Анкета. Общедоступный песенник - Алексей Слаповский

— Ну, спасибо, нам пора.

Никакой реакции.

— Лена, лапушка, нам пора!

— Тебе пора, ты и иди, — сказала Лена. — Лапушка!

Сергей Иванов сел. Главное не напиться, сказал он себе. И выпил еще стакан.

Это оказалось коварное вино. Легко и весело шумело оно в голове, но когда Сергей Иванов решил проявить настойчивость и увести Лену, невзирая на ее возражения, оказалось, что встать он не может. Это его рассмешило, и он рассмеялся. Он смеялся так долго, что заболел живот и потекли слезы из глаз. Южные люди смотрели на это приветливо, радуясь веселью гостя. Потом чьи-то руки сильно и осторожно приподняли Сергея и понесли. Руки старшего брата, подумал Сергей Иванов, у которого не было старшего брата. Младшему брату обязательно нужен старший брат, а старшему — младший. Какой-то сарай. Кровать.

Но, едва его уложили, Сергей все понял. Его сейчас запрут здесь, а Лену изнасилуют всей компанией. Любитель Шекспира будет первым. И Сергей Иванов вскочил, выбежал из сарая, схватил какой-то дрын, побежал к костру с криком:

— Ленка, беги! Беги, я их всех сейчас! Беги!

Но споткнулся, упал. И уснул.

Проснулся он вполне ясным и свежим, благодаря своей юности и здоровью организма. Вышел из сарая и удивился, что еще день. Все работали, наполняя пустой окрестный воздух стуком молотков и визжаньем ножовок, а любитель Шекспира стоял с Леной — так стоят при прощании.

— Выспался? Пошли, — сказала Лена.

— Я прошу прощения, я вел себя глупо, — обратился Сергей Иванов к любителю Шекспира. Тот некоторое время задумчиво смотрел на него, словно решая, простить или не простить, потом сказал Лене:

— Все-таки останьтесь. Вы нравитесь мне.

— Вы мне тоже нравитесь. Но вы со мной не сможете. Серьгу из носа потребуете снять, например.

Любитель Шекспира, тяжело подумав, не согласился:

— Зачем требовать? Попрошу.

— Для вас это одно и то же.

— Вы плохо думаете о моей национальности.

— Плохо. Только я национальность мужчин имею в виду.

— Ты умная и красивая, и изящная. Я обожествляю все изящное.

— Я вульгарная. Матом ругаюсь.

— В изяществе может быть доля вульгарности. Останьтесь.

— Что я буду делать? Варить для вас обед?

— Ни в коем случае! Просто будете тут жить. А от них вы не услышите ни одного слова, ни одного взгляда не увидите, клянусь!

— Да мне все равно. Просто я другого люблю.

— Мне это очень жаль. Но я буду надеяться. Не потеряйте мой телефон, Елена!

И любитель Шекспира, оставаясь мужчиной, которому не пристало ждать ухода женщины и махать вслед ей ручкой, круто повернулся и пошел к своим, издали увидев какой-то непорядок в работе и распоряжаясь на своем гортанном языке — и совсем другим голосом.

— Чем это ты его успела? — спросил Иванов.

Лена промолчала.

— И откуда он такой образованный? Шекспира наизусть знает!

Лена промолчала.

Наконец отыскали они эту улицу Тургенева и дом номер семнадцать. Во дворе хмурый мужик, чего-то прибивая и не оставляя своего занятия, ответил сердито, что никаких теток и вообще женщин с такой фамилией он знать не знает, сроду их тут не бывало, в поселковом совете или как он теперь называется, могут сказать адрес, а где поселковый совет, объяснять долго, а ему некогда и он не справочное бюро вообще-то.

— Ты не справочное бюро. Ты говнюк, — сказала Лена.

Мужик опустил руки и изумленно спросил:

— Это почему же?

— По-человечески разговаривать надо с людьми, — объяснила Лена.

— Ты думаешь, если ты женского пола, я не могу тебя охреначить молотком вот по черепу тебя? — задал вопрос мужик.

— Можешь, — обнадежила его Лена.

— Еще как могу, — подтвердил мужик. — Катитесь отсюдова.

Они медленно пошли.

Вот тебе и писательский поселок. Этот, с молотком, вполне может быть, сочиняет, например, детские стишки на основе своего садово-огородного быта. Я скворечню прибиваю, птиц на лето поджидаю, прилетайте, птицы, к нам, я вам вдоволь корму дам.

— Мать напутала, наверно, — сказала Лена. — Объясняет сроду долго и подробно — и так, что не разберешься. Сказала: там поселочек, там писатели живут, и все улицы литературные: Некрасова, Лермонтова, Тургенева, но не перепутай, по этой же ветке есть Внуково, там тоже писатели, и тоже улицы литературные, так вот во Внуково тебе не надо, а тебе в Переделкино надо. Сто раз повторила — и я, скорее всего, напутала. Во Внуково нам надо, а не в Переделкино.

— Ну, поехали во Внуково.

— Неохота.

— А куда же тогда?

— Черт его знает. Пожрать где-нибудь, а потом туда.

Они приехали на Киевский вокзал, поели в вокзальном буфете — и отправились опять к «Горбушке».

А у нас тепло и сыро, особенно с ранья.Тут березка и рябина — это родина моя.Куст ракиты над рекою, кто-то виснет на суку.И кукушечка кукует ему вечное ку-ку.

Народу в парке прибавилось. Слухи были самые разноречивые. И вот не слух, а факт, все ставящий на свои места: открылась касса, билеты принимают обратно. Значит, никакого концерта соболезнующих знаменитостей не будет.

Сергей Иванов почти с радостью увидел знакомого длинноносого и калмычку, которая пришла в себя, вместе с ними особой небольшой толпой грудились люди все больше провинциальные, приезжие. Обсуждался вариант, где переночевать — причем желательно так, чтобы всем вместе. Сегодня концерта не будет, но завтра — из достоверных источников! — обязательно состоится, и пусть только попробуют кого с сегодняшними билетами не пустить!

Кто-то сказал, что знает почти в центре, в районе Тимирязевского парка, огромную пустую конюшню, надо только тихо через забор перелезть, а там не шуметь, большого огня не жечь — и все будет в порядке. Там сена полно, на этом сене, было дело, сто двадцать человек разместилось из одной только Пензы (сам рассказчик был пензяк).

Поехали. Шли лесопарковой местностью, наткнулись на забор, перелезли. Искали. Пензяк недоумевал и показывал обеими руками: вот тут была конюшня, точно помню! Но ничего не было, кроме полей Тимирязевской академии и густого старого леса.

Народ стал дробиться, расходиться, на чем свет стоит ругая бедного пензяка.

— Придется к тетке все-таки поехать, — сказал Иванов Лене.

— Ждет она меня. Она двоюродная. И не любят они друг друга с матерью. Это я так, на всякий случай. А ты-то, чего ты ко мне пристал? Ты так и будешь за мной шляться?

— Мне ночевать негде.

— Тогда езжай домой.

— Не хочу.

— А деньги есть у тебя?

— Есть немного.

— Тогда ночуем в лесу.

— А деньги при чем?

— Купим водки, напьемся, чтобы холодно не было — и заснем.

Сергею этот план понравился. Он сбегал и купил водки, хлеба, консервов, потом они углубились в парк, нашли самое укромное, по их мнению, место, Сергей натаскал сухой травы, веток, принялся строить шалаш. Лена стала помогать — и они увлеклись этим, и соорудили вполне сносное для ночлега укрытие.

— Еще бы дождь пошел, — мечтательно сказал Сергей.

И дождь пошел. Мелкий, крапчатый.

Лена достала из своего рюкзачка платок — тоже с черепушечками, как и на ней, разложили припасы и стали угощаться.

Сергей с водкой был осторожен, помня дневной свой конфуз.

Они молчали. Движения — хлеб порезать и подать, консервы открыть, подложить сена сухого под бок, поправить ветку, чтоб в глаза не лезла — заменили разговор, и были лучше разговора. Так просто и легко живут рядом только очень близкие люди. Или очень одинокие.

Вот дела, подумал Сергей Иванов, глядя из сумрака шалаша на дождь и мокрую траву, и дальнее поле сквозь деревья, вот дела, у меня любимейший человек умер, а я счастлив. И вовсе не потому, что рядом милая девушка, с которой мне приятно, вовсе не поэтому, просто — прекрасно это все. Он умер, его хоронили, песни его остались, а сейчас вот дождь, они водку пьют в шалаше, их двое, вокруг лес, а там поле, а там — огромный город. Прекрасно это все. Счастливо это все.

— Я люблю тебя, — сказала Лена.

Сергей вздрогнул и повернулся к ней.

Она держала в руках журнальный портрет Антуфьева. Черно-белая фотография. Только лицо.

— Я люблю тебя, — сказала Лена. — Я из-за тебя только жила. Я к тебе ехала сказать, что тебя люблю. Ты бы посмеялся — ты ведь нормальный человек. И я бы со спокойной совестью — под поезд. А ты взял и умер, идиот. Сволочь ты. Теперь куча девчонок себе вены повзрезают. Или тоже под поезд. Ты хочешь, чтобы и я в этой куче? Понял, что ты сделал? Жизнь у меня отнял, гад, а теперь и смерть отнял, гад. Я хочу быть с тобой, гад.

— Говорим как пишем, — с нарочитой усмешкой сказал Сергей Иванов.

— Ты, сопляк, не слушай. А если слушаешь — чтобы тут же забыл. Понял меня? Если ты мне хоть раз напомнишь… В одном городе живем, я тебя найду и… Изуродую дурака…