Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934 - Олег Кен

Женевский обмен мнениями Литвинова и Зауниуса не встретил возражений в Москве. Этого, однако, нельзя сказать о других предложениях Зауниуса: трактовке безопасности в отношении Германии, Польши и Латвии (Фехнеру было приказано вообще не касаться этой темы впредь[725]) и о приложении текста нот 1926 г. к протоколу о пролонгации договора[726]. Советское руководство предпочитало сохранять дистанцию в отношениях с Каунасом. Как позднее разъяснял Стомоняков полпреду Карскому, «мы должны подчинять интересы этих [советско-литовских – Авт.] отношений интересам нашего общего международного положения… мы, безусловно, не должны даже вызывать у литовцев убеждения в том, что мы окажем им вооруженную поддержку на случай нападения на них Польши»[727].

Отклонение Д. Зауниусом приглашения приехать в Москву не повлекло за собой вторичного рассмотрения вопроса на Политбюро. Препятствием на пути выполнения НКИД решения Политбюро оказалось достижение компромисса по вопросу о возобновлении т. н. джентльменского соглашения, заключенного в устной форме между Москвой и Каунасом в 1926 г., которое предусматривало взаимоинформирование по интересующим обе стороны вопросам внешней политики. Фактически с конца 1927 г. эта договоренность не соблюдалась. Литовская сторона желала не только продлить джентльменское соглашение, но в силу изменившейся внешнеполитической ситуации, «наполнить новым содержанием». 21 апреля 1931 г. посланник Ю.К. Балтрушайтис передал текст проекта нового варианта джентльменского соглашения, включавший три пункта: 1) оказание Москвой влияния в пользу Литвы на Германию, Италию, Персию и другие дружественные СССР государства; 2) минимум – поддержка Литвы в решении мемельских проблем при конфликтах с Германией; максимум – «последовательное, в пределах политических возможностей, воздействие на Германию в смысле отвлечения Германии от предполагаемых и возможных агрессивных тенденций как в настоящем, так. в особенности, и в будущем»; 3) периодическая всесторонняя информация[728]. Через несколько дней Коллегия НКИД рассмотрела этот проект и высказалась против упоминания в нем отдельных стран, «в отношении которых стороны принимают на себя обязательства оказания дипломатического воздействия». Пункт о «взаимоинформировании» на уровне руководителей внешнеполитических ведомств был одобрен. Компромисс, в целом, был достигнут: 6 мая в Москве Литвинов и Балтрушайтис подписали протокол о пролонгации договора 1926 г., после чего нарком обменялся телеграммами с Д. Зауниусом. Джентльменское соглашение было решено заключить во время встречи М.М. Литвинова с Д. Зауниусом в Женеве[729], что и произошло 18 мая. Руководитель МИД Литвы считал его главным результатом бесед с Литвиновым[730].

До конца 1933 г. литовская сторона не поднимала вопроса об изменении джентльменского соглашения. Одновременно с передачей предложений Коллегии в Политбюро в очередной раз были даны указания полпредам в Берлине и Ковно предпринять демарши перед руководителями МИД Германии и Литвы. Эта акция и содержание заявления Л.М. Хинчука статс-секретарю Б. Бюлову позволяют уточнить мотивы предложений об укреплении политических связей СССР с Литвой. В связи с предстоящим заседанием Совета Лиги Наций Москва просила немцев воздержаться от обсуждения на нем мемельской проблемы, поскольку «это будет полезно только Польше и оппозиционным литовским партиям и усилит их агитацию за сближение с Польшей». «Я обращаю Ваше внимание, сказал я [Хинчук – Авт.] Бюлову, на то, что теперешнее правительство Литвы имеет значительно меньшую силу сопротивления по сравнению с правительством Вольдемараса. Поэтому мы опасаемся, что под влиянием тех трудностей, которые оно имеет с Германией, оно может сделать серьезные шаги в направлении сближения с Польшей»[731].

20 апреля 1931 г.

Решение Политбюро

7/12. – О переговорах с финнами.

Отложить.

Протокол № 35 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 25.4.1931. —РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 822. Л. 8.

Обнаружить документы, раскрывающие существо поставленного в Политбюро вопроса, не удалось. Предположительно, рассматривалась возможность заключения двустороннего соглашения с Финляндией о лесном экспорте на европейские рынки (в отличие от принятого ранее варианта трехстороннего соглашения советских, финских и шведских экспортеров)[732]. В начале апреля финские экспортные фирмы были встревожены слухами о договоренности «Экспортлеса» со шведскими лесоэкспортерами.

Переговоры М.Л. Стаковского и И.М. Майского с представителем финских лесоэкспортеров совпали с обострением советско-финских отношений, спровоцированным коллективизацией в населенных ингерманландцами районах Ленинградской области[733]. Накануне рассматриваемого решения Политбюро М.М. Литвинов направил на утверждение Сталина проект официозного комментария к телеграмме ТАСС об антисоветской кампании в Финляндии[734]. Поскольку финские фирмы-«лесники» неизменно оказывали поддержку антикоммунистическому движению, активизация переговоров с ними на время потеряла актуальность. Возможно именно по этой причине, вопрос был «отложен». В начале двадцатых чисел апреля кампания в финской печати по поводу положения в Ингерманландии на несколько дней стихла, но затем вновь разгорелась с новой силой. «Переговоры с финнами» вторично оказались на повестке дня Политбюро, но 30 апреля его «решением» рассмотрение этого вопроса было отложено[735].

Окончательное решение по этому поводу – «Снять вопрос» – Политбюро вынесло 10 мая 1931 г.[736], когда стало очевидным, что правительство Финляндии намерено предпринять официальные дипломатические шаги в защиту притесняемого национального меньшинства, включая обращение в органы Лиги Наций.

20 апреля 1931 г.

Решение Политбюро

16/21. – О Чехо-Словакии.

Отложить до 30 апреля.

Протокол № 35 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 25.4.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 822. Л. 9.

8 апреля Литвинов внес в Политбюро предложение рассмотреть «на ближайшем заседании» вопрос «о пересмотре взаимоотношений» между СССР и Чехословакией. Причины, по которым решение по записке Литвинова было отсрочено до 20 апреля, а затем отложено еще на десять дней, выяснить не удалось. Вероятно, это было вызвано трудностями в оценке перспектив переговоров, начавшихся между полпредом В.С. Довгалевским и генеральным секретарем МИД Франции Ф. Бертело о пакте ненападения и нормализации торговых взаимоотношений (20 апреля Бертело посетил больного полпреда и передал ему новые предложения о возможном содержании и порядке ведения переговоров)[737] и необходимостью осмыслить последствия начавшегося поворота в советско-французских отношениях для политики СССР в Центральной Европе.

30 апреля «решением Политбюро» вопрос о Чехословакии было постановлено «отложить до 10 мая»[738], когда и было принято окончательное решение[739].

20 апреля 1931 г.

Решение Политбюро

19/24. – О Польше (т. Литвинов).

Передать проект ответа на ноту Польши от 30 марта в комиссию т. Ворошилова на предварительное рассмотрение.

Выписки посланы: т.т. Ворошилову, Молотову, Калинину, Литвинову.

Протокол № 35 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5.5.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 10. Л. 14.

С начала 1931 г. польская дипломатия с обеспокоенностью отмечала усиление советской пропагандистской кампании, эксплуатировавшей факты жестокого подавления («пацификации») антиправительственных выступлений в Малопольше летом-осенью 1930 г., и включавшей в себя как неприкрытые антипольские акции в СССР, так и тайную инспирацию леводемократических кругов за рубежом[740]. В середине марта польский консул в Харькове А. Стебловский обращал внимание советских представителей на то, что в кулуарах Съезда Советов Украины была развернута выставка о «пацификации» в Малопольше, а заместитель председателя СНК УССР галичанин Порайко заявил с его трибуны: «К сожалению, здесь нет представителей от нашей сестры Западной Украины. Но мы надеемся, что недалек день, когда она соединится со своей родной матерью»[741].

30 марта миссия Польши в Москве вручила НКИД ноту протеста против антипольских выступлений на XII Всеукраинском съезде Советов и X Белорусском съезде Советов (открывшихся соответственно 25 и 20 февраля 1931 г.) руководителей и членов СНК УССР и БССР Чубаря, Голодеда, Порайко, Скрыпника и Александровского, а также заявлений председателя правительства Белоруссии на VI Съезде Советов Союза ССР (февраль-март 1930 г.). «Рассмотрение на вышеупомянутых съездах вопросов, связанных с состоянием отношений, господствующих на территории Восточных Польских Воеводств и освещение их односторонним и не соответствующим образом, – говорилось в ней, – Польское Правительство должно рассматривать как проявление отсутствия доброй воли и относиться к этому как к недружественному акту». В ноте подчеркивалась неприемлемость употребления в официальных речах выражений «Западная Украина» и «Западная Белоруссия»; в список претензий было внесено и сравнение поляков с гуннами, сделанное в публичном выступлении секретаря ЦК КП(б)У и бывшего члена правительства УССР Любченко. Правительство Польши выражало сожаление, что существующие в Советском Союзе условия не позволяют ему каким-либо образом разъяснить свою позицию общественному мнению СССР, тем большая ответственность ложится на советских должностных лиц. Кульминацией документа был бесспорный вывод о заинтересованности Советского правительства «в поддержании недружелюбных по отношению к Польской Республике настроений»[742].