Чайковский. Старое и новое - Борис Никитин

Финансовое положение Надежды Филаретовны начало довольно резко осложняться еще в 1881 году. Ей были предъявлены долговые обязательства покойного мужа на шесть миллионов рублей, о которых она, по ее словам, ничего не знала. Эти долги ей удалось выплатить: помогла продажа акций, но потребовалась также продажа браиловского имения и московского дома. Раздел имения между самой Надеждой Филаретовной и детьми привел к тому, что ей пришлось выплатить детям вырученные 1,4 миллиона рублей (половина стоимости имения). Баланс в ее состоянии свелся к нулю, и по понятиям любого капиталиста это было бы хорошо, поскольку оставалось доходное дело, теперь уже не пораженное долговыми обязательствами. Но вместе с доходами появились и новые обязательства. Свободных денег оставалось все меньше. Дети получили от матери свою долю и наделы, с которых имели по пятнадцать — двадцать тысяч годового дохода, но это уже были их наделы и доходы, с помощью которых они кормили, одевали и развлекали собственные семьи по своим масштабам. Старший сын Владимир Карлович, как писала Чайковскому Надежда Филаретовна, получал он нее меньше всех из детей — всего семь тысяч в год, — потому что он и сам зарабатывал, будучи директором в правлениях дорог. В 1881 году до того, как Надежда Филаретовна сумела справиться со свалившимися на нее финансовыми бедами, она писала Чайковскому: "Мое положение в настоящее время более чем критическое", и оно действительно тогда было таковым. Несмотря на это заявление, она нашла необходимым успокоить Петра Ильича, что сумма субсидии, которая ему выплачивается, "так ничтожна в ее миллионом разорении", что она не может быть для нее чувствительной. Тем не менее Надежда Филаретовна пообещала Петру Ильичу сказать, когда такая сумма будет иметь для нее значение. Это был серьезный сигнал. Сыну Владимиру, который вел большую часть железнодорожных дел, — семь тысяч в год, Чайковскому — шесть тысяч; "положение более чем критическое", обещание сказать, когда шесть тысяч станут чувствительными, — было над чем задуматься. И Петр Ильич задумывался, но ни к чему не пришел. Мысли его быстро возвращались к тому, что было самым важным для него. И можно ли ему поставить это в вину, бросить даже самый малый упрек? Вряд ли, плоды его деятельности отвергают даже самый вопрос такого рода. Решать, как поступить с субсидией, должна была сама Надежда Филаретовна, хотя внешне дело выглядит так, что Чайковскому следовало бы самому отказаться от денежной помощи.

После временного урегулирования своего критического положения настроение у Надежды Филаретовны улучшилось, и переписка приобрела почти прежний спокойный тон. В октябре 1881 года она даже послала Петру Ильичу чек сверх обычной бюджетной суммы, упрекнув его за то, что он, нуждаясь в деньгах, не обратился к ней, а взялся за нудную работу по редактированию сочинений Бортнянского, которую ему дал Юргенсон специально для заработка. Петр Ильич, конечно, благодарил, но вместе с тем умолял Надежду Филаретовну впредь никогда не нарушать его бюджета. "Пожалуйста, никогда не забывайте, — писал он, — что благодаря Вам вот уже четыре года я достиг такого материального благополучия, о котором никогда прежде и мечтать не мог, что у меня средств не только, много, но очень много, слишком много, так как они далеко превышают мои действительные потребности". Такое заявление Петра Ильича в сочетании с теми сведениями, которые имела Надежда Филаретовна о его доходах в 1890 году, только способствовало тому, что у его покровительницы оставалось меньше колебаний, когда назрело решение прекратить выплату субсидии.

Дела Надежды Филаретовны в течение нескольких лет выглядели более или менее устойчиво. Она даже позволила себе роскошь приобрести виллу на юге Франции. Но тучи; над ее состоянием сгущались. Козни членов правления i Рязанской дороги, мероприятия правительства в отношении частных дорог держали ее в постоянном напряжении, и все труднее становилось удерживать финансовое равновесие. К этим внешним трудностям прибавилось резкое ухудшение ее здоровья. Усиливался туберкулезный процесс в легких, сухотка руки не позволяла ей самой писать свои письма, в 1889–1890 годы у нее началось тяжелое нервное заболевание. Она и прежде была глуховата, а теперь почти совсем перестала слышать. Особенно тяжело ей было видеть безнадежное положение ее старшего сына Владимира, который был смертельно болен и гас на ее глазах. Он умер в 1892 году.

Анна Львовна Мекк-Давыдова, вспоминая об этих тяжелых временах, рассказывала, что, когда она навестила совсем больную Надежду Филаретовну в Висбадене, то та так ответила на ее вопрос о Петре Ильиче: "Я знала, что я ему больше не нужна и не могу больше ничего дать, я не хотела бы, чтобы наша переписка стала для него обузой, тогда как для меня она всегда была радостью. Но на радость для себя я не имела права. Если он не понял меня и я ему была еще нужна, зачем он мне никогда больше не написал? Ведь он обещал! Правда, я отказала ему в материальной помощи, но разве это могло иметь значение?" 149

Умная Надежда Филаретовна уже давно поняла, что Чайковскому нелегко писать свои письма, не было больше и тех восторженно откровенных излияний души, рассказов о жизни, музыке, философии, литературе, религии, которые содержались в письмах в первые годы переписки. Она сняла с него эту обузу, думая, что он только вздохнет с облегчением и спокойно воспримет такой разрыв. А деньги? Они, конечно, играли немалую роль для Чайковского даже в 1890 году, когда он стал знаменитым и доходы его сильно возросли. Надежда Филаретовна вряд ли так уж почувствовала вес шести тысяч рублей в своем годовом бюджете. Скорее эта субсидия становилась теперь для нее моральным бременем. Видимо, как рассказывает Анна Львовна, она действительно считала себя виноватой в том, что дружба с Петром Ильичом, хотя и состоявшая только в переписке и денежной помощи, отнимала ее от семьи, и особенно в том, что она теряла своего старшего сына (вспомним: сыну Владимиру — семь тысяч, потому что он зарабатывает, Чайковскому — шесть тысяч, но в 1890 году Чайковский стал тоже очень много зарабатывать). "Мои грех, — сказала она себе, — и я должна его искупить". Больная и почти беспомощная Надежда Филаретовна безбожница, выработавшая свою собственную рациональную религию и воспитывавшая на этой религии своих детей теперь погрузилась всем своим существом в самую настоящую религию, совершая долгие молебны и разные религиозные обряды150.

Всему приходит конец. Замирает любовь, остывает пыл дружбы, прекращается и переписка. Там, где чувства были теплы и благородны, остаются столь же теплые и благородные воспоминания. Однако Надежда Филаретовна никак не могла предположить, что ее последнее письмо принесет Чайковскому такую горькую обиду. Она все-таки ждала, что он напишет, — об этом свидетельствуют совсем разные по своему отношению к Чайковскому люди — Пахульский и Анна Львовна, но Петр Ильич этого не сделал. Надежда Филаретовна сама написать была не в состоянии. Так и расстались они, унеся каждый свои воспоминания в могилу. Надежда Филаретовна умерла вскоре после Чайковского, в январе 1894 года.