Здесь покоится наш верховный повелитель - Виктория Холт

Бекингем, всегда готовый участвовать в любой опасной затее, был рад довести до сведения принца Оранского эти условия.

Он высадился в Голландии в качестве миротворца; его и Арлингтона радостно приветствовал народ, так как эти два члена совета министров были протестантами и голландцы надеялись, что они искренне поддерживали их сторону. К ним присоединился Монмут, а все знали, что внебрачный сын короля тоже был убежденным протестантом – хотя бы потому, что его дядя, предполагаемый наследник престола, подозревался в приверженности к католицизму.

Но вдовствующая принцесса Амалия, бабка Вильгельма, имевшая широкое влияние в стране, не испытывала доверия к английским эмиссарам и не скрывала этого.

Даровитый Арлингтон был подавлен и сокрушен, но Бекингем изо всех сил пытался уверить ее в их доброжелательности.

– Мы – добропорядочные голландцы, Ваше Высочество, – заявил он принцессе.

Она ответила:

– Мы не требуем от вас так уж много, милорд герцог. Нам было бы достаточно, чтобы вы были добропорядочными англичанами.

– О! – воскликнул неугомонный Бекингем. – Мы не только добропорядочные англичане, но и добропорядочные нидерландцы. Мы относимся к Нидерландам как к супруге, а не как к любовнице.

– На самом деле, – сказала принцесса, – я думаю, вы используете Нидерланды, как свою жену.

На это Бекингему нечего было сказать, он понял, что она слышала, что, когда он ввел свою любовницу Анну Шрусбери в дом своей жены и оскорбленная жена запротестовала, что для нее и Анны нет места под одной крышей, он ответил: «Я об этом уже подумал, мадам. Поэтому велел подать вашу карету».

Он почувствовал, что принцесса не скоро пойдет на уступки. Поэтому он настойчиво добивался встречи с юным Вильгельмом, считая, что уж над ним-то легко одержит победу.

Он помнил, что это в его апартаментах Вильгельм упился во время пребывания в Лондоне. Он вспомнил, как трудно было заставить юношу пить. Его отношение к вину, казалось, было таким же, как к азартным играм и театру; но ему все-таки удалось его напоить, и до чего же забавно было видеть чопорного молодого голландца разбивающим окна, чтобы добраться до фрейлин! Нет! Он не предвидел никаких значительных трудностей с молодым Вильгельмом…

– Рад видеть Ваше Высочество в таком добром здравии, – воскликнул Бекингем и продолжал говорить Вильгельму, что король Франции видел условия, выставленные королем Англии, и согласился, что они, учитывая поражение Голландии, вполне законны.

– Здесь сыграло роль то, что ваш дядя очень любил свою сестру, вашу мать. Его Величество помнит, что он обещал сестре следить за вашим благополучием. Именно поэтому, несмотря на то что ваша страна оказалась завоеванной, Его Величество, король Англии, будет настаивать, чтобы вас провозгласили королем Голландии.

Этот молодой человек разительно отличался от юнца, пытавшегося взять штурмом покои фрейлин. На его холодном лице была решимость изгнать захватчиков из своей опустошенной страны.

Он холодно ответил:

– Я предпочитаю оставаться правителем-статхаудером. Эту обязанность возложили на меня штаты. Кроме того, я, заодно со всеми голландцами, отнюдь не считаю, что мы покорены.

– Ваше Высочество, вы ничуть не пострадаете. Вас провозгласят королем, а Франция и Англия с этим согласятся.

– Полагаю, что моя совесть и честь обязывают меня учитывать мой долг прежде моих интересов.

Два голландских государственных деятеля, сопровождавших его, Беверлинг и ван Беунинг, мрачно кивнули, а Вильгельм продолжал:

– Англичане должны быть нашими союзниками в войне против французов. У наших стран одна религия. Какую пользу извлечет Англия, если Голландия станет всего лишь провинцией Франции, а я марионеткой? Вообразите это, друзья мои. Голландию, управляемую Людовиком через меня. К чему стремится Людовик? К завоеваниям. Да, разделавшись с моей страной, он, вполне возможно, обратит свои взоры и на вашу страну!

– Ей-богу, – тихо проговорил Бекингем, – в том, что говорит Его Высочество, заключена большая доля истины.

Непостоянный герцог тут же переметнулся на сторону голландца. Он увидел угрозу католицизма, нависшую над Англией. Ему захотелось и тут и там добавить новые условия, которые превратили бы Англию и Голландию в союзников.

– Но Его Высочество забывает, – сказал Арлингтон, – что страна уже завоевана.

– Здесь, в Голландии, с этим не согласны, – снова подчеркнул Вильгельм.

– Вы остановили наступление Людовика, – вступил в разговор Бекингем, – затопив свою землю. Но с наступлением зимних морозов она легко может оказаться вновь открытой для наступления.

Вильгельм твердо возразил:

– Вы не знаете нас, голландцев. Мы находимся в большой опасности, но есть способ никогда так и не увидеть свою страну побежденной – это умереть у последней плотины.

Что еще можно было сказать такому фанатику-идеалисту, каким казался этот юный принц? Напрасно было говорить ему, что его идеалы являются свойством юности – и только… Вильгельм Оранский был убежден, что ему суждено спасти свою страну.

Арлингтон, Бекингем и Монмут побывали в расположении лагеря Людовика у Хезвика. Голландцу Вильгельму были представлены новые условия договора, но их отвергли столь же решительно, как и прежние.

Вскоре стало известно, что штаты Бранденбург, Люнесбург и Мюнстер, преисполненные желания положить конец завоеваниям католика Людовика, готовы присоединиться к Вильгельму Оранскому в его борьбе против захватчиков. Людовик, обнаружив, что война потребовала огромных расходов, но принесла небольшую выгоду, решил отступить и отвел свои армии обратно, к Парижу, а английским дипломатам ничего больше не оставалось как вернуться в Англию.

Луиза была довольна.

Бекингем потерпел неудачу. Он истратил массу денег – счет за расходы, который он представил, достиг четырех тысяч семисот пятидесяти фунтов и одного пенса, а не привез ничего, кроме насмешек в адрес своей страны.

Его вместе с Арлингтоном народ Англии обвинял в развязывании этой глобальной войны с голландцами.

В Англии не только Луиза решила, что пора положить конец государственной деятельности герцога.

Наконец-то Карл мог гордиться Монмутом. Что бы он ни делал дома, за границей он зарекомендовал себя хорошо.

Карл слушал обстоятельный рассказ о том, как сражался его сын у ворот Брюсселя. Рядом с ним в бой шел капитан Джон Черчилль, и трудно было сказать, кто из этих двух молодых людей – Черчилль или Монмут – проявил большую отвагу.

– …Победить можно было только одним способом, – рассказывал Карлу свидетель боя. – Мы шли строем с саблями в руках на заграждение неприятеля. Был там и господин д'Артаньян со своими мушкетерами, и они проявили себя настоящими храбрецами. Господин д'Артаньян очень старался убедить герцога не рисковать жизнью и не идти во главе своих солдат по тому проходу, но милорд герцог не послушал его совета. Господин д'Артаньян был убит, но герцог вел своих людей с такой отвагой и с таким презрением к смерти, которые редко встречаются. Многие скажут Вашему Величеству, что никогда не видели более отважного и молниеносного боя.