Сборник: стихи и письма - Сергей Бобров

— Смею вас уверить, товарищи, Александр Блок отнюдь не герой моего романа. Но когда его объявляет мертвецом этот,— и тут Бобров сильно ткнул кулаком в сторону предыдущего оратора,— этот, с позволения сказать, мужчина, мне обидно за поэта, понимаете,— вопил Бобров, потрясая кулачищами,— за по-э-та!..» [36] .

В 1920-е годы ближайшие его соратники – Асеев и Пастернак – становились знаменитыми, отдаляясь от него все больше. Пастернак, плотно опекаемый им в 1913 – 1914 году (кстати сказать, если б не Бобров, вторая книга его называлась бы не «Поверх барьеров», а «Осатаневшим»[37] - и, мнится, русская литература пошла бы по другому пути), все больше тяготился его покровительством, хотя бы и былым – и чрезвычайно обидно отозвался о нем в «Людях и положениях»[38]. Асеев, возмещавший слабость поэтического голоса административными талантами, также мягко чурался былого знакомства. Кажется, Бобров находил утешение в расширении пространства своих возможностей[39], издавая фантастические романы[40], складывая статистические таблицы «Индексы Госплана»[41], сочиняя математические книги для юношества[42], разыгрывая шахматные партии вслепую, и предаваясь стиховедческим элукубрациям, на почве которых он сошелся с юным М. Л. Гаспаровым, оставившим прекрасные воспоминания о нем[43].

Ниже я печатаю сорок пять стихотворений Боброва – из нескольких сотен, написанных им и по большей части сохранившихся.

(№ 1 – 6: Бобров С. Вертоградари над лозами. М. 1914 (смысл, явно наличествующий в стихотворении № 5, от меня ускользает);

№ 7: Руконог. М. 1914. С. 24 – 25;

№ 8, 10, 11, 12, 19: РГАЛИ. Ф. 2554. Оп. 2. Ед. Хр. 9;

14 – 15: Центрифуга. Сборник второй. М. 1916. Стлб. 21, 24;

16 – 17: Бобров С. Алмазные леса. М. 1917. С. 12, 27 – 28;

20 – 23: Бобров С. Лира лир. М. 1917;

25: Маковец. 1922. № 1. С. 12;

остальные: РГАЛИ. Ф. 2558. Оп. 2. Ед. хр. 1729).

Стихи

<1>

ТАПИРЫ

                        Т<ихону> Ч<урилину>

Раздвинулись сухие тростники,

Луна ущербная свой лик скрывает;

Чей топот осторожный возникает

У ила мягкого моей реки? –

- Завыл шакал, исполненный тоски,

Там быстрой точкой птица приплывает,

Там сонною волной плавник играет,

Серебряные бросив угольки… -

Вот тяжкий хрип и облик кажет мрачный

Угрюмый, сумрачный вожак – чепрачный –

И, хрюкая, другие вслед за ним –

У вод, дробя холодные сапфиры,

Поднявши хобота в воздушный дым,

Посапывая, влагу пьют тапиры.

<2>

LES BIENFAITS DE L’AMOUR

Старинные опять зовут прогулки!

Будь милый снова, незабытый друг –

Вот брошены дорожки, закоулки

И скошенный нас принимает луг.

Не повторять прекрасные сонеты,

Не слез узнать неотвратимый путь

Идем сюда; - вот дальних птиц приветы

И радости ты не избудешь, грудь.

Посещены места далекой встречи,

Узор тропинок нами не забыт, -

Орешинки твои ласкают плечи,

Приветно небо меж ветвей горит.

Вот парк с подстриженными деревами,

Разваливающийся павильон…

Беспечно бьет узорными крылами

Смеющийся и легкий летний сон.

<3>

ДЕНЬ

О, Ночь! В твоем небе и в твоем свете – Любимая!

Под взором печали старой

Истекает закатом день,

Пораженный весенней хмарой,

Он медлит спуститься в тень.

Что медлишь? – исчезни! Сладко

Погибнуть в омут времен:

За притином таится загадка:

Ночь, томление, сон.

Опрокидывая безбольно тени,

Розовое солнце! – ты ль –

Бросаешь связки мгновений

В свою золотистую пыль!

Весна, заключенная в выси,

В стеклянном, желтом гробу,

Не знает, отверстую с высей,

Судьбы молчаливой трубу, -

Что ведет по прорезям мрака

И голос мне подает, -

Чьей рукой засинела Итака

Пред царем Одиссеем за гранями вод!

И встретила с ясной улыбкой,

И сверкает, темнеет мне.

Плещет золотою рыбкой

В весеннем ручье.

<4>

PRO DOMO MEA

Рука поднимется губительная

С ее блестящим топором

И овладеет ночь томительная

Моим болезненным стихом.

Как поле затопляет рисовое

Вода, плодотворя посев,

Поэт молчит, строфу дописывая,

Обожествляя свой напев,

Но я смеюсь, свой труд оканчивая,

Встречая новую зарю: -

Мне радостна судьба обманчивая

Туманского и Деларю.

<5>

ПОСЛАНИЕ К ДРУГУ СТИХОТВОРЦУ

                        Н. Н. Асееву

Тебе целителем да будет

Мой голос от иных отрав!

Ах, сердце вечно не забудет

Анафорических забав,

Эмблематических скитаний

Апострофический возглас!

- Все предугадано заране

На каждый миг, на каждый час, -

И нам неверную дорогу

Рок сокрыватель указал:

Гиперболической тревогу

Не раз наш разум называл,

Горите, зорь таких пожары,

В жизнь, обездолившую нас!

Но наш напев еще не старый

И с ним, и в нем – аврор атлас.

Отвергнем хилого невежду,

Высокозвонных болтунов,

Зане нам ясную надежду

Подать однажды был готов…

Ты знаешь кто! – чье гостья имя,

И в чей суровый сон кудрей

Влеком я розами моими

От хитрых кознодеев дней; -

Но в бедной буре, в алчном горе

И ей весь мир – один призрак,

Далеко уходящий в море,

Из «Снежной Маски» полумрак.

Но, сберегая эту лиру

Искусства радуги, - нам петь

Родному, золотому миру

И в тяжкий сумрак улететь, -

И пусть «нутра» глашатай – ворон –

Кричит, что мир наш – в два шага:

Анаколуф и оксюморон

Тогда воздвигнем на врага.

<6>

К ПОРТРЕТУ Ф. И. ТЮТЧЕВА

Горделивый и свободный

Чудно пьянствует поэт!

Вы, древле пламенные мифы

Души светили горний снег!

На склоне италийских нег,

Каких не ведали калифы,

Возрос и в ясный прянул день

Такой напев высокопарный!

В небес громаде лучезарной

Ты, дням ревнующая тень,

Ширяясь и над нами нынче

В лучах стареющих зениц –

И под оплотами границ

Как искусительный да Винчи; -

Подъяв неведомый венец,

Ты бросила в истомы света:

Непокоренного поэта

Неизгладимый образец.

<7>

По воздушному тротуару

Ниспускается бегучий лимузин,

Пригибаясь в жизненную амбру,

Расточая свои триста тысяч сил.

Радуги возносятся, как дуги,

Круги их – как барабаны динамо,

Плуги кругов – пронзая, легки;

Ввысь опрокинута воздушная яма.

И сие богоприобретенное пространство –

Могила призраков и мечт,

Мертвого корсара долгожданство

И неуловимый метр. –

Кругом кружит любовное веселье

(У меня нет времени все описать!),

Гиперболы, эллипсы – взвивают кольца,

Над которыми летучая рать.

Протянуты в дикую бесконечность

Безвоздушные, не–сущие пути:

Их млечность, точность, извивность, глыбность

Приглашают пить нашу песню и идти

<8>

В АЛЬБОМЕ

Не вам ли лучше, чем кому другому,

Я рассказать могу все тайны мира!

Но не угодно ли принять вам брому

И быть мишенью золотого тира!...

Придем ли мы к решению какому

У литер серебреных эльзевира –

Бросайте в печку книги! томик к тому,

Ведь в комнате у вас ужасно сыро.

Но что за чушь написана в катрэнах <так> ?

Читали ли вы что-нибудь глупее?

Однако и на этих даже стенах

Рога прелестной бонны-Амалфеи

Но вот секрет мой: было бы страннее,

Когда бы в вас я не увидел феи.

27 ноября 1915

Москва

<9>

Е. М.

Облокотясь в шербетовый закат,

Лаская пальцами иные степи,

Забрасывает кто смешные цепи,

Кто льет сироп, а уверяет – яд?

Кто спать ложится розовой долине <так>,

Украсив веки серебром ручья?

Кто сладко нежится: - Люблю тебя,

Мой принц, мой милый колокольчик синий...

Пуста разгадка, пуст был и вопрос;

Не ветер, просто я его принес,

На подоконник бросил, словно кепи.

И он лежит, послушный, неживой,

И цвет его – лесной глуши и крепи,

Да запах, сладкий, тихий и густой.

Да тот глазок с уснувшею слезой.