Дневник его любовницы, или Дети лета - Карина Тихонова

Лживая жестокая гадина…

— Что? — переспросила Сандра, и я понял, что произнес последнее предложение вслух.

— Ты — лживая и жестокая гадина, — медленно повторил я, не отрывая взгляда от ее лица. Я ждал, что она в негодовании подхватит свои вещи и убежит, но Сандра вдруг усмехнулась.

Присела на край постели, положила руку на мою голову и поворошила волосы.

— Ну и что? — сказала она. — Ты меня такую любишь…

Она стиснула пальцы и сильно дернула меня за волосы. Я невольно вскрикнул. Она засмеялась и разжала пальцы.

Именно в этот момент я понял, что убью ее.

Наверное, она это тоже поняла.

Во всяком случае, повторить попытку причинить мне боль она не посмела. Оделась и ушла, не попрощавшись.

Я не стал ее удерживать.

Но с утра мои мучения начались снова.

Промучившись несколько пустых дней и ночей, я не выдержал и позорно капитулировал. Приехал в город, уселся за столиком летнего кафе на набережной. С этого места я отлично видел всех гуляющих и все проезжающие экипажи.

Ждать пришлось долго, почти до темноты.

Они появились вечером, когда на набережной загорелись первые фонари. Генеральша, как обычно, была погружена в свои мысли и не смотрела по сторонам. Загурский меня не заметил. Сандра, разумеется, увидела меня сразу, но не подала виду. Она слушала, что говорит ей жених, и изредка улыбалась.

Я смотрел на нее и не понимал, чего во мне больше: любви или ненависти. Два этих чувства так перемешались в моей душе, что стали неразделимы.

Сандра чуть наклонила голову к лицу Загурского, словно не расслышала его слов. Я вспомнил запах ее волос, и у меня сразу потемнело в глазах.

Загурский повторил сказанную фразу. Его губы почти касались ее щеки.

Мои руки невольно сжались в кулаки.

Я понимал, что Сандра делает это нарочно, что она сознательно мучает меня, но не мог ничего с собой поделать. Я ревновал ее. Да смерти ревновал.

…Эта пытка повторяется уже неделю.

Каждый день я даю себе слово не ездить в город, но не могу удержаться. Потребность причинять себе боль становится для меня привычной.

Сегодня спросил у кухарки, подавшей мне обед:

— Какое нынче число?

Она посмотрела на меня удивленным и жалостливым взглядом. Я уже говорил, что она считает меня жертвой дурного глаза.

— Десятое августа, — ответила она.

Я без стука положил ложку на скатерть.

Десятое августа!

Еще несколько дней, и я больше никогда не смогу ее увидеть!

Я написал записку, в которой просил Сандру прийти проститься со мной. Запечатал ее в конверт и отправил в город.

Зашел в модный магазин, отозвал в сторону молоденькую модистку, которая передала мне первую записку Сандры.

— Послушай, голубушка, — сказал я. — Помнишь ли ты барышню, которая передавала для меня письмо?

— Как ни помнить, — ответила та. — Прекрасная барышня! Она у нас шляпки заказывает. Мадам их из Парижа выписывает.

— Так вот, — продолжал я, нетерпеливо прослушав ее пространный ответ. — Мне нужно, чтобы ты незаметно отдала ей вот это.

И я показал ей конверт.

— Сможешь?

— Трудновато будет, — ответила практичная особа.

Я приложил к конверту десятирублевый банкнот.

— А так?

Модистка пожала плечами.

Я открыл бумажник и, как в первый раз, выгреб из него всю наличность. Протянул деньги своей собеседнице, она быстро оглянулась и проворно выхватила их из моей руки.

— Трудно, но я постараюсь, — пообещала она.

— Сегодня же! — приказал я.

— Это как выйдет, — ответила модистка. — Барышня у нас должна шляпу выбрать. Как приедет, так и передам.

Я кивнул и вышел на улицу.

Скоро Елагина с дочерью уедет в Петербург. И там я уже никогда не смогу увидеться с Сандрой с глазу на глаз.

Конечно, она тянула время до последнего. Она пришла ко мне ночью, накануне отъезда из города.

— Ну, прощай, — сказала она мне вместо приветствия.

Я смотрел на Сандру и чувствовал только опустошение, царившее внутри.

Я разучился радоваться, я перестал надеяться. Я весь был как выжженная степь.

— Не знаю, как мне жить без тебя, — сказал я.

Она не ответила. Неторопливо глянула в окно и переступила с ноги на ногу.

— Присядь, — попросил я.

— Не могу, — ответила она отрывисто. — Я должна идти.

— Почему? — удивился я. — До утра еще далеко!

Она не ответила, но снова сделала нетерпеливый жест. Ясно. Я ей надоел.

— Присядь ненадолго, — снова попросил я.

Она вздохнула. Подошла к столу, стоявшему у стены, и опустилась на него. Я смотрел на Сандру, не отрываясь, а ее взгляд беспокойно скользил по стенам и потолку комнаты, словно она видела их впервые.

— Ты рада, что уезжаешь? — спросил я.

— Да, — ответила она беспечно. — Здесь ужасно скучно.

— Что же ты будешь делать в Петербурге? — спросил я.

— О-о-о!

Она заметно оживилась.

— У меня много дел. Нужно заказать приданое, сшить платье… Владимир Михалыч просил маменьку не копейничать, заказать все самое лучшее…

Она неожиданно рассмеялась и закинула руки за шею.

— Какое же это счастье — не считать деньги! — сказала она мечтательно и потянулась.

Я молча смотрел на нее. Я не мог ничего сказать.

— Почему ты молчишь? — спросила Сандра. Она опустила руки и сердито посмотрела на меня. — Ты не рад за меня?

Я сделал над собой усилие и ответил:

— Рад.

— Тогда почему у тебя такое несчастное лицо? — продолжала Сандра. Она сердилась все больше.

— Наверное потому, что мне больно с тобой расставаться, — ответил я.

Сандра на секунду смутилась, но тут же взяла себя в руки.

— Как ты любишь быть несчастным, — сказала она насмешливо. — Мы будем видеться у знакомых…

— Да. Как посторонние люди.

Она вздохнула и поднялась со стула.

— Прощай, — сказала Сандра холодно.

— Подожди.

Я подошел к ней и взял ее за руку. Я понимал, что уговаривать ее уехать со мной бесполезно.

— Вспоминай обо мне хотя бы иногда, — попросил я.

Она вырвала руку.

— Не говори так, как будто ты решил застрелиться, — ответила Сандра.

Я отошел к туалетному столику и достал из него футляр, в котором лежал пистолет.

— Ты мне не веришь? — спросил я спокойно.

Ее глаза удивленно расширились.

— Не может быть! — сказала она недоверчиво.

— Не веришь? — повторил я с улыбкой, доставая оружие.

Сандра следила за мной с каким-то жадным болезненным любопытством. Я зарядил пистолет и посмотрел на нее.

— Ну? — сказала она.

Я медленно поднес пистолет к виску. Все это время я, не отрываясь, смотрел ей в лицо. Клянусь, если бы она сделала хотя бы легкую попытку меня остановить, я отпустил бы ее на все четыре стороны с миром!

Но она насмешливо смотрела на меня и ждала.

Я опустил оружие. Сандра рассмеялась.

— Перестань, — сказал я.

Она рассмеялась еще громче.

— Я же говорила, что ты этого никогда не сделаешь, — произнесла она сквозь смех.

— Ты хочешь, чтобы я убил себя? — спросил я.

— Ты слишком себя любишь, — ответила она и снова расхохоталась.

И в этот момент я выстрелил. Но не в себя, а в нее.

Она умолкла, не успев понять, что произошло. Ее лицо стало удивленным, одна бровь чуть приподнялась вверх. Секунду она стояла неподвижно, словно прислушиваясь к себе. Потом колени ее подогнулись, и она плавно опустилась на пол.

Я выронил пистолет. Подошел к Сандре, упал на колени и приподнял ее голову.

Глаза ее смотрели мне в лицо, но зрачки застыли и перестали сокращаться.

Я провел трясущейся рукой по ее телу. Под левой грудью расплывалось небольшое красное пятно. Я попал ей прямо в сердце.

Оказывается, у нее все же было сердце.

Я просидел над ней долго, очень долго. Когда я пришел в себя, начинало рассветать.

Я поднял ее тело и понес в подвал.

Дело в том, что я устроил в подвале потайную комнату. Сам не знаю, зачем я это сделал. После того, как дом был построен, я нанял нескольких случайных рабочих, и они сделали в правом углу подвала небольшой ход вниз. Потайная комнатка получилась небольшой, как склеп. Вот для этого она мне и послужит.

Я принес Сандру в подвал, поднял крышку потайного люка и снес ее тело вниз.

Уложил на пол, аккуратно расправил все складки ее платья.

Вышел наружу, закрыл крышку люка и забросал ее землей. Поставил поверх него несколько ящиков вина.

На душе у меня было радостно, как у человека, надежно спрятавшего свое сокровище в банковском сейфе.

Теперь ее никто не найдет. А я вернусь назад, в Петербург, к жене, к сыну, в привычную счастливую жизнь, которую больше никто и ничто не потревожит…»

Здесь рукопись оборвалась.

Я уронил тетрадь на пол. Как это понимать? Выходит, в моем доме лежит труп девушки по имени Сандра? Лежит очень давно, почти столетие? Не может быть!