Пташка - Уильям Уортон

Чтобы развернуть машину, уходит чертова прорва времени. Я выхожу последить, как бы она не зацепила камни. Места совсем мало, а Дорис не очень хорошо ездит задним ходом. Мы дважды застреваем, прежде чем нам удается выехать на дорогу. До ее дома мы добираемся в два тридцать. Интересно, пристрелит ли меня ее бледный седой отец за то, что я почти трахнул его дочь и опоздал на полчаса? Да и машина, похоже, вся исцарапана ветками.

Перед тем как выйти из автомобиля, мы целуемся обычным, не вампирским поцелуем. Дорис спрашивает, встретимся ли мы еще. Конечно, отвечаю я, увидимся в школе. Я вижу ее там каждый день. На уроках геометрии.

Она достает ключ и отпирает дверь. Мать еще не легла и говорит, что отвезет меня домой. Все таксисты и водители автобусов давно спят. Я отвечаю, что живу неподалеку и пройдусь пешком. Та не слишком настаивает. Ей хочется узнать у Дорис все подробности. Интересно, что Дорис ей скажет, а что нет? Кто их знает, этих богачей.

Я рад этой четырехмильной прогулке. У меня есть время подумать. Надеюсь, я не слишком обидел Дорис, но рад, что все же не трахнул ее. Я хочу вернуться в свой сон к Перте. Потихоньку вхожу в дом и поднимаюсь по запасной лестнице, чтобы никого не разбудить. Перед тем как заснуть, я бросаю последний взгляд на часы, висящие над кроватью, на них ровно четыре.

Когда же я возвращаюсь в мой сон, там еще только вечер. Заходит солнце. Перта перелетает с одного из средних насестов на другой и назад. Туда — сюда. С минуту я наблюдаю за ней сверху, потом лечу вниз, к Перте.

— Я искала тебя, Птаха. Где ты был? Как у тебя получается, что иногда ты здесь, а иногда куда-то исчезаешь? Я не понимаю. Ты что, иногда вылетаешь из клетки? Один? И тебе не страшно? А ты не мог бы взять меня с собой?

— Нет, Перта. Никуда я не вылетаю.

На остальные вопросы я не могу ответить. Она кажется мне такой красивой. Я смотрю на нее против солнца, в его лучах мне хорошо видны изящные очертания ее грудки и спинки. Где-то в глубине души я ощущаю нарастающее беспокойство.

Я подлетаю к ней; Перта приседает на своей жердочке и начинает что-то мне щебетать. Ее крылышки выжидающе трепещут. Она явно готова к тому, чтобы я покормил ее. Но я, как и Альфонсо, не могу сразу на это пойти. Мне этого хочется, но придется взять в рот корм, а потом его отрыгнуть; я не могу себя заставить, всегда терпеть не мог рвоту. Моя человеческая сущность идет вразрез с повадками птиц.

Перта терпеливо ждет, когда я начну ее кормить. Я делаю над собой еще одно усилие, и у меня получается. Птичье начало побеждает, причем очень легко. Я даю Перте корм, теперь для меня это так же просто, как летать и петь; она счастлива. Она снова о чем-то мне «пипает». Я даю ей еще корма. Затем пою и придвигаюсь совсем близко. Она приседает ниже. Я еще не готов. Кормлю ее снова. Дело отчасти в том, что мне хочется продлить ожидание. Перта ничего не говорит, и мы летаем вместе всю ночь напролет. Я пою и кормлю ее, пока не наступает утро. Затем я просыпаюсь.

На следующий день я чувствую себя невыспавшимся и усталым. Мать донимает меня вопросами, но я с ней не слишком-то откровенничаю. Когда приходит Эл, я занимаюсь чисткой клеток. В моей второй большой клетке уже прибавилось двадцать птенцов. Пока я не потерял ни одной птицы. В гнездовых клетках жизнь бьет ключом. Оттуда доносятся песни самцов и писк птенчиков, требующих корма. В общем, стоит нескончаемый птичий гомон. Перта в одиночестве летает взад и вперед в первой клетке.

Эл начинает выпытывать, как все прошло с Дорис. Я говорю, что не трахнул ее, но он не верит. Он заявляет, что Дорис — самая горячая девушка в нашей школе, почище любого фейерверка; она трахнет даже коня, если сможет заставить его постоять спокойно. Я отвечаю, что охотно готов в это поверить, но со мной этот номер у нее не прошел.

Отец заверяет маму, что я не пропустил ни одного танца. Мать интересуется, где мы были потом. Я отвечаю, что мы отправились в Йедон. Есть там один молочный бар, вполне подходящее местечко; пойди я туда на самом деле, матери понравилось бы. Мать проходится щеткой по смокингу и при этом тщательно его осматривает. Но перед тем как лечь спать, я снял все, что на него налипло, — листья и все такое. Она бы, наверное, воспрянула духом, если бы нашла кое-что размазанным по внутренней стороне брюк.

Эл рассматривает канареек, но он не очень-то ими интересуется. Однако до него доходит, что я завел настоящую ферму. Он задает вопросы, сколько стоит корм, сколько рождается канареек в пересчете на одно гнездо и сколько денег можно заработать на всем этом.

— Господи, Пташка, да ты скоро станешь гребаным миллионером! Канареечным королем всей Америки! Тебя еще выберут сенатором!

Эта мысль ему кажется забавной. Он обещает, что когда-нибудь обязательно прочтет об этом в ежегоднике, где на самом видном месте будет красоваться моя фотография. Больше рядом с ней не будет написано ничего — ни перечня клубов, членом которых я состою, ни списка моих почетных званий, ни спортивных достижений, ни перечисления должностей, которые я занимал прежде. Только подпись: «Известен как Птаха». И ниже: «Скоро выберут сенатором».

Эл замечает Перту, в одиночестве летающую по клетке, и спрашивает о ней. Он интересуется, почему я не подсаживаю к ней молодняк. Я отвечаю, что это моя особая любимица. И еще не замужем.

— Только не говори мне, что она вроде той голубки, которая у нас когда-то была.

— Да, что-то вроде, — усмехаюсь я. — Только не заманивает ко мне стоящих самцов.

— И она тоже ест из твоих губ, как та чертовка?

На миг у меня появляется чувство, что Эл каким-то образом проник в мой сон. Если кому-нибудь это и под силу, то разве что Элу. Но тут я вспоминаю. Рассмеявшись, я говорю ему, что канарейки гораздо меньше поддаются дрессировке, чем голуби.

Мы идем на спортивное поле и какое-то время занимаемся метанием диска, потом Эл отправляется домой. Я возвращаюсь в вольер и смотрю на Перту в бинокль. Мне нужно решить, как рассказать ей о том, кто я такой. И, кстати, самому решить, кто я.

Следующей ночью в моем сне я понимаю, что должен рассказать Перте о себе. Днем я уже принял такое решение. А теперь это приходит в голову и тому Птахе, который живет в моем сне.

Сперва мы с Пертой вместе летаем, кружась в каком-то новом танце. Облетаем друг друга справа и слева, затем по очереди как бы ныряем вниз, и тот, кто оказывается наверху, перелетает через голову другого. Это красиво, но трудно исполнимо в ограниченном пространстве клетки. Вот если бы мы смогли полетать на свободе!

Натанцевавшись, она приседает передо мной и «пипает», чтобы я ее покормил. Я делаю это запросто. Пришло время спариваться, и она ждет. Я знаю, что внутри нее формируется яйцо, которое ждет моего семени. Мне тоже этого хочется, так пусть же оно бережно оплодотворит его.

— Птаха, чего ты боишься? Разве ты не желаешь, чтобы мы вместе свили гнездо? Я чувствую, у нас получились бы чудесные детки, и мы будем в них, я и ты; мои яйца в первый раз наполнятся жизнью, нашей жизнью. Почему ты боишься?

Я смотрю на Перту. Как я ее люблю! Вещи, о которых она говорит, — это как раз то, о чем я так долго мечтал и пел. Это даже лучше полета.

— Перта, мне сперва нужно тебе о многом рассказать.

— У тебя где-то есть другая самка и другое гнездо?

— Нет. Все не так просто, как эти глупости, Перта.

— То, о чем я говорю, не глупости.

— Слушай меня внимательно, Перта. Прислушивайся к тому, как я буду говорить, так же внимательно, как и к тому, что я скажу. Мне нужно, чтобы ты знала, что я говорю правду. Я хочу, чтобы ты знала, кто я, чтоб мы по-настоящему были вместе.

— Давай, Пташка. Рассказывай.

— Перта, все, что с нами происходит в этой клетке, происходит не на самом деле.

Она глядит на меня то правым, то левым глазом, но ничего не говорит.

— На самом деле там, за ее пределами, я человек. Это я привез тебя в эту клетку.

Я жду какого-то знака с ее стороны, подтверждающего, что она слушает, понимает меня. Если бы я все как следует понимал сам, то, может, сумел бы объяснить лучше. Перта смотрит на меня внимательно.

— Продолжай, Птаха, я слушаю.

— Перта, как ты думаешь, почему мы тут вместе? Дело, во-первых, в том, что, когда я спал и видел сон, мне в нем приснился другой сон, и там была ты, а во-вторых, мне удалось найти похожую на тебя канарейку, которую я привез сюда и которая днем в одиночестве летает по этой клетке. Ты сразу и канарейка из моего второго сна, и та, настоящая, которую я тоже каким-то образом полюбил, но уже как человек. И здесь, в этом моем сне, я потому, что мне это нравится. Я хочу быть с тобой, потому это и происходит.