать, и даже в паре с высокими каблуками оно волочится по земле.

Он ждет меня через дорогу от ресторана. Курит в темноте. Черная футболка и черные джинсы, растрепанные от ветра жесткие черные волосы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Такой безумно красивый, что сразу падаю к нему в руки, даю себя обнять. Выпила три глотка шампанского, но пьянит меня его запах: какой-то терпкий парфюм и крепкий запах табака. Он всегда много курит, а я могу наблюдать за этим часами.