Новый Мир ( № 1 2007) - Новый Мир Новый Мир

— Я написал эту песню уже здесь. Четыре песни, если точно... Я писал их без гитары. Понимаешь?

Нет. Такое бывает? У нее, конечно, был сокурсник в вечных лохмах — вечно не наскребавший денег на новую струну, он так и приучился сочинять музыку для гитары-инвалида, без третьей она была, что ли... Его надрыв с фальшивинкой, с вывороченными от напряжения бледными ноздрями не трогал, интересно было другое, как в музыке — в музыке! — заранее, в мозгу можно ставить себе заслон.

Оказывается — можно всё .

Костя заметно волновался перед тем, как самому услышать себя впервые. Попросил подать вон ту тетрадку: заглянуть, вспомнить...

Ева слушала, и все в ней обрывалось — от голоса, от нехитрых, но горьких слов, в которых все дышало подлинным, беззащитным отчаянием. Костя пел, глотал слезы с интерфероновым вкусом в носу; он бил по гитаре так, что...

Он остановился, чтобы взять аккорд и дух последней, четвертой песни, усиленно смотрел на сторону, в дряблые отставшие обои, — злился и стеснялся. Какого черта позволил нюни распустить! Перед чужой девчонкой... И тут услышал вдруг, как сама она хлюпает и дышит прерывисто. Вот те на. Глаза — растаращенные, отчаянные, слезы, слезы в три ручья!..

V

Сегодня вставали рано. На вечернем обходе Арсений Иванович накрутил, поднял на ноги весь поселок: до Дня Победы, дескать, рукой подать. А вы знаете, какие задачи по благоустройству поставил перед Западным город? Место справления культа, в конце концов!.. Памятник бойцам!.. Могилы ветеранов!.. Устремятся толпы горожан!.. Специальные автобусные рейсы!.. Батюшка со службой!.. Комиссия!.. А!.. Вы думаете, это проблемы только дирекции кладбища?.. Субботник! Субботник!!!

Ева разбудила парней, сходила на колонку набрать чайник: она, похоже, освоилась на страшненькой кухне с подгорелым тряпьем. За завтраком Никита объявил:

— Субботник-то до вечера? Надо бы взять чего... подкрепиться. Кхм.

Про бутерброды подумала одна Ева...

Уже выходить — весь поселок валил на “вверенный объект” к девяти, — а ребята заметались, потому что бутыль, в которую баба Маша заливала Кузьмичу самогон, была нетранспортабельна, так скажем. “Куда перелить? Куда перелить!!!” Дед даже предложил самое дорогое, что у него есть: округлую, формой и цветом обмылок, фронтовую фляжку с гравировкой — от самого генерала Амосова! Да что толку от одной фляжки. Нашли в итоге пластиковый баллон, переливали, с холодением руки и нестерпимым жжением мозолей, на которые попало; умяли и чуть не бегом — до ворот кладбища. Здесь вовсю уже раздавали грабли, метлы, ведра, кому что, — как ополчение.

Среди ранней зелени весело заплясали костры, куда сносился мусор, независимо от его способности к горению, и огонь натужно переваривал все. Ребят поставили на какой-то из участочков, младенчески зеленый, далековатый от аллей, и то хорошо. “Контролеров” меньше. Звучно отжимая тряпку в ведро, Ева героически пыталась оттереть муть и блеклость — пелену забвения — с чужих овальных фото...

Но рано наши герои радовались. Похалтурить, мол, потрепаться. Из умятого для конспирации баллона хле... Арсений Иванович появился внезапно. Похоже, без контроля и “цэу” у него не оставался никто.

— Так, молодежь! Чего расселись? Чего так вяло ветки таскаем? До ночи хотим работать?! У вас тут поваленная ограда, между прочим. “Где, где?” Глаза-то разуйте маленько, я что, один за всех должен смотреть... Пошли покажу. Двое со мной. — И — с усмешкой: — А к инвалидам не относится!

Костярин обиделся, что-то пытался ска... Смотритель откровенно издевался:

— Да как же ты с мозолями-то, бедный... Там же ломом надо. Или лопатой...

“Лом” неприятно напомнил о вчерашнем предынсультном утре: Олег поморщился, когда они с Никитой покорно поплелись следом.

Долго поднимали завалившуюся в неприятные заросли решетку, склизкую с утреца, долго вкапывали и попритаптывали. Сплетничали о дружках-приятелях и о подругах особенно. Возвращались, по-бывалому — элегантно — закинув лопаты на плечи...

Кто первый это увидел, неясно. Олег потом пытался честно вспомнить, до детальки, до смутно опасной, словно заточка, звезды на могиле служивого. Раз Никита, как-то заговорившись, вдруг оборвал, значит, он и увидел их первым.

Костя и Ева целовались. Впрочем, расцепились, заметили почти сразу же: вороватый взгляд, не похабный, но как похабный.

Сколько молчали все четверо, с остановившимися глазами, — неизвестно.

Спас Никита.

— Пошли. — Он взял Олега под руку и буквально развернул его. — Брось лопату. — Олег бросил. — Пошли.

Они вернулись сначала к починенной решетке, из-за которой устало и интеллигентно смотрел господин в габбро — то бишь выбитый на черном граните, точками, как вечный вариант старых газетных фото, — пошли еще дальше, плутая могильными тропками, спотыкаясь о банки какие-то, вмытые в землю дождями. Молчание становилось страшным. Оба не знали, что сказать.

— Вот сволочь.

Получилось немножко... не то чтобы фальшиво — вопросительно? Олег еще не осознал. Все опрокидывалось в нем медленно-медленно, как в кино; только начинало. Просто в такой ситуации... полагалось... да вообще полагалось убить! Нет, он не мог поверить.

— Погоди. — Никита и сам остановился, и притянул Олега за рукав. — Погоди. Давай без глупостей.

— Да какие глупости!!! Это моя девушка! Господи, да как он вообще...

Никита пытался что-то лепетать — “ну женщин полгода не видел, ну помутилось в мозгах, ну бывает”, — Олег резко его послал, плюхнулся на чью-то скамеечку, чуть не отбросившую копыта... Обхватил голову руками. На предложение выпить самогона, чтобы успокоиться, — послал. Глубокий вдох. Да. Он решился:

— Сейчас я встаю и уезжаю домой. Черт, надо взять вещи!.. Нет. Мои вещи ты привезешь потом. Во сколько здесь автобус?

— Ты никуда не поедешь.

И Никита, остановив жестом, очень четко и зло все объяснил. Вот Костя. Друг попал в большую беду. Они приехали, чтобы его поддержать. Уехать, обидеться, устроить скандал — это все будет предательством. Однозначно, как на фронте. Свинство. “И я тебе руки после этого не подам, ты понял?” Ну а то, что Костя забылся, полез целоваться к Еве... Значит, эту ошибку, минутную слабость, нужно простить. Человек в таких обстоятельствах. “Я сам с ним поговорю. А ты... Если ты сейчас уедешь...”

Неизвестно еще, что оглушило Олега больше: сама... измена (Господи! Слово!..) или то, что Никита сейчас очень внятно, медленно и спокойно объяснил. И ведь не скажешь, что не прав.

Помолчали. Птицы-то здесь, оказывается... Вдали, за лесом, еле, комарино пела автотрасса.

Олег поднял голову. Чувствовал себя переломанным, как будто сброшенным с крыши. Попросил самогона. “Вот это другое дело!” — обрадовался Никита, извлекая баллон, сияющий на сломах — раздавленный, как лапоть...

Вечерело. Солнце уютно заливало землю косым красноватым лучом. Не лучом — целой пропастью былинного света, впрочем, слабевшего. Никита с Олегом допивали в полном молчании. Никогда не шло так тяжело. Из-за отсутствия закуски?

Никита хоть и нажрался, а мысль держал, но вопросительная интонация уже не давалась, и он все же спросил, уезжает ли Олег. Он, Олег, долго быковато думал, качаясь; жевал и бросил травинку:

— Да нику-да я не... не поеду.

Ну и слава богу. Может, все еще уладится... И Никита выдохнул.

Надо было ползти в поселок.

Субботничек, блин.

VI

Перенесемся в то время, счастливое время, до всякого Лодыгина, когда ничто, казалось, не предвещало беды и наши герои встречали Новый год на квартире у Костярина.

Тридцать первое.

Сумасшедший день, облепленный кухонным паром.

Полки с презервативами опустели в супермаркетах еще с утра — школьники же, ого-го, ночь свободы! Смели все, включая самые клинические виды. Те, что из скромных, постыдно-розовых резинок, спасибо прибамбасам, стремятся уже в разряд протезов, ага.

К вечеру, обменявшись подарками чуть не в подъезде, во всяком случае — в суматохе, пошептав друг другу бред в лихорадочно-предпраздничной маршрутке, где взвинченная цена как взвинченные нервы, Олег и Ева добрались до места. Веселье било ключом — его предвкушение. Женская половина большой разношерстной компании топталась ближе к кухне, здесь шипело, шкворчало и была благородная тяжесть салатниц, а пацаны потихоньку открывали себе бутылки у телевизора...