Эта сильная слабая женщина - Евгений Воеводин

— Ты чего такой сердитый?

— Я не сердитый.

На ней был платок с иностранными словами, тот самый, который Ростька повязывал прежде на шею.

— Странный ты какой-то.

— Я не странный.

Она была задумчива; взгляд, которым она смотрела на него, казался печальным.

— Ты хотел показать мне, как ловят хариусов, — сказала она. — Сегодня выходной. Пойдем сегодня?

Он согласился.

Удочки у него были. Нина кивнула, увидев их:

— У моего отца дома такие же.

Но к реке она даже не подошла. Села на широкий пень и попросила Кобысова сесть рядом. Аллах с ними, с этими хариусами! Ей просто хочется посидеть здесь, чтоб никто не мешал. Странно: такая огромная тайга кругом, а никуда не уйти, чтоб не было людей.

— Ты сюда по своей воле приехал? — спросила Нина.

— А как же? — удивился Кобысов. — А вы разве не по своей?

— Нет, — сказала Нина. — Так получилось. Это только ведь в газетах пишут про энтузиазм. А я вот — без энтузиазма. Так получилось, — повторила она. — Тебе, наверно, неприятно это слушать? Ты ведь — энтузиаст. Ребята рассказывали, как ты по двое суток из машины не вылезал. Верно?

— Верно, — тихо сказал Кобысов, — Пока самосвал грузили, я голову на баранку. Десять минут покемаришь — и обратно.

— Ну вот, видишь…

— Так все же так работали, — удивился Кобысов. — И Ростька тоже.

— Ростька? — переспросила Нина. — Ну, он больше о сверхурочных думал и о премиальных. Не такой он человек.

Кобысов промолчал. Видимо, Нина знала о Ростьке больше, чем он сам, хотя они вместе месили колесами таежные дороги. Он промолчал вовсе не потому, что хотел узнать о Ростьке то, что знала Нина. Просто он понял или, вернее, почувствовал, что о Ростьке сейчас говорить не следует.

— Так что же у вас получилось? — спросил он. — Как вы сюда попали?

— А очень просто, — усмехнулась Нина. — Отец пьет, я и удрала. А все остальное — дело случая. Предложили в райкоме комсомола на Абакан — Тайшет, я и поехала на Абакан — Тайшет.

— Вот видите, как выходит, — сказал Кобысов. — А у меня мать померла, ребята сюда позвали — тоже получается случайность? Только я уже отсюда никуда не уеду.

— Уедешь, — снова усмехнулась Нина. — Надоест-то в вагончике жить.

— Комнату дадут.

— Женишься, — в тон ему ответила Нина. — Детишек нарожаешь. И будешь учить их ловить хариусов. Верно?

Он снова не ответил. Нина смотрела мимо него, куда-то на сопки, заросшие кедрачами и похожие на горбы диких зверей, чередой бредущих к реке на вечерний водопой. Там, наверху, на горбах, было еще светло, а здесь, в распадке, уже поднимался туман, перемешиваясь с вечерними сумерками.

Нина сидела, обхватив колени. Юбка у нее была короткой, и Кобысов видел высоко открытые ноги девушки. Он краснел и чувствовал, что она внутренне потешается над его смущением. Вот ведь лопух лопухом! Завел девчонку в такую глушь, сидит рядом с ней и смотрит на ее ноги.

— Как ты думаешь, — спросила Нина, — почему я с тобой сюда пошла?

У Кобысова перехватило дыхание.

— Хариусов ловить, думаешь? — усмехнулась Нина. — А вот и нет. Просто надоело мне… Скажи, все ребята о девчонках плохо говорят, да?

— Нет, не все, — выдавил из себя Кобысов.

— А обо мне? — спросила Нина. — Обо мне что говорят?

Кобысову почудилось, что Нина спросила это с тревогой. Он поглядел на нее, и Нина ответила долгим, испытующим взглядом. Кобысов отвел глаза.

— Ничего, — солгал он.

О Нине говорили. Говорили, что путается с Ростькой и уже надоела ему до чертиков. Есть девчонки как девчонки, без всяких там претензий, а эта влюбилась по самую маковку и прохода Ростьке не дает, а он готов от нее в тайгу бежать, к медведям. Рубашки ему стирает! «Ты чего хмурый — не захворал ли?» Как же, такой захворает! Пол-литра ему охота, вот и вся болезнь…

Но Кобысов солгал и знал, что Нина не поверила ему.

— Наплевать, — сказала Нина, вставая. — Показывай, как ловить хариусов.

Зимой Нину перевели мыть посуду на котлопункт. Ей нельзя было больше работать в тайге, на дороге.

Когда об этом рассказали Ростьке, он только скривил губы.

— Про папу только мама знает. Сам видел, как она с Ромкой на речку таскалась, рыбку ловить.

И тут уж шуток было не обобраться: ай да Ромка, ай да хват-парень! Вот тебе и тихоня, подкатился все-таки к девчонке! Но это были шутки. Никто не сомневался в том, что отец будущего ребенка все-таки не Кобысов, а Ростька.

…Кобысова разбудили апрельским утром, затемно. У вагончика, кутаясь в платок, стояла какая-то женщина. Спросонья и в темноте Роман не сразу узнал фельдшерицу.

— Давай скорее, — сказала она. — Нину надо в поселок везти. Уже.

Это было такое страшное «уже», что Кобысов не вернулся в вагончик, чтобы надеть свитер, а побежал к навесу, в чем был, — хорошо, что успел накинуть ватную стеганку поверх майки.

В темноте он подогнал свою «уазку» к вагончику, где жила Нина, и, приоткрыв дверцу, смотрел, как тяжело, как осторожно она спускается по скользким, обледеневшим ступенькам на землю. Подружки помогали ей. Он не вышел из кабины. Не обернулся и тогда, когда фельдшерица устраивала Нину сзади него, в крытом кузове. Он боялся встретиться с Ниной глазами.

— Осторожней только, — попросила фельдшерица.

— Не по асфальту поедем, — сказал Кобысов. — Не учи.

Он знал эту дорогу наизусть, как знают много раз читанную книгу. Он мог ехать, не включая дальний свет. Хорошо, что за ночь дорога подмерзла. Он будто на ощупь чувствовал каждую рытвину, будто не под колесами была дорога, а под его собственными ногами.

Он не думал ни о чем, он весь был там, на дороге, и словно обгонял свою машину, чтобы не пропустить самую что ни на есть паршивую выбоину. Потом дорога начала ползти вверх — они добрались до перевала, до Малого Верблюда, и первый раз за всю дорогу Кобысову пришла в голову четкая мысль: надо прижаться к скале, иначе черт его знает, вдруг соскользнет колесо и машину занесет к пропасти.

Пропасть была справа. На повороте луч фар вдруг свернул с дороги, ушел в пустоту, в темень, и потерялся где-то в кромешной мгле. Кобысов вздрогнул. Он, может быть, тысячу раз проезжал здесь ночью, и ему никогда не было страшно, а сейчас он испугался. На повороте задние колеса повело, и он отчаянно крутанул баранку, дал газ, и только тогда, когда свет снова лег на дорогу, тихо выругался — это его сразу успокоило.

— Что там? — спросила фельдшерица. — Далеко еще?

Он не ответил.

Сразу за Малым Верблюдом пошла сырая низина, и дорога прижалась к реке, той самой, где он когда-то ловил с Ниной хариусов. Здесь путь был укатанным, и Кобысов начал прибавлять газ. Он снова не думал ни о чем, ему просто не хотелось думать.

Вдруг фельдшерица сказала:

— Останови.

Это было так неожиданно, что до него не сразу дошло, чего она хочет.

— Да останови же! — крикнула она.

Роман остановил машину. Сразу стало тихо, только справа, размывая прилипшие к берегам льдины, шумела река.

— Уходи! — снова крикнула фельдшерица. — Ты что, глухой?

Кобысов услышал и шум реки, и стон за спиной, и резкий голос фельдшерицы. Открыв дверь, он спрыгнул на замерзшую дорогу. В машина зажегся свет.

Тогда он пошел прочь, прямо по снегу, чтобы ничего не видеть и не слышать — ни этого света, ни стона. Он проваливался в снег, с трудом выдирал ноги и шел дальше, телом раздвигая голый лозняк. Прутья смыкались за ним, как двери. Наконец он остановился и почувствовал, что его бьет озноб. Он поднял руку и тронул волосы — шапки не было. То ли он забыл ее дома, то ли в машине, то ли ее сбило, пока он пробирался через эти кусты.

Ему казалось, что он остался один посреди огромного мира, уходящего вверх, в темноту, к редким и дрожащим, как капли, звездам. Это чувство не было ни печальным, ни пугающим. Наоборот, оно было наполнено острым, напряженным ожиданием чего-то такого, с чем еще ему, Роману Кобысову, никогда не приходилось встречаться.

И он дождался наконец. Фельдшерица что было сил жала на сигнал. Машина гудела победно и призывно. Кобысов шел обратно и улыбался желтым квадратикам света в окнах «уазки».

Фельдшерица ждала его на дороге.

— Скорее, — сказала она.

— Что? — спросил Кобысов.

— Да боже мой! — нетерпеливо крикнула она. — Рукав! Отпарывай рукав!

Ватник у Кобысова был старый, но прочный. Не так-то просто было отодрать рукав. Кобысову пришлось наступить на ватник. Он не замечал холода. Фельдшерица, схватив отодранный рукав, исчезла в кузове, а Кобысов, снова надев ватник, покрутил голой рукой и расхохотался. Надо же так! Ребеночка в рукав засунуть! Молодец фельдшерица! Ну, догадливая баба!

Полчаса спустя он подогнал машину к поселковой больнице, помог вынести Нину и только потом, когда ее унесли и его рукав тоже унесли, спросил нянечку, кто родился.