Чайковский. Старое и новое - Борис Никитин

Он работал, по его собственному признанию, как вол. Репетиции, концерты, кропотливый труд над клавирными переложениями, инструментовка "Чародейки", изучение партитур и проигрывание произведений других композиторов. И все же он успевал писать множество писем, не забывая ободрять Юлию Петровну. Письмо от 26 марта с интересными суждениями о Льве Толстом. Откровенное осуждение "Власти тьмы". Письмо от 10 апреля с увещеваниями: "Ради бога, дорогая Юлия Петровна, никогда не пишите мне, что Вы мне наскучили, что мне неприятны Ваши письма… Будьте уверены, что мне желательно, чтобы Вы как можно чаще и больше писали мне". Два письма в мае, два в июне, из Тифлиса и Боржома. И наконец Петр Ильич в Севастополе у Юлии Петровны. О чем они там беседовали, никто не знает, и только письмо Чайковского из Аахена может дать некоторое представление об удивительной севастопольской встрече первого композитора России с несчастной покинутой женщиной, в которой ему хотелось хоть на мгновение возбудить радостное волнение, надолго оживляющее человека сладким воспоминанием.

"Мое посещение Вас в Севастополе, — читаем мы в аахенском письме от 22 июля, — немножко похоже на сонную грезу. Синее море, зной, раскаленные улицы, снование по всем севастопольским закоулкам, открытие таинственного Вашего убежища, четверть часа свидания с Вами, пароход — все это мелькнуло как мгновение, и не знаешь, наяву это было или во сне" 132.

Письмо это — больше, чем просто участие. В ней слышится глубокое взаимопонимание двух существ, не безразличных друг другу, но это и все, что можно сказать.

10 июля 1887 года, в тот день, когда они встретились в Севастополе, Петр Ильич записал в дневнике: "Севастополь. Жара. Насилу нашел Шпажинскую. Она проводила меня". Но в дневнике он почти никогда и не писал подробнее — только факты, как он сам говорил.

После этой встречи Петр Ильич стал с особым усердием нахваливать литературный талант Юлии Петровны и уговаривать ее писать. Видимо, беседа в Севастополе возымела свое действие, и Юлия Петровна всерьез взялась за перо. Петр Ильич радовался и писал ей: "Мое сочувствие удесятерится, когда я увижу в Вас не только оскорбленную и глубоко страдающую женщину, способную лишь пассивно относиться к нагрянувшей беде, но и борца, для которого бесплодные сетования — лишь способ без надобности растравлять свою рану" '33.

Юлия Петровна начала писать повесть "Тася". Петр Ильич советовал ей придерживаться своего пережитого, писать автобиографически. Он обещал помочь в продвижении повести к изданию и просил прислать рукопись без каких-либо доработок. Ему не терпелось сделать что-то доброе и важное для своей подопечной. Получив первую часть рукописи, он вначале дает очень осторожный и сдержанный отзыв, отмечает, что "Тася" получилась больше философским, чем художественным, произведением. Дальше он увлекается и, хотя немного бранит за длинноты, недостатки формы, с восторгом замечает: "Талант несомненный… Вы бесподобный стилист!.. Насчет художественности беру слова назад… Вы должны быть писательницей. Браво! Браво!… Рад за русскую литературу!" 134

Восторги Петра Ильича, видимо, были сильно подкреплены его пристрастным отношением к Юлии Петровне. Петр Ильич послал повесть своему брату, который уже приобрел солидный литературный опыт и имел неплохие связи в литературных кругах. Модест Ильич, просмотрев произведение Юлии Петровны, сразу охладил восхищение композитора, и Петр Ильич перечить не стал: трезвые доводы он понимал прекрасно и умел признавать поражение в тех сферах, где не считал себя профессионалом. Юлии Петровне он обо всем написал откровенно, но очень лаконично, что, конечно, весьма огорчило ее; он спрашивал, не желает ли она послать Модесту Ильичу другую свою повесть — детскую. Но Юлия Петровна то ли обиделась, то ли в своей обиде не желала далее утруждать Чайковского, но так или иначе свою детскую повесть она решила отправить на суд не кому иному, как отвергнувшему ее супругу Ипполиту Васильевичу. "Странные бывают надежды и поступки у женщин!" — такие мысли пришли к Чайковскому, когда он узнал об этом. Конечно же, Ипполит Васильевич похвалил — терять мир с доселе покорной женщиной, которая могла бы побеспокоить его куда более серьезными заботами, ему вовсе было не желательно, — но, похвалив, тут же заявил, что повесть требует переделки, а у него на это нет времени. Петр Ильич не знал, что и сказать Юлии Петровне: он все-таки чувствовал и себя виноватым во всей этой затее. "Это было непростительной ошибкой, — написал он в конце концов, — ибо ведь вся штука в том, что литература может дать Вам положение независимое, а от кого независимое? Именно от того, к которому Вы обратились" 135.

Но добрые слова и настойчивость Чайковского все же делали свое дело, и, несмотря на жестокие удары от неудач с "Тасей" и детской повестью, Юлия Петровна внимала своему наставнику и утешителю.

А наставник и утешитель в это время был до предела занят. В октябре 1887 года должна была состояться премьера "Чародейки" в Мариинском театре. Петра Ильича начали беспокоить длинные и утомительные сцены в опере. Прежде восторженное отношение к либретто Шпажинского несколько поостыло, и пришлось сделать в нем некоторые сокращения и изменения. Музыка тоже потребовала вмешательства. Петр Ильич тревожился за свое творение и много советовался с Направником и с певицей Павловской, которая должна была петь Настасью. Тревоги его были прерваны известием из Аахена о смерти Н. Д. Кондратьева.

"Мрачное состояние духа", — писал Петр Ильич в дневнике. Нависающая тяжесть премьеры "Чародейки" не позволяла ему долго предаваться мрачным размышлениям. Через несколько дней он выехал в Петербург. Начались репетиции оперы…

Либретто Шпажинского все менее нравилось Петру Ильичу, и его волнение за успех "Чародейки" стало уже не просто обычным возбуждением, свойственным почти каждому автору перед тем, как его произведение должно предстать на суд публики. Он теперь явно чувствовал, что опера будет утомлять слушателей, что действие растянуто, что народные сцены вышли не так, как ему хотелось. Предчувствия его были основательны. На первом представлении опера была встречена хорошо, но Петр Ильич, хотя и был доволен постановкой, своим дирижерством и аплодисментами, все же заметил некоторую холодность. Он подробно описал Юлии Петровне, как прошел первый спектакль, и собственное его заключение было, что опера мало нравится и что вина за это лежит как на нем самом, так и на авторе либретто. "Мало он приладился к оперным требованиям, — писал о Шпажинском Петр Ильич. — Много слов, разговор преобладает над лиризмом. Как я ни сокращал его текст, в общем сцены вышли растянутыми". В то же время Чайковский не отчаивался. "К этой опере надо привыкнуть, — замечал он Юлии Петровне, утешая самого себя, — она утвердится, когда публика прислушается"136. Поделившись своим разочарованием и надеждами, Петр Ильич просил Юлию Петровну ни в коем случае не сообщать о его отношении к либретто Ипполиту Васильевичу, с коим у нее были какие-то почтовые отношения.