Думать не будем пока ни о чем (СИ) - Субботина Айя

Она смотрит на меня с грустной улыбкой, и я просто киваю, соглашаясь.

Как не бывает бывших ментов, следаков и всех остальных силовиков.

— Простите, что я одна говорю от нас обоих, и надеюсь это не уменьшит вес извинений, но мы просим у вас прощения за то, что… все так получилось. Я пыталась уговорить ее все вам рассказать, но для Йени это… очень… непросто.

Последние слова она как будто выдавливает из себя нечеловеческими усилиями.

— Светлана Алексеевна, все в порядке. — Ни хрена не в порядке, но не говорить же это женщине, которая только что рассказала мне, как ее единственную дочь… И как она в последний моменту спела поймать ее за руку.

— Муж считает, что неправильно лезть в жизнь детей. Даже если они не вполне здоровы и не понимают, что поступают как эгоисты. — Она вряд ли услышала мои последние слова. — И для него Йени… Вова хочет думать, что она такая же, как и девять лет назад. Ему так проще. Но я хочу, чтобы прежде, чем вы пойдете к ней, вы знали, что быть с ней будет очень… непросто.

Вот теперь она смотрит прямо мне в глаза.

Снова жутко не по себе.

— Я очень люблю свою дочь, Антон. У меня нет никого роднее. Она — все, что у меня есть. Единственное, ради чего я дышу. Я всегда буду ее защищать. От всего. От любого человека, любого взгляда, от ветра и солнца, и даже от вас, если потребуется. И если, конечно, — она на мгновение поджимает губы, — вы решите остаться с ней рядом.

— Вам бы этого не хотелось? — спрашиваю в лоб.

— Да, мне бы этого не хотелось. — Ей даже не нужна пауза, чтобы ответить.

— Спасибо за честность, — мрачно усмехаюсь я. Видимо, кто-то решил компенсировать умалчивание ударной дозой «истинного положения вещей».

— Я не желаю вам такой судьбы, Антон. Вы напрасно думаете, что не нравитесь мне или что у меня есть предубеждения против вас. — На этот раз она смягчается. Но смотрит уже не на меня, а перед собой. — Вы мне понравились еще когда приехали на наши семейные посиделки, потому что моя девочка была счастливой рядом с вами. Я очень давно ее такой не видела. Целых девять лет.

Хочется сказать, что и я был счастливым рядом с ней, но слова почему-то застревают в горле и я отмалчиваюсь.

— Но я не желаю вам пережить то, что пережила я. И не пожелала бы этого ни одному мужчине, который был бы рядом с ней. Никогда. Потому что для нее прошлое не стало прошлым только потому, что случилось девять лет назад. Для нее это до сих пор настоящее. Хотя, вы же сами все видели.

Снова вспоминаю ужас на лице Очкарика и впервые в жизни жалею, что не курю.

Говорят, реально отпускает.

— Я каждый день благодарю бога, что оказалась рядом с ней. — Женщина потирает плечи, с шумом глубоко вдыхает и продолжает: — Дважды.

Дважды? 

Глава пятьдесят восьмая: Антон

— Я бы не хотела сейчас… об этом, — пытается избежать болезненной темы мать Очкарика. — Это было давно. Пять лет назад. И она тогда сама очень испугалась, что все могло бы… получиться.

Дважды.

Я зациклился на этом слове, словно крыса на кнопке, которая активирует удар тока в мозг. Только я не неправильная крыса, потому что нажимаю на педальку, которая причиняет боль, а не удовольствие[15].

— Йени — она, возможно, никогда не будет здоровой. И это говорю вам я — женщина, которая выносила ее и родила. Никто сильнее меня не молит бога о том, чтобы она снова была как все. Чтобы когда ей больно — она плакала, а не улыбалась. Чтобы могла прийти ко мне, обнять и рассказать обо всем, что на душе. А не это ее бесконечное «Мам, у меня правда все хорошо», от которого у меня сердце разрывается. Я хочу, чтобы, когда она не берет трубку — это была просто шумная улица, или чтобы она проводила время с хорошим молодым человеком, или сидела с подружками в кино. Но обычно она просто садится с угол и плачет. Просто плачет, Антон. До сих пор. Потому что она — не здорова.

Я уже видел ее такой.

Когда Наташка ввалилась ко мне в дом тем утром, и Йени сбежала наверх, я нашел ее там в углу. Буквально. В наушниках и позе маленького ребенка, который боится темноты и остался один в комнате даже без ночника. Тогда казалось нормальным, что она испугалась — Наташка умеет появится «эффектно», и даже мою маму с ее безграничным терпением пару раз доводила до белого каления.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

И даже не насторожило то, что до нее я не видел, чтобы женщины вот так решали свои проблемы. Очкарик была просто замороченная — я списал все на это.

Поставил ей диагноз, который считал правильным — творческая личность.

— За девять лет, — снова прислушиваюсь к голосу Светланы Андреевны, — она так и не научилась справляться с плохими эмоциями. Но очень пыталась с вами — вы тоже должны это знать. Возможно, сейчас вам уже будет трудно поверить кому-то из нашей семьи, но я говорю искренне — она очень хотела стать… другой ради вас.

Мне почему-то больно это слышать.

— И если вы решите остаться вместе — она будет пытаться и дальше. Ради вас. Для вас. Будет делать то, что она делает ради меня и отца — притворяться. Потому что это оказалось легче, чем научиться кричать и плакать, и отстаивать свою точку зрения. Она будет удобной для вас. Потому что вы для нее… особенный человек. И я даже не буду пытаться понять, как вам удалось стать им за три недели.

— Я просто был рядом. — Другого ответа у меня нет.

Она кивает, соглашается и снова берет паузу, а интуиция снова подсказывает, что это — то самое затишье перед бурей.

— Антон, моя дочь сделает все, чтобы защитить вас от ее «ненормальности». Будет притворяться каждый день, каждый час и каждую минуту. Она думает, что мы с отцом ничего не видим и не понимаем, но мы тоже научились бы отличать фальшивую улыбку от настоящей, если бы могли сравнить. Почти десять лет я не видела ее улыбающуюся искренне. Но рядом с вами… это было. Я знаю разницу. И, прошу, поверьте, я больше всех на свете хочу, чтобы Йени была счастливой рядом с человеком, ради которого она хотя бы начала пытаться…

— Но?..

Я откровенно зло иронизирую. Ничего не обходится без этого сраного «но».

— Я хочу, чтобы вы понимали, что у вас может ничего не получится. Вы можете быть внимательным, делать все, что нужно и как нужно, оберегать ее от всего, пылинки сдувать, но что-то со стороны, как сегодня, разрушит месяцы вашего труда. Просто потому, что она увидит кого-то похожего на того человека. Хоть не может его видеть, потому что его уже давно нет в живых.

Я помню слова Вики. Хоть и несла херню, но по факту же оказалась во всем права.

Собакам — собачья смерть.

Надеюсь, тварь мучилась очень долго. Надеюсь, в том лесочке его закопали живым.

— Прежде чем пойти к ней, Антон, я хочу, чтобы вы понимали… все. Потому что не желаю вам видеть то, что видела я. И не желаю вам однажды… не успеть. И всю жизнь жить с мыслью, что вы могли бы что-то изменить, но не оказались рядом только потому, что забыли ключи в машине и задержались на ту единственную минуту, которая решила все.

Я понимаю, о чем она.

Только понятия не имею, что ответить.

— Я желаю своей дочери счастья, как никто другой. Но не ценой вашей жизни, Антон. Делайте выбор правильно.

Мне кажется, разговоры о выборе опоздали на целую жизнь.

Почему в этих больницах такие короткие коридоры?

Я нарочно иду медленно, чтобы хотя бы попытаться подготовиться к тому, что увижу. Взрослый мужик, а реально страшно до неприятного холодка вдоль затылка. Хочется поднять ворот рубашки, чтобы не сквозило, но ведь вся эта херня не снаружи, а внутри.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я не верю в сказки о превращении лягушки в принцессу, но вполне верю в сказки наоборот. Миллион раз видел, как мои приятели, которые женились на милых девушках или вполне адекватных взрослых женщинах, становились заложниками монстров, с которыми было просто невозможно находиться рядом больше пяти минут. Я просто не выдерживал. Только потом мысленно благодарил мужиков за то, что, благодаря им, мысль о браке стала этаким стоп-сигналом: сказка с красоткой подходит к концу.