Чайковский. Старое и новое - Борис Никитин

1890 год был годом "Пиковой дамы", и в письмах Чайковского к Юлии Петровне рассказывается о том, как появилась идея писать эту оперу, как продвигается дело с ее сочинением. Из Флоренции, где он работал над "Пиковой дамой", Петр Ильич радостно извещал, что совершил просто подвиг — за семь недель написал большую оперу, инструментовать которую едет домой. Это и в самом деле был подвиг — создание не только большой, но и лучшей русской оперы, завоевавшей мировое признание.

Писать письма становилось все труднее. Петр Ильич в каждом письме приносил извинения, что пишет очень коротко. В это время у Юлии Петровны начались разлады в севастопольской семье: не ладили бабушка и дети. Дочь Юлии Петровны полюбила молодого человека, которому его родители запретили посещать Шпажинских, считая, что девушка из семьи, в которой нет отца, ему не пара. К главному несчастью прибавились еще местные невзгоды. Юлия Петровна была в отчаянии. Чайковский советовал ей куда-нибудь уехать, настаивал на том, чтобы она решительно требовала от Ипполита Васильевича средств для обеспечения семьи. Как все это сделать? Этого не знала Юлия Петровна. Не знал и ничего не мог придумать для нее и Петр Ильич.

Последнее его письмо к Юлии Петровне было написано 1 октября 1891 года из Майданова, куда он снова переселился после возвращения из поездки в Америку. Он рассказывал ей о концертах, о постановке "Пиковой дамы" в Москве, о других своих музыкальных делах, снова советовал уехать куда-нибудь в тихий уголок южного берега Крыма…

На этом переписка оборвалась.

Всего сохранилось восемьдесят два письма Чайковского к Юлии Петровне. После Надежды Филаретовны фон Мекк, с которой не может сравниться ни одна женщина — адресат Петра Ильича (семьсот шестьдесят писем), Юлия Петровна Шпажинская по количеству полученных от Чайковского писем занимает первое место среди женщин. Что так привлекло Чайковского в Юлии Петровне, почему он принимал такое участие в ее жизни, почему ждал ее откровений и отвечал на них длинными, содержательными, интересными письмами, почему так вдруг оборвалась переписка, встречался ли когда-нибудь потом Петр Ильич с Юлией Петровной? На эти и многие другие вопросы ответов нет.

Стоит ли высказывать предположения?

Наверное, нет. Ведь все-таки главное в том, что письма Чайковского Юлии Петровне рисуют его великолепный духовный портрет, и, смотря на Петра Ильича сквозь содержание этих писем, можно увидеть все те же его добрые свойства, которые уже удавалось видеть и с других позиций. Есть и еще одно немаловажное обстоятельство: Юлии Петровне Чайковский писал свободнее, чем Надежде Филаретовне, не стесняясь налагаемых особым положением благодетельницы ограничений, которые все-таки иногда препятствовали его жизненному откровению с ней. В переписке с Юлией Петровной, у которой ему нечего было брать, кроме дружбы (а может быть, и любви), почитания и искренних признаний в постигших ее горестях, опорой и утешителем всегда был он сам. И даже если какие-то движения его души побуждали его к наивным поступкам, которые не приносили материальной пользы, то и такие действия его все равно не кажутся бесполезными. Людям очень бывает нужно, чтобы их просто любили.

Вспоминайте меня иногда

13 сентябре 1890 года Петр Ильич гостил у брата Анатолия, ставшего тифлисским вице-губернатором. Там он получил письмо от Надежды Филаретовны, уведомлявшее его о том, что она разорилась и вынуждена прекратить выплату субсидии. Письмо заканчивалось словами "Вспоминайте меня иногда".

Это последнее письмо Надежды Филаретовны к Чайковскому не сохранилось, и судить о его содержании можно только по ответному письму Петра Ильича от 22 сентября. Последняя фраза Надежды Филаретовны, о которой в своем ответе упомянул Чайковский, давала понять, что положен конец и переписке.

Петр Ильич был потрясен этим известием. В своем ответе он не скрывал того, что прекращение субсидии отразится на его материальном благосостоянии, но успокаивал Надежду Филаретовну тем, что доходы его в последнее время сильно увеличились и что они и дальше будут расти. Он в большей мере выражал беспокойство за судьбу самой Надежды Филаретовны и писал, что не представляет себе, как она сможет жить без богатства.

Последние слова Надежды Филаретовны обидели его, обидели не "немножко", как он ей написал, а оказались самым тяжелым потрясением. Выходило, что он вынужден перестать писать своей благодетельнице и прекратить с ней всякие отношения, после того, как лишился ее денег. Однако и денежная сторона вызвала весьма горькие чувства, особенно на первых порах. Через несколько дней после получения неприятного известия Петр Ильич писал Юргенсону и, сообщая ему о постигшей его беде, начал с денежных дел. "У меня отныне шестью тысячами в год будет меньше. На днях я получил от Надежды Филаретовны письмо, в котором она сообщает, что к крайнему своему прискорбию, вследствие запутанности дел и разорения почти полного, принуждена прекратить выдачу ежегодной субсидии. Я перенес этот удар философски, но тем не менее был неприятно поражен и удивлен…" И только после излияния своей досады относительно потери шести тысяч Чайковский слегка коснулся того главного, что в действительности терзало его куда больше, чем деньги, написав "оскорблено мое самолюбие". Но с Юргенсоном он всегда был грубо откровенен и позволил себе в пылу своей обиды добавить злую, жестокую фразу: "Теперь мне хотелось бы, чтобы она окончательно разорилась — так, чтобы нуждалась в моей помощи. А то ведь я отлично знаю, что с нашей точки зрения она все-таки страшно богата" из.

В этих словах есть уже отдельные намеки на понимание существа дела, хотя понимание Петра Ильича и в тот момент было далеко не полным, да и потом, когда он почувствовал несправедливость своих обвинений в адрес Надежды Филаретовны, до конца избавиться от своих обид так и не смог.

Прошло еще немного времени, и Петр Ильич уже гораздо спокойнее сообщал о потере субсидии Модесту Ильичу. Его признание, что он "мало огорчился уменьшением доходов" и что он больше обращал внимания на чувства вызываемые поступком Надежды Филаретовны, звучали вполне искренно. Модест Ильич расценил это и вовсе трезво: "Само собой, не шесть тысяч мне жаль… Тяжел укол гордости, сделанный тебе" 144.

Ни Петр Ильич, ни его брат не могли знать всех обстоятельств, которые сложились в то время у Надежды Филаретовны, а потому, даже смягчившись после потрясения от полученного известия, не могли до конца понять ее неожиданный поступок, особенно отказ от дальнейшей переписки, что особенно ударяло по самолюбию Чайковского.