Девять королев - Пол Андерсон

— Грациллоний считает, что надо немедленно возводить укрепления на утесах.

— Хм… — Сорен потянул себя за бороду. — Это дело не быстрое.

— Да он хочет устроить простые рвы с невысокими стенами сухой кладки для защиты лучников. Он боится, что пока флот будет в море, оказывая поддержку римскому правителю, город пострадает от нападения с моря, — Ланарвилис коснулась пальцем подбородка. — Нет, «боится» — неудачное слово. Он хочет предусмотреть любые случайности. Для этого придется ввести трудовую повинность.

— Вот как? А он понимает, что это значит?

— Понимает. Я его расспросила.

Сорен задумался.

— Не хочу тебя обидеть, дорогая, но в своем желании думать о нем хорошо ты могла приписать ему свое понимание дела. Не перескажешь ли ты мне его слова?

— Что ж… — она помедлила и начала повторять на память: — Налоги в Исе могут взиматься деньгами, товаром или трудом. Труд используется на общественных работах, в течение небольшого периода времени и в то время года, когда это не вызовет излишних сложностей. Поскольку большинство общественных зданий давно достроены и почти не требуют ремонта, трудовая повинность в Исе давно не использовалась.

Сорен мрачно усмехнулся.

— Понятно, почему Которин Росмертай взвился на дыбы. Вся его налаженная административная рутина полетит вверх тормашками. Понимает ли это Грациллоний?

— Несомненно. И ему не хочется применять власть к Начальнику Работ, чтобы не портить отношения на будущее. Он просил меня использовать свое влияние — и уговорить тебя — переубедить Которина. Я согласилась. И с Сестрами я тоже об этом поговорю, — добавила она совсем неофициально, — они будут рады еще раз убедиться, что боги, пославшие этого человека, еще благоволят нам.

Сорен поморщился.

— Итак, ты от него в восторге. И не только потому, что он римлянин.

Она снова вспыхнула, но ответила, гордо подняв голову:

— Да. Если бы знак сошел на мою дочь Лугайду в царствование Колконора, я бы своей рукой перерезала ей горло, лишь бы она не досталась ему. Но вчера Грациллоний очистил меня. Так он очистит и наш город.

Сорен сердито оскалился.

— Как бы не проскреб до дыр, со своими иноземными богами! Это будет не первый раз, когда Трое отвернутся от человека.

Лицо Ланарвилис исказилось, словно от боли. Она поднялась и протянула к нему руки.

— Ох, Сорен! Не растравляй себе раны. Не пророчь дурного. Подумай о своих сыновьях и о городе, в котором им жить!

Сорен ссутулился и проворчал:

— Пусть так. Я помогу. Ради Иса. И ради тебя.

— Ах-х, — выдохнула Малдунилис. — Вот это да. У тебя могучее копье, — затем хихикнула: — Скоро ли ты будешь готов снова поднять его?

Грациллоний лежал, опершись на локоть, и смотрел на нее. Вечернее солнце окрашивало жаркими лучами пышную плоть. Они отправились в постель почти сразу, потому что других занятий не нашлось. Иннилис догадалась, по крайней мере, застенчиво предложить сыграть в шашки… Малдунилис была рослой и плотной, ее пышные волосы сейчас промокли от пота и висели липкими прядями. Хотя она была дочерью Гаэтулия, тяжелое лицо чертами скорее напоминало о деде, Вулфгаре. Тем не менее, женщина была хороша собой и выказала ленивую чувственность, которая заставила Быка в нем издать громкий рев.

— Дай хоть отдышаться, — рассмеялся Грациллоний.

Она тоже приподнялась и потянулась к стоявшему у кровати блюду со сластями. Пышные груди тяжело качнулись. В воздухе стояла странная смесь ароматов. Малдунилис держала множество слуг, но дом ее всегда отличала некоторая неопрятность.

Королева и мужу протянула конфету.

— Нет, спасибо, — отказался он. — Я не сластена. Малдунилис попышней взбила подушку и, откинувшись, принялась жевать.

— Может, и в самом деле не стоит портить аппетит, — согласилась она. — Повара готовят настоящий пир. Только готов он будет не скоро, — и кисло добавила: — Чем бы пока заняться?

Грациллоний рассудил, что раз уж все равно время до рассвета свободно, можно и подурачиться. Ему в самом деле хотелось отдохнуть и ни о чем не думать, а с такой простушкой можно приятно провести время. Не то что с некоторыми!

Над ее грудью горел крошечный полумесяц. Как случилось, что из всех дочерей галликен именно эта была отмечена знаком? — задумался он. Непостижимы пути Митры, но пути Белисамы — из Трех, владеющих Исом, — подобны путям ветра, молнии, морской волны, падающей звезды и смерти, подкрадывающейся в ночи.

Он сел на смятой постели, обхватив руками колени.

— Не познакомиться ли нам получше? Расскажи мне о себе.

Она зевнула, почесалась и потянулась за новой конфетой.

— Да и рассказывать-то нечего. Я не ученая, как наша Бодилис, не провидица вроде Форсквилис и политикой не занимаюсь — пусть Ланарвилис забавляется. Я — всего лишь я. Делаю, что положено, и никому не причиняю вреда, — она подмигнула. — Готова исполнить волю повелителя!

— Но наверняка тебе есть о чем рассказать, — возразил Грациллоний, заметив про себя, что ей не пришло в голову поинтересоваться его историей.

Малдунилис вкрадчиво погладила его бедро.

— Сам видишь, что мне нравится. И Хоэль всегда был мною доволен.

У него невольно вырвалось:

— А Колконор?

— Да-а. Он был не слишком внимателен, но и не так плох, как рассказывают. Он видел, что я готова выполнить любое его желание — как и твое, мой повелитель, — и довольствовался парой шлепков, от которых мой толстый зад и не зачешется. А если бы я родила ему дочь, он и вовсе бы меня полюбил. Я-то была готова, я и не думала пользоваться травами, да не доносила, выкидыш случился, — она подтолкнула Грациллония локтем. — Ручаюсь, с твоим ребеночком все будет в порядке.

Он окаменел.

— В чем дело, повелитель? — заискивающе спросила она.

У него перехватило дыхание от пришедшей в голову мысли.

— В тот день, в Доме Короля, когда я появился…

Она кивнула.

— Мы с Виндилис и Форсквилис задержали его. Тебя поджидали.

— Но… они считали это необходимым — как Брут, сразивший Цезаря в надежде спасти Республику. А ты…

Она улыбнулась.

— Я делала это с удовольствием. Потому-то Сестры и выбрали меня. Колконор знал, что я не притворяюсь. Наоборот, мне было вдвое приятнее от мысли, что я готовлю путь для тебя, его победителя.

«Самое ужасное, — подумал Грациллоний, — самое жуткое в этом — ее невинность».

У него зашумело в голове. Резко перевернувшись, он соскочил на пол. Почувствовав под ногами холодные плитки, кое-как выговорил: