Анкета. Общедоступный песенник - Алексей Слаповский

В углу у двери сидел нищий. Рвань, грязь, вонь. В картузе — скомканная денежная бумажка и медяки.

— Плохо подают; отец?

— Такие как ты, плохо. Больно богатые.

— Я не больно богат, я богат небольно, — поиграл словами Крахоборов. И ему захотелось кинуть в картуз пятьдесят тысяч рублей денег. И он кинул бы, но нищий вдруг сказал:

— A у меня день рожденья седьня.

— И сколько тебе?

— Сорок три! — заулыбался нищий черными обломками зубов. Всякое сведение о своей личности для него всегда было смешно и удивительно как-то. Сорок три, в самом деле. Смех! Удивленье! В чем тут смех, в чем удивленье, он не знал, но смеялся и удивлялся — как смеялся, когда его спрашивали, моется ли он когда-нибудь, почему не работает, какие напитки предпочитает, где обитает в ночное время — и тому подобное. Он отвечал со смехом и удивлением. Давно уже.

— Не врешь?

— Сорок три! Ровно четвертого мая! — сердито сказал нищий. Он не любил, когда ему не верили, если он говорил правду. Если он он врал, а ему не верили, он тоже не любил, но сердился в таких случаях грозно, артистично. Сейчас же осерчал от души, поэтому даже как-то ненатурально. Но Крахоборов был знаток людей. Он поверил.

— Мне тоже сорок три!

— Ну и хорошо, — покладисто и равнодушно сказал нищий. К тому, что происходило с другими людьми, он относился без интереса — и даже как к чему-то лишнему, что мешало ему думать о себе. У него, например, болит гнойная пятка, две недели назад пронзенная ржавым гвоздем, вот он и думает о ней спокойно и обстоятельно, как и вчера, и позавчера, ожидая, когда собранных денег хватит на дешевое вино, — он выпьет, и гнойная пятка не будет так болеть, она будет болеть даже приятно, и можно уже подумать о том, что, вот, у него увечье, несчастье, а он сидит тут в холоде, в сырости, вместо в больнице на белых простынках лежать. Так-то к людям у нас относятся!.. После второй бутылки нищий начинал жалеть себя до слез, разувался, показывая болячку, но зато люди подавали меньше, не любя пьяных нищих и брезгуя смотреть на нарыв, стараясь пройти от него дальше, боком, а когда идут боком и дальше — какое уж тут подаванье?..

— Мне тоже сорок три, — сказал Крахоборов. — Правда, только летом исполнится. Почти ровесники мы.

Он посмотрел на часы. До вечера далеко. До завтра еще дальше.

— Вставай-ка, — сказал он нищему.

Нищий встал.

— Подошел бы в форме, — проворчал он. — А то оденется в штатскую — пойми его. Чего тебе с меня взять? Меня все знают, никто не трогает. Ты новый, что ль?

— Молчи, отец. Поедем отмечать твой день рождения. Взгляни вокруг. Весна, зелень, солнце, женщины, тебе всего сорок три, Вася.

— Юрий, — поправил нищий. — Как Гагарин. — Он жил понятиями детства.

— И фамилия — Гагарин?

— Фамилия в паспорте, — нищий полез за пазуху.

— Уволь, брат, — отгородился руками Крахоборов.

— Самощенко моя фамилия, — представился нищий, все держа руку в кармане и готовый подтвердить устное свое сообщение письменным документом.

— Ладно, Самощенко, ладно, Юрий. Стой тут.

Крахоборов поймал такси, посадил на переднее сиденье нищего Юрия (Юрий вяло упирался, будучи с утра, не похмелившись, слаб, таксист недовольно морщился и воротил нос), сам с усмешкой сел сзади, сказав таксисту:

— В гостиницу «Словакия».

— Зачем? — спросил Юрий.

— Я там живу. И там, в ресторане, отметим твой день рождения.

— Стой, — сказал Юрий таксисту. Тот, впрочем, пока и не трогался с места.

— Если богатый, дай сто тыщ или десять, или тыщу хоть, — сказал Юрий. — На хрена мне в ресторан? А?

— Поехали, — сказал Крахоборов.

И тут же заплакали оба,Родимую вспомнили мать.Не буду тебя я, братишка,Теперь никуда отпускать.

Официант в ресторане давно работал официантом и был спокоен.

— Слушаю, — сказал он, одинаково глядя и на гармоничного здесь Крахоборова и на дикого здесь нищего. А верней — меж ними, в пространство.

— Шампанское, коньяк армянский — хороший армянский, старый армянский, советский, у вас есть, я знаю, фрукты, зелень, сыр, тонкий черный хлеб, мягкое, но свежее масло, свежее масло, слышите меня?

— Слышу.

— Ну, ему мяса с картошкой — побольше. Мне… плоховато у вас готовят, однако…

— Как умеют.

— Мне осетрины, что ль, заливной, только не позавчерашнюю чтобы и… а давай тоже мяса, но хорошего давай, и картошку давай горочкой, желтенькую, пюре…

— И селедки, — произнес вдруг Юрий.

— И селедки, — согласился Крахоборов.

Оба с нетерпением ждали заказа. Крахоборову уже стало скучно, Юрий же вдруг почуял свою вонь и увидел свою рвань. Ему хотелось побыстрей пожрать и выпить на деньги этого психа — и смыться.

«А не фокус ли тут? — вдруг осенило Юрия. — Ага! Ага! Много он слышал, а такого нет — но догадался, не подвел жизненный опыт, не подвел природный ум! Все очень просто. Человек одевается в единственный свой приличный костюм. Подбирает нищего и ведет в ресторан. Пьют, жрут. Официант уверен, что платить будет красавчик в костюме. А тот удалится в сортир — и нет его. Официант же, естественно, со злобой и с товарищами бьет нищего и сдает в милицию».

— Е-два, е-четыре! — ехидно сказал Юрий. — Сицилианская защита! Эта комбинация нам известна. Двое кушают, потом один уходит, а второй грустит. Счастливо оставаться. Я грустить не люблю.

И приподнялся.

— Дурак, — сказал Крахоборов, мигом проникнувший в мысли Юрия. И вынул бумажник, и показал деньги.

Юрий успокоился.

Ели молча. От шампанского Юрий отказался, коньяку выпил четыре маленьких рюмочки, закусил слегка — чтоб не подавить хмель. Закурил было вонючую свою «Приму», но Крахоборов вынул у него ее изо рта, растоптал пальцами брезгливо в пепельнице, дал Юрию пачку сигарет приличных.

— Не курю такие, — сказал Юрий. — Пойду тогда на свежий воздух, если тебе не нравится.

План его был прост: выйти — и быстренько обратно, на главпочтамт, в насиженное место. Он любил распорядок. Вот он выпил, поправился, теперь хочет до обеда сидеть, собирая на еще выпивку, потом пойдет в свою комнатку, что рядом, на улице Чапаева, в старом доме, поспит там, потом — опять на свое место, соберет опять на выпивку, выпьет еще и еще, к вечеру, размягченный и расслабленный, отработав, побредет домой, потому что ложится он рано, часов в восемь, и спит беспробудно до позднего утра, он любит спать и считает сон главным условием здоровья: ведь если бы не ежедневные пятнадцать-четырнадцать часов сна при ежедневном питье, то давно бы он загнулся.

— Кури, не хуже твоих. Что, отвык от цивилизации? К себе в угол хочется? — спросил Крахоборов.

Юрий, ладно, закурил — и свободно ответил:

— Может, и хочется. Тебе-то что?

— Мне-то?

Крахоборов задумался. Засмотрелся на Юрия, а тот, прекрасно понимая, что для внимательного взгляда его фигура ничего привлекательного представлять не может, тем не менее, откровенно показывал себя: развалился, откинулся, ногу даже на ногу задрал, отчего встопорщилась лишенная пуговиц ширинка.

— Ох и страшен ты, брат! — сказал, налюбовавшись, Крахоборов.

— Уж какой есть, — улыбнулся Юрий.

— Ты мой брат, — сказал вдруг Крахоборов. — Мы потерялись, а теперь нашлись.

Юрий поперхнулся дымом.

— Ты мне не надо! У меня братьев не было! И сестер тоже! И отца!

— И матери! — добавил Крахоборов.

— Мать была, не надо мне! — Юрий от волнения позволил себе еще рюмку коньяка. — Была, но померла от…

— Это неважно, — перебил его Крахоборов. — Была ли, не была ли, главное — я твой брат, и мы нашли друг друга. Ты мой старший брат. Я обязан тебя уважать. Я обязан отплатить тебе за то, что ты защищал меня, маленького, от хулиганов.

Юрий озирался, ему почему-то стало холодно и страшно.

— Ты выпей, — сказал ему Крахоборов. — За встречу, брат!

Юрий выпил, исподлобья глянул в лицо Крахоборова и не увидел никаких чувств, а только голую мысль, которая сама с собой играла. Его пугало это.

— Ну, я пойду, братан, — попросился он. — Ты у нас вон какой стал, а я… У тебя своя дорога, у меня своя…

— Я тебя теперь не брошу! Ты что? Нашлись — и теперь потеряемся опять? Ни в коем случае! Пошли!

Он повел Юрия в номер. По пути заглянул к горничной, что-то сказал ей, кивая на Юрия (та внимательно его осмотрела), дал ей денег. Она заторопилась: «конечно, конечно!» — и поспешила куда-то.

В номере Крахоборов приказал Юрию раздеваться и лезть под душ.

— Я щас милицию вызову, — сказал Юрий с тоскою.

— Сам вызову, — ответил Крахоборов. — Зачем ты в мой номер залез?

— Никто не залезал… Люкс, что ли? — тянул время Юрий. — Две комнаты. А ты — один. Зачем две комнаты?