За отцом - Василий Дмитриевич Ряховский

Тот обертывался назад и бодро от сознания безопасности кричал, постегивая лошадь и затягивая повода:

— Нету! А, голубка!

Потом, когда он еще раз обернулся, на лицо его упала тревога: сзади кто-то кричал и глухо бежал топот. Обернулся еще раз — стало ясно — нагоняют. Ваньке не сказал — не пугать чтоб пока. Еще пуще захлестал лошадей. Они дернулись, перешли в галоп, в ушах засвистал ветер. Топот сзади на минуту заглох, потом — опять. И Степка, повернувшись лицом назад, слушал, без останову хлестал лошадей. Подбадривал Ваньку:

— Держись, Ваня, крепче! Не упади!

Тот, стиснув зубы, еле слышно выдавливал:

— Н-нет… Держу-усь…

Отбежал взад овраг, поросший лесом. Рельсы изогнулись, уходя в гору к красноватой полоске, расползающейся вверх. Мелькнула еще будка, загудевшая вслед. Теперь уже топот был совсем ясный. Скакали быстро. И, еще раз повернувшись назад, Степка еле разглядел по извилине дороги что-то черное, приближающееся. Обернулся и Ванька:

— Догоняют, а, Степа?

Степка ударил по лошадям:

— Ни черта!.. Уедем. Ты только держись, не падай смотри.

Лошади чаще фыркали, и из ноздрей у них валил седой пар. Стало отчетливо видно шпалы, проволоки вверху. Спереди шла навстречу светлота. У Степки распирало башку: ежели не догонят они поезд, говори — пропали. Теперь уж казаки не посмотрят, что они маленькие, — убьют непременно. Ныла в груди неясная боль. Больше за Ваньку, — он виноват, сманил его. И вглядывался вдаль сверх лошадиных ушей. Далеко отбежали рельсы, загнулись за какой-то лесок— поезда нет, ушел.

Ванька, не разгибаясь, сидел, туго сцепив ногами бока лошади. У него — гнедая, а у Степки— вороной, рослый конь. Жеребец — не иначе. И если бы не топот сзади (нагоняют окаянные!) — Степка вполне отдался бы удовольствию промчаться на такой лошадке.

Опять стегал лошадей, устало сопевших. У Ванькиной уже легли на пахах пятна — в мыло запотела.

Когда поровнялись с лесом, стало светло. И стало совсем страшно. У Степки перехватило дыханье — совсем близко показались двое верховых. Не больше, как с версту. Скакали они шибко, не жалея лошадей. Что-то кричали. Степка заметался в седле. Ванька, совсем бледный, шептал что-то дергающимися губами. Куда? — В лес трахнуть, ну-ка хуже. И чуть было не закричал от охватившей радости — станция! Чуть виднелся седой дымок — не иначе — поезд.

— Ваня! — крикнул он. — Видишь, станция, держись!

И уже не обертываясь, прилег к гриве, подгоняя лошадей. Ванюшкина отставала. Тогда он прихватил ее за повод, подтянув лошадиную морду к своей коленке. В голове билось, стучало в такт еканью в животе у лошади. Столбы отходили взад. Еще немного. Пустяк… Сзади доносило:

— Стой! Стой!..

Топот назойливо лез в уши, больно отзывался в груди, — точно стучало там, распирая рубаху. Станция словно отодвигалась дальше. Не доскачешь. Кричал:

— Эй! Уноси!

И крик еле сходил с сохнущих губ. И вдруг сзади что-то треснуло и отдало в руку. Повод Ванькиной лошади с силой отняло. Обернулся— Ваньки нет. Лошадь лежала на шпалах, ржала тонко, жалобно. Пропал Ванька. В голове молнией пробежало — скакать, иль остановиться. Вдруг:

— Степа, Сте-епа!

И уж не рассуждая, Степа сдернулся с седла. Подбежал к Ваньке, трясущимися от страшной торопливости руками схватил его за руку к своей лошади. Кричал, задыхаясь.

— Лезь! Лезь!

И глазом — взад. Вот они — пропали! Одним порывом подкинул Ваньку вверх, взобрался сам, охватил его сзади одной рукой, вдарил по лошади — раз-два. Дернул поводом, лошадь свернула в сторону, перекинулась через яму… В уши опять треск. Стреляют — билось в мутной голове. Топот был совсем близко за спиной. Говорили что-то, кричали. Вдруг часто — та-та-та! Еще кто-то кричал в стороне. Степка все нахлестывал, цепко схватив Ваньку. И — тишина. Топот провалился. Приближался лес. Только когда захлестали по лицу ветки, Степка обернулся. Сзади никого не было. Что такое?

— Тпру!

Огляделся.

На насыпи стояли лошади, кучка людей. Серые, с ружьями. Потом отделились трое и двинулись к станции. А от кучки замахали руками. Тут только догадался Степка. Не веря глазам, обхватил, затрепал Ваньку.

— Ваня! Свои это, наши! Голубчики! Ваня!

И первый раз за эту ночь заплакал теплыми слезами от радости.

Когда красноармеец сообщил, что сзади двух всадников появились еще, — Захар Уткин решил, что это не одна группа. Задние догоняли передних— это ясно. Кто впереди, кто сзади — разобрать нельзя.

— Сатурнов, — обернулся он к лежавшему рядом красноармейцу, — возьми троих — вкалывай наперерез. Беги что есть мочи. Казаки — выстрел, свои — сами догадаемся.

Тот, трепнув полами, перекинулся к цепи, и скоро четыре серых шинели отошли вперед и провалились в балочке.

Захар наблюдал. Не оборачиваясь, крикнул пулеметчику:

— Если что — пугни!

Теперь ясно было, что передние удирали. Лошади скакали, что есть духу — трепалась рука, беспрестанно опускавшаяся на лошадиные спины. Красноармейцы переговаривались, приложившись головой к прикладу.

— Нагоняют… Здорово тянут.

— Уйдут.

— Ну, задние тоже наяривают крепко.

Вдруг все перемешалось. Взвился кудреватый дымок, ухнуло над полем. Передние замешкались. Одна лошадь упала. Захар нетерпеливо дергался, лежа на животе.

— Накроют. Ребята — гляди!

Одна минута — стала лошадь, видно взобрались двое, шарахнулись с насыпи вниз. Опять кудреватое серое облачко. Пуля прожжужала где-то в стороне, ударившись о столб.

Захар замахал руками.

— Дай, пулемет!

Та-та-та! И вдали на насыпь выскочили красноармейцы. Пулемет подавился. Расскакавшиеся лошади прямо попали на красноармейцев. Замешалось там все, запуталось. Захар Уткин, махнув рукой красноармейцам, бросился по шпалам вперед, размахивая револьвером.

На рельсах легла пятнами краснота. Глянуло багровое, надувшееся солнце. Туман таял в низины, в перелески.

VIII

Проснулись ребята к вечеру. Бессонная, страшная ночь сковала голову мертвым сном. Когда их уложили на вокзале в маленькой комнатушке, где стучал какой-то аппарат, Степка слышал отрывками разговор отца с матросом. Отец, обняв сопевшего носом Ваньку за спину, кивал головой, а глазами все — по лицу Ваньки. Матрос грубым голосом говорил:

— В кобуре у седла бумаги важные. Лошадь офицера какого-нибудь. Молодцы ребята…

Отец тихо смеялся, и в глазах у него вместе с влажностью дрожала ласка.

Вечером разъезд красноармейцев на громыхающей дрезине привез из далекой будки двух казаков. Те двое, что гнались за ребятами ночью, сидели в запертом вагоне, около которого ходили двое часовых.

Навстречу дрезине вышли все толпившиеся по вокзалу, вокруг вагонов.

И Степка с Ванькой. Они видели, как один, с ясными погонами, без шапки, сидел, уткнув голову в колени, другой — бледный, бегал испуганними глазами по толпе и дергал длинные