Сиротка - Мари-Бернадетт Дюпюи

Лора налила себе стакан портвейна и выпила его залпом. Ее красивое лицо было белым как полотно. Глаза наполнились слезами, и она даже не смотрела на дочь.

— Мне не следовало соглашаться, — проговорила она едва слышно. — Или нужно было потребовать, чтобы он оставил на монастырском крыльце нас обеих. Господи! Как я горько пожалела о своем решении, пожалела в тот же вечер, когда он вернулся без тебя! Я без конца рыдала, и мне так хотелось оказаться под крышей монастыря, рядом с тобой!

— Мама, успокойся! — воскликнула девушка.

— Дорогая, я должна была остаться с тобой, никогда тебя не оставлять… Склоняясь над колыбелью, я мечтала о твоей счастливой судьбе… Боль расставания оказалась слишком сильной: мой разум не перенес удара. Очень скоро я потеряла память. Я упрекаю себя, упрекаю твоего отца. Даже сегодня…

С этими словами Лора снова встала и стала мерить шагами комнату. Эрмин не смела пошевелиться и только следила глазами за измученной угрызениями совести женщиной. Внезапно она вскочила со стула и подбежала к матери.

— Ты нашла меня, мама! Не грусти! Я вас прощаю, тебя и моего отца. Слышишь, я вас прощаю! Вы были так несчастны!

Лора обняла ее. Прижимать дочь к себе, вдыхать аромат ее молодого здорового тела было для нее величайшей радостью. Она поцеловала девушку в щеку, потом в лоб.

— Я хочу, чтобы ты знала: я любила тебя больше всего на свете. Мне всегда хотелось иметь детей, потому что я вместе с родителями похоронила двух своих маленьких братьев и трех сестричек. Как только я смогла прижать тебя к груди, такую красивую и совершенную, я полюбила тебя больше, чем самое себя, хотя ничем не заслужила такого счастья. Сама я достойна только презрения…

Последние слова матери озадачили Эрмин. Она погладила ее по плечу и сказала мягко:

— Я не могу понять одного… Это касается моего отца. Пускай он убил того человека, но кто знал об этом? Кто видел, как они дрались? Откуда он мог знать, что его ищет полиция?

— В этих краях от людей ничего не скроешь. Тем более что в Труа-Ривьер Жослина хорошо знали. И того, другого, тоже. Все знали, в чем причина их вражды. Я не хочу об этом говорить.

Мать и дочь вернулись за стол. Лора посмотрела на бронзовые часы, украшавшие каминную полку.

— Скоро полночь! Но мне совсем не хочется спать. А тебе?

— Мне тоже не хочется, — заверила мать Эрмин. — Я хочу знать, что было дальше. Ты потеряла память! Когда? Почему?

— Об этом в двух словах не расскажешь, — со вздохом сказала молодая женщина. — Недавно один доктор сказал мне, что глубокое горе или другое сильное эмоциональное переживание могут спровоцировать амнезию. Это медицинское название потери памяти. Поправившись, я смогла привести в порядок некоторые свои воспоминания: я помнила свою жизнь до расставания с тобой, эпизодами — после, но некоторые периоды оставались неясными. Например, я не помнила дни, которые последовали за тем вечером, когда твой отец завернул тебя в меха, чтобы ты не замерзла, и оставил на пороге монастыря. Он заметил, что одна из сестер вышла по делам, и дожидался ее возвращения. Та самая, что нашла тебя.

— Ее звали сестра Мария Магдалина, — уточнила Эрмин. Голос ее дрожал от волнения. — Это был ангел, сошедший с небес на землю. Она умерла в эпидемию испанского гриппа. Она хотела вернуться к мирской жизни и удочерить меня.

— Я знаю, — едва слышно отозвалась Лора. — Не думай, что случайность привела меня к Маруа в начале лета. Я часто вспоминала Валь-Жальбер, поэтому решила разузнать о поселке побольше. Мои поиски привели меня в Шикутими, к сестрам Нотр-Дам-дю-Бон-Консей. Там я познакомилась с очень пожилой монахиней, сестрой Аполлонией. Она была первой настоятельницей монастыря.

— Это была монастырская школа, — поправила ее девушка.

— Да, но твой отец этого не знал.

— Значит, ты говорила с сестрой Аполлонией? — нетерпеливо спросила Эрмин. — Я прекрасно ее помню. Она была доброй. Строгой, но доброй.

— Я многое узнала благодаря этой святой женщине, — согласно закивала Лора. — Она отнеслась ко мне тепло и с пониманием, и это от нее я узнала, что ты жива, прилежно училась в школе и что Господь наградил тебя прекрасным голосом. Еще я узнала, что некий господин Жозеф Маруа стал твоим официальным опекуном, когда сестры насовсем уехали из Валь-Жальбера. Мне не терпелось повидаться с тобой, но я не знала, как ты меня встретишь. Сестра Аполлония все повторяла, как ты ждала возвращения своих родителей, и я подумала, что ты на меня сердишься и не захочешь видеть.

— Но что стало с моим отцом? Где он? Из разговоров я поняла, что ты была замужем второй раз. Он умер? Жослин умер?

— Об этом мне ничего не известно, дорогая, — ответила молодая женщина. — Это трагедия моей новой жизни, ибо я считаю, что начала жить заново, когда вновь обрела память. Я Лора Шарден, которая, будучи восемнадцати лет от роду, уехала из Бельгии в Канаду и там вышла замуж за Жослина, своего возлюбленного. Та Лора, которая родила маленькую девочку — тебя…

Эрмин посмотрела в окно. Сквозь натянутую в проеме белую сетку в комнату не проникали комары и другие насекомые, но ей удалось разглядеть спокойную поверхность озера Сен-Жан и мириады звезд на темно-синем небе.

— Но что произошло? Мама, почему ты потеряла память?

— Это случилось не сразу. Мы оставили тебя в Валь-Жальбере, и я все время плакала. Твоему отцу это решение тоже далось очень тяжело. Я помню метель, помню хижину, в которой жила супружеская пара. Они приютили нас, но надолго ли — не помню. Я все время спала и видела тебя во сне. Какая-то женщина давала мне пить. Потом, похоже, мы поехали дальше, и мне было очень холодно, я хотела есть… Единственное, что я помню из этих дней — это ощущение ужаса. Потом я вижу себя идущей рядом с мужчиной, высоким и крепким, но это не твой отец. Я помню до мелочей свою жизнь в Бельгии, свою встречу с твоим отцом Жослином, нашу любовь, твое рождение, но о том времени — ничего. Это можно сравнить с попыткой проникнуть сквозь запертую дверь.

— А когда ты шла с тем мужчиной, ты уже потеряла память? — спросила Эрмин.

— Да! Воспоминания о тебе стерлись из моего разума, моего сердца. Я не помнила ни тебя, ни Жослина. Я оказалась в больнице. Медсестры делали мне уколы, наверное, я была беспокойной. Меня лечили, как лечат сумасшедших, невменяемых. Мне прописали сильнодействующие успокоительные препараты и заперли в палате. Один молодой доктор заинтересовался моим случаем. Каждое утро он задавал мне вопросы. Позже он показал мне отчеты, в которых описывал процесс лечения. Приехав в Монреаль (больница, в которую я попала, была в Монреале), я говорила доктору о своем брате Реми так, словно он все еще был жив. Мы провели ночь без сна, и я начала понемногу вспоминать детали. Этому доктору по имени Овид Шарлебуа стало жаль меня. Он решил по воскресеньям забирать меня из больницы. Я обедала с ним и его супругой, очаровательной молодой женщиной. Они оба умерли в эпидемию испанского гриппа, когда жена доктора Шарлебуа ждала малыша…

К тому времени я познакомилась с отцом Овида, Фрэнком Шарлебуа, богатым промышленником. Он год носил траур по своему сыну и невестке, а потом взял меня в жены. Фрэнк был на тридцать пять лет старше меня. С ним я чувствовала себя защищенной, у меня появились роскошный дом и прислуга. Благодаря ему я смогла улучшить свое образование, научилась вести себя как леди из высшего общества и говорить, как они. У нас родился сын, Жорж, но ему не суждена была долгая жизнь. Перед родами меня осмотрела акушерка. Я слышала, как она пробормотала под нос, что это не первый мой ребенок. Я возразила, и она не стала настаивать.

Лора выпила воды. Эрмин заметила на ее красивом лбу крохотные жемчужинки пота.

— Мама, ты не обязана рассказывать мне все это. Если подумать, меня это не касается. Но что же стало с моим отцом?

— Подожди, дай мне закончить, — взмолилась Лора. — Я понимаю: то, что я говорю, не предназначено для ушей невинной девушки, но акушерки в таких вещах не ошибаются. Я была поражена и взволнована этим открытием. Роды прошли плохо. Пуповина обвилась вокруг горла малыша, и он задохнулся. Доктор попытался его реанимировать, но на следующий день Фрэнк похоронил своего новорожденного сына.

— Как давно это случилось? — взволнованно спросила Эрмин.

— В двадцать седьмом году… Мне было так плохо, что я больше не хотела детей. Что до моего бедного супруга, то он стал угасать на глазах. Смерть маленького Жоржа стала для него сильным ударом. Я же думала только о том, что сказала акушерка. Я знала, что не помню многого из своей прежней жизни, и не могла найти покоя, терзаясь мыслью о том, что где-то растет мой ребенок, рожденный от мужчины, которого я, без сомнения, любила. Но память оставалась закрытой.

И вот в прошлом году на Рождество случилось то, чего никто не ожидал. Муж преподнес мне, среди прочих подарков, чудесную муфту из горностаєвого меха. Фрэнк обожал меня. Заказывал мне платья в Париже, дарил драгоценности. Одному Господу известно, почему ему пришло в голову подарить мне эту горностаевую муфту. Я сидела возле елки в большой гостиной и перебирала подарки, как вдруг мои пальцы коснулись чего-то мягкого и шелковистого. Я долго рассматривала муфту, потом сунула в нее руки. Мне она очень понравилась. «Мех горностая! — сказал Фрэнк. — Этот зверек все реже встречается в наших лесах». Я гладила мех, прижимала его к лицу, повторяя про себя это слово — «горностай». Потом я вдруг заплакала, тело мое сотрясала дрожь. Мне показалось, что еще мгновение — и я умру на месте. Едва слышно я повторяла: «Белый горностай, белый горностай…» И вдруг, как во сне, я увидела лицо мужчины. Он смеялся и прижимал к груди ребенка. В сознании всплыло имя — Мари-Эрмин… Знала бы ты, моя дорогая, как странно это было… Я попыталась описать свое состояние Фрэнку. Словно передо мной была картина в рамке с матовым или запотевшим стеклом, и я пыталась очистить его, чтобы увидеть хотя бы фрагмент картины. У меня получилось. Если так можно выразиться, я постепенно очищала это стекло, и другие фрагменты полотна появлялись один за другим. Фрэнк пристально наблюдал за мной. Спрашивал, что со мной происходит. И я ответила ему: «Я вспомнила! Я уже была замужем. И у меня была дочка по имени Мари-Эрмин».