Дитте - дитя человеческое - Мартин Андерсен-Нексе

По всему животу шла темная полоска. Дитте хорошо это знала, бабушка разглядела ее, когда Дитте была еще маленькая, и не раз предсказывала внучке, что она будет легко рожать детей и родит их много. А вот под мышками оказались рыжеватые курчавые волосики, это была новость, и новость волнующая. Дитте приподняла обеими руками свои уже наливавшиеся груди и с гордостью почувствовала, какие они стали полные и тяжелые — особенно если наклониться вперед! Зато спиной похвастаться никак нельзя. Во всю длину прощупывался ряд косточек… Дорого бы дала Дитте, чтобы посмотреть на себя сзади, — неужели у нее все еще кривая спина?..

И вдруг ее охватил страх, что кто-нибудь придет сюда сейчас или же подсматривает за нею сверху с поля. Она схватила платье и с визгом убежала в кусты одеваться.

Да и что, собственно, можно было увидеть? Только долговязую девичью фигуру, не напоминавшую по формам ни девочку, ни женщину. Во всяком случае, внешний вид Дитте не мог бы заставить мужчин потерять голову. Прекраснее всего в ней по-прежнему было сердце, а сердце — не в цене. Оттого природа предусмотрительно и спрятала его в груди.

III

ХОЗЯЙКА

Карен Баккегор и Дитте пошли в черные сени, чтобы приготовить смесь из муки с гипсом для крыс; все детальные обитатели хутора спали после обеда, даже молодая работница Сине. Карен стоя мешала и растирала сухую смесь; движения у нее были резкие, размашистые, и при каждом движении от нее шел такой едкий запах пота, что Дитте в дрожь кидало. Когда смесь была готова, ее рассыпали в бумажные пакетики, которые Дитте должна была положить в крысиные дыры, — их была масса в амбаре и в риге. На дворе стояла тишина — та тишина, от которой клонит ко сну, и Дитте, вставшая рано, с удовольствием бы прикорнула тут же на каменном полу сеней.

— Ну вот, — сказала хозяйка, положив ей в передник последние пакетики. — Когда они все это сожрут, я думаю, мы от них избавимся навсегда.

— Это очень ядовито? — спросила Дитте.

— Ядовито?.. Нет! Собственно говоря, это невиннейшая вещь в мире. Но когда крысы набьют себе этим полное брюхо, им захочется пить — от сухой-то еды! А как только гипс смешается с водой, он затвердеет, и брюхо у них окаменеет. Вот и все.

— Ох! Какая страшная смерть!

Карен с неудовольствием тряхнула головой.

— Еще что! Нам главное избавиться от крыс, а как — это все равно. Умирают по-разному, но конец бывает один… Вы когда же ожидаете домой свою мать?

Вопрос застиг Дитте врасплох и больно задел ее — пожалуй, главным образом в связи с предшествующим замечанием хозяйки.

— Должно быть, еще не очень скоро, — прошептала он;.

— А как ты думаешь, она добралась до денег? — продолжала хозяйка: сегодня она была что-то уж очень разговорчива.

Дитте этого не знала. Вообще она предпочитала молчать, когда ее расспрашивали о преступлении, но хозяйке нельзя было не ответить.

— Бабушка носила их на себе, — тихо выговорила она.

— И глупо делала. Ей бы снести деньги в сберегательную кассу, а не таскать на себе. Теперь бы ты получила их… Они ведь тебе были назначены. И на них бы еще проценты наросли. — Карен принялась высчитывать. — Сотен пять далеров, пожалуй, составилось бы… тысяча крон! Деньги не малые для такой бедной девушки, как ты, пригодились бы тебе в придапое. На Хуторе на Песках, как видно, не поскупились! Денежки-то ведь оттуда?

Дитте так бы и сбежала поскорее от этих мучительных для нее расспросов и от этого запаха, бившего ей в нос. От хозяйки воняло потом и еще чем-то так сильно, что Дитте чуть не стошнило, ей становилось все больше и больше не но себе около этой дородной женщины, так грузно ступавшей и с такими грубыми манерами. Девочка чувствовала себя перед нею жалкой букашкой, которую вот-вот нечаянно раздавят.

— Не пора ли выгонять коров? — спросила она, подвигаясь к дверям.

Карен взглянула на старые борнхольмские часы.

— Да, гони скорее… Только разбуди сначала Расмуса.

Хуже этого поручения быть не могло: во-первых, Дитте боялась поденщика, а во-вторых, его вообще было трудно добудиться. Уверяли, что он притворяется спящим, чтобы поближе подманить к себе того, кто станет будить его. Сине вышла из своей каморки, и Дитте умоляюще взглянула на нее. Но девушка со сна не сообразила.

— Ну, беги же, чего стоишь! — сказала хозяйка.

Дитте поплелась через двор и, остановившись возле открытой двери, начала окликать поденщика. Карен стояла в сенях и наблюдала за ней.

— Посмотрите на эту глупую девчонку! — с досадой проговорила она. — Воображает, что может таким манером разбудить его!

— Да она боится его, — неодобрительно отозвалась Сине. Ей было жаль девочку.

— Боится!.. Вот я ей покажу, как ломаться!.. Эй, ты! Заберись к нему на самый верх да тряхни его там хорошенько! — насмешливо закричала Карен. — Только берегись, как бы он не оборвал тебе твоих ангельских крылышек!..

Дитте все стояла у дверей, поглядывая то в темную пасть сеновала, то на хозяйку.

— Уж не помочь ли тебе? — опять крикнула Карен.

И только тогда Дитте шмыгнула в дверь, но ясно было, что дальше порога она не двинется. іКарен возилась со своими деревянными башмаками. Она так разозлилась, что не могла сразу попасть в них ногами! Проучит же она девчонку!.. Но Сипе уже бежала через двор.

— Выгоняй живее стадо, а уж я добужусь его! — сказала она Дитте и выпроводила ее в другую дверь сарая.

От хозяйки, однако, отделаться было не так-то просто. Экие глупости! На что это похоже? И можно ли спускать подобные вещи! Нечего поощрять таких неженок, которые визжат, завидев уховертку! Этим девчонкам только на пользу пойдет, если проучить их вовремя!..

Но Сине уже обжилась на хуторе и ухом не повела. Пусть себе хозяйка кричит, сколько хочет, когда-нибудь да угомонится.

И на этот раз Карен замолчала сравнительно скоро. Вдруг послышался грохот колес быстро мчавшейся с холма телеги, которая затем, не замедляя хода, завернула во двор и круто остановилась у парадной двери. Седок лихо щелкнул бичом. Это был барышник.

— Нет ли чего на продажу? — крикнул он хозяйке, которая в деревянных башмаках топталась возле дверей.

— Есть убойный теленок, — ответила она, направляясь к нему.

Дитте, выгоняя скотину из-за загородки, лишь мельком взглянула на приезжего, но узнала бы его и по одному грохоту телеги, с такой быстротой никто, кроме него, не ездил. Это был дядя Йоханнес в котелке и щегольском коричневом плаще, — настоящий городской франт! Видно, повезло ему все-таки.

Дитте уже понимала, что значит добрая или дурная слава. От последней никуда не убежишь, — она тенью будет следовать за тобой по пятам. «А! девчонка Живодера из Сорочьего Гнезда!»— говорили люди многозначительно друг другу. И все уже понимали, в чем дело, и сразу завязывался оживленный разговор — о знахарке Марен, о преступлении Сэрине Манн, о колбаснике-собачнике… Дитте слишком хорошо знала все эти разговоры. И вовсе нетрудно, глядя на людей, догадаться, что они судачат о тебе. Большинство даже не давало себе труда скрывать это.

Семью Живодера обвиняли во многом, иногда без всякого основания, и взваливали на нее куда больше, чем даже она сама подозревала. На обвинения вообще никто не скупился. Слухи, за которые никто не взял бы на себя ответственности и которым в сущности никто по-настоящему и не верил, словно из-под земли вырастали и, обойдя круг, снова возвращались туда же. А все с радостью спешили разнести их дальше. Выходило, как будто люди возненавидели семью Живодера за собственную несправедливость к ней. Быть может, им необходимо было оправдаться в собственных глазах за эту ненависть, и они заглушали в себе совесть, выдумывая злостные небылицы. В своем неустанном стремлении к свету человек предпочитает искать источник зла вне себя самого. Словом, Ларc Петер с семьей считались париями, и на них нападали за то, что они были обижены судьбой. Никто не старался восстановить истину, — ведь действительность иногда превосходит самые дикие фантазии. И, кроме того, семье Живодера предоставлялось право своим поведением посрамить всех сплетников.

Она по мере сил и пользовалась этим правом, отличаясь трудолюбием, добропорядочностью и честностью. Частенько трудно было, приходилось кое-как перебиваться, чтобы не давать повода для осуждения. И Дитте понять не могла, как это другие столь равнодушны к суду людскому! Вот, например, хозяйка. Сколько о ней ходило толков, но она и не думала стараться опровергнуть их своим поведением. Смирением она не отличалась и чаще всего сама смотрела на людей сверху вниз. Плевать она хотела на все пересуды и делала то, что ей нравилось! Дитте не понимала этого полного пренебрежения всякими приличиями и правилами добропорядочности. Вот, наверное, о ком говорилось в Священном писании: «слава их — в сраме».