Замечательная жизнь людей - Владимир Звездин

Вдоль шоссе Фрунзе – Иссык-Куль за станцией везде, где мало-мальски бугорок, прилеплены сакли чеченцев. На улице можно увидеть и ослика, и верблюда. А какой был базар – я просто обалдел! Этот первый поход до сих пор стоит у меня перед глазами. Продавалось все, как говорится, от гвоздя до бриллианта. Молотый перец мешками. Это когда его съешь, если купишь? Но когда увидел стручок перца, маме сказал: «Я ничего в жизни просить не буду. Купи мне этот стручок». – «Ты его есть не будешь, он очень горький». Но я не отстал, пока она не купила этого красавца. Результат описывать не буду…

Пацаны еще в те времена занимались предпринимательством: бегали на речку Чу, за водой, ходили по базару с ведром и кружкой и успешно торговали свежей холодной водой. Хоть речка рядом, но не будут люди устраивать водопой, как лошади, лицами в поток. А жара и толкучка способствуют бизнесу. Только мама купила арбуз, тут же подскочил шкет с маленьким столиком, с ножом и ведерком под корки. Это понятно: они деньги зарабатывают или толкают рекламу арбуза. А вот пацаны, которые с ведрами подскакивают и к лошади, и к верблюду, к любой скотинке, которая какать захотела, и загребают это все в ведро, они меня насмешили. Мама объяснила, что собирают они это, чтобы топить печи. С дровами там беда.

В то время в Токмаке киргизы в глаза не бросались – как говорили, брось палку, попадешь в русского или чеченца. Вот такой был национальный расклад. Он соответствовал свободе кочевого народа – они в основном жили в горах. Настоящего аборигена можно было увидеть лишь на базаре. На маленькой лошадке, с беркутом на руке. Да еще они часто пригоняли на станцию табуны полудиких лошадей, грузили их в вагоны – в Россию на стройки. В ожидании вагонов им приходилось быть здесь неделями. Мы приносили им яблоки, а они нам уступали своих лошадей для охраны загона. Обе стороны были довольны. Мы лихо гарцевали вкруг загона, а они уплетали наши яблоки. Какая уж тут школа. Были случаи, когда кони вырывались из загонов, и тогда были захватывающие гонки. Один лихой скакун рванул прямо через чеченский аул, по крышам их саклей и провалился в помещение. Веселый был у нас досуг.

Было еще одно место. На окраине со стороны Фрунзе был чудесный луг с речкой. Здесь старшие ребята пасли коров. Мы лихо гоняли верхом на телятах, а так как почти никто не умел плавать, в речке играли в ляпы: держишься одной рукой за телячий хвост, а другой рулишь хворостиной.

До приезда отца мы скитались квартирантами. Однажды хозяева оказались по фамилии Пархоменко. С нами жила только хозяйка, а дед бывал наездом. Жил в горах ковбоем. Заразил меня своими романтическими рассказами, обещал при случае взять с собой. Через несколько дней к нам приехал двоюродный брат отца, дядя Коля Дудкин. Прибыл он прямо из госпиталя, моряк, одной ноги ниже колена не было. Был он очень веселый и деловой. Когда он нигде не устроился, не запил, не отчаялся и хоть жил временно с нами, обузой не стал – начал делать из глины всякие игрушки: трещотки, свистки и т. д. и торговал ими. Потом уехал. В шестидесятых были мы у него в гостях в г. Миассе. Работал он на автозаводе инженером. Выйдя на пенсию, укатил в Волгоград, к ноге – осталась она там. Видно, потянула. Несмотря на то, что город уже не Сталинград.

В этом городке основные предприятия были консервный завод, авторемонтный и сахарный. Первый считался киргизским, правда, киргизы там были только руководство – туда устроилась мама. Сахарный завод был полностью чеченским, а русским был авторемонтный завод, куда поступил отец. Через шоссе был огромный заводской сад, и на той стороне сада прилегающие дома были заводские. Вот в одном из них мы получили комнату. В другой комнате проживала старушка. Ее все страшно боялись, не разговаривали с ней, говорили, что она знакомая какого-то Троцкого. Ее внучка была одного со мной возраста, чудесная девчушка, мы с ней сразу подружились, тем более что Троцкого я не боялся – я его в глаза не видел. Купались мы с ней в яме около арыка, помогали друг другу после купания выжимать трусики. Через некоторое время нам дали большой русского типа дом. Страшная бабушка куда-то уехала, и с ней моя подружка.

Отец на заводе был начальником цеха. Я ходил к нему на работу. Меня поражал станок точечной сварки: накладывают два листа железа друг на дружку, нажимают такой круглой черной штукой, из-под нее искры, и железки склеились. Как это так? Горячая она, что ли? Вроде, не видно. Она должна покраснеть, но она черная. Я над этим думал не один день. И как-то раз – даже сам не понял – только рабочий отвернулся, я хвать ее рукой. Взревел на весь цех, быстро отцепился. Обжег руку сильно, но без последствий. Вход в цех для меня закрыли.

Но так как мы с Валеркой любили петь песни, а рабочие имели возможность слышать мой голос, когда я орал благим матом, нас пригласили в заводскую художественную самодеятельность и придали нашему дуэту такого же шкета с баяном. Мы прославились, выбились на городской смотр с песней о «Варяге», на бис исполнили о танкистах. Заняли первое место, а на смотр в город Фрунзе поехал киргизенок. Это был сюрприз. На душе стало горько. В знак протеста мы петь завязали вообще.

Деда Пархоменко я не видел давно и решил к нему смотаться сам. Токмак находится на берегу реки Чу. На дальнем берегу – ближние горы, мы туда бегали за кислицей и цветами. До гор на нашем берегу было двадцать пять км. Так как дорога шла с подъемом, все деревни и речки были как на ладони. Под самыми горами и была та деревня, где деда знала каждая собака, так он говорил. О, эти горные реки, каналы! Они хоть и не глубокие, но такие быстрые, что их просто так не перейти, валит с ног. Намучился, вымок, и вот первая деревня. Из-под ворот выскочила с лаем собака, явно не дедова знакомая. Решил камнем поставить ее на место. С визгом влезла обратно, и вдруг, как тараканы, друг за другом оттуда начали вылезать собаки и с лаем ко мне. Я рванул бежать что было сил. Из каждого двора, который я пробегал, окруженный лающими псами, выскакивали и присоединялись две-три собаки. Они не нападали, а просто бежали и лаяли, бежали и спереди, и сзади, пыль стояла столбом. Люди на нас внимания не обращали.

У последнего дома русская женщина что-то готовила у плиты. Так с поварешкой она и бросилась меня спасать. Она ворвалась в стаю с криком «Мальчик, остановись!», а сама лупила собак половником. Я встал, как вкопанный, собаки, по инерции натыкаясь на меня, чуть не сбили меня с ног. Одна все-таки в суматохе укусила меня за икру правой ноги. Укус был не глубокий. Добрая тетя прижгла мне ранку йодом, угостила лепешкой и кумысом и на дорожку наказала никогда не бегать от собак. Наконец я без лишних приключений все же добрался до поселка, куда стремился, но деда Пархоменко не нашел. Короче, получилось, как всегда. На меня обратили внимание, отправили в сельсовет, там я переспал на столе, а утром меня устроили на попутную машину, наказали водителю, и он привез меня прямо домой.

Ну, это все лирика, касалось только меня, а семейные дела были не очень. Проблемы были с отцом – водился за ним грешок, пил он и раньше. Может, служба как-то дисциплинировала, а тут зарплата, случайные халтуры, пользы семье никакой, все уходило на водку. Я хоть и был за ячейку государства, но поддержал мать в решении оставить отца и уехать вместе с ней. Было два варианта: или Калининград – вербовали туда, или в Ленинград – там служил ее брат дядя Гриша. Остановились на втором варианте – какая никакая все же поддержка. Надо отдать должное практичности нашей мамы. Она, решив уехать, не рванула сломя голову, а стала методично заготовлять фрукты. В заводских садах оплата была стабильная, натуральная: девять мешков собрал, десятый себе. Все это мы тащили дамой, резали и сушили. Багаж у нас состоял из одних мешков с сухофруктами. В Ленинграде мама меняла сухофрукты на крупу и хлеб, это нам помогло выжить первое время.

Ленинград

По иронии судьбы мы вновь оказались в авиагородке – дядя Гриша тоже служил в авиации. Семья у него жила в Ленинграде, а его комнату в городке заселили мы. В школу нас возили во Всеволожск, километров двадцать пять от Ленинграда. В этом поселке один из офицеров имел комнату с мебелью, бельем и посудой, которой он не пользовался, и он уступил ее нам. Мама устроилась на завод «Прогресс» токарем.

Началась мирная спокойная жизнь. Но долго гладко в жизни не бывает. Стояло комната пустая, и никому была не нужна. Стоило нам туда въехать, как началось. Кто такие? Как? И почему? В комнату в двенадцать квадратных метров к нам вселили еще женщину с ребенком. А кончилось это тем, что к осени пришел милиционер и выставил нас на улицу. Я, проявив смекалку, из собранных по улице кусков картона, рубероида и досок в проеме между сараями соорудил жилье из одной стенки, крыши и двери. Там была поставлена односпальная кровать, и под всеми, какие только были у нас, тряпками мы втроем спали до снега. Так как это было не в Сочах, по первому снегу приехала профсоюзная комиссия с маминого завода. И хотя они ничего не решили, но одна из них, посмотрев на нас, предложила временно пожить с ней.