Волчонок - Надежда Башлакова

Я поглядывал за ней своими доверчивыми детскими глазёнками, кажется, догадываясь о том, что именно она собиралась предпринять. Она не стала долго томить меня ожиданием, и тем самым только лишний раз подтвердила мои догадки.

— Мы уйдём отсюда в новые места, Волчонок. Пока не сошёл снег, и они не пришли жечь всех нас на костре. Меня, тебя, Волчонок, нашу кормилицу Зорюшку, Чёрную Кошку и безмозглых наседок с петухом. Они ведь не успокоятся, пока не уничтожат нас всех. Меня и всех моих сестёр, эти поборники добра на земле, волки в овечьей шкуре. Что они могут знать о Боге и дьяволе, если сами жгут невинный люд и зверьё в огне? Мои сестры меня не покинут. Да и твои братья и сёстры, думаю, тоже.

Я улыбнулся. Она несколько безумна, моя бабка. Вы не находите? Мне и самому так иногда кажется, но вообще-то она добрая и к тому же, моя единственная, пусть и не кровная, родня, кто полностью не отказался от меня. А в том возрасте, в котором я сейчас находился, она была и моим единственным другом, независимо от того разумна она была или безумна. Ну, если не брать в расчёт, конечно, кошку с коровой с пятью курицами и петухом.

Бабка Травка вытащила приставленную к дальней стене волокушу на свет божий, приторочила это хозяйство к жалостливо ревущей бурёнке, что в перерывах между тоскливым мычанием вяло пережёвывала свою жвачку, уложила сверху наш нехитрый скарб и меня в том числе. Клетку с курами прикрыла драным тулупом, меня тоже накрыла какой-то тряпицей. Затем привязала позади волокуши по нижнему краю несколько еловых лапок. Чтобы сбить преследование со следа, если оно вообще будет это преследование и если его удастся обмануть таким элементарным способом, сразу догадался я.

Старуха же повернулась лицом к своему дому, поклонилась ему настолько низко, насколько позволяла сгорбленная спина и погнала корову в противоположную от ближайшего селения сторону.

Глава 2. Перемена места жительства.

Неприятности и невзгоды только

закаляют наши души, тела и

сердца. Сама жизнь закаляет нас,

тем самым проверяя на прочность.

Чёрная Кошка, вызывающе вздыбив распушившийся на морозе хвост, горделиво бежала с другой стороны от бабки. И так пока не устала, да не замёрзла. А когда устала или, быть может, всё же замёрзла, то вспрыгнула на волокушу, забралась ко мне под тряпицу и улеглась под бочок, даря мне своё тепло и согреваясь сама.

Так мы двигались вперёд много дней, пока полностью не сошёл снег, а в лесу, как известно, он исчезает гораздо позже, чем на полях или других свободных пространствах.

Всё это время Травка доила нашу Корову, которая похудела настолько, насколько вообще можно было похудеть, не лишаясь при этом жизни, и стала похожа на кабыздоха, поила тем парным молоком меня и Чёрную Кошку, а сама между тем хрустела какими-то корешками, становясь всё худее, сгорбленней и старее.

Наше пребывание в лесу прошло без сучка, без задоринки. Страха мы не испытывали. К чему он? Каждую ночь мы видели множество жёлтых глаз, следовавших за нами по пятам на некотором отдалении. С таким кортежем нигде не пропадёшь.

Когда стало очевидно, что дальше тащить волокушу Корова не в состоянии, бабка остановилась, присела рядом на пенёк, окинула всех нас задумчивым взглядом, посмотрела на лес, потом встала.

— Ты побудешь здесь, Волчонок, — уверенно произнесла она, нависнув надо мной. — Не бойся, волки тебя не тронут, и никому другому в обиду не дадут. А мне надо бы сходить, разузнать на счёт ближайших деревень и свободного жилья в лесу рядом с ними.

Ничего больше не говоря, она развернулась и ушла. И я остался один посреди чужого для меня леса, не считая конечно наших домашних животных, но как бы там ни было, заменить мне Травку они не могли.

Она думала, я буду бояться!

Подумаешь! Не очень-то и страшно! А чего тут бояться?

Только где-то невдалеке ухает сова, вот с какой-то ветки сорвался жалкий остаток снега, рухнул на землю, заставив отскочить в сторону Корову и раскудахтаться кур, вот где-то хрустнула ветка, чуть вдалеке протяжно завёл свою тоскливую песню волк, его собратья тут же подхватили эту песнь и разнесли по всей округе. На душе сразу стало как-то бодрее и теплее, наверное, сказывалась оборотнева кровь. И всё же кровь кровью, но оставаться так надолго и к тому же в незнакомом месте мне до сих пор ещё ни разу не приходилось….

В общем, когда старуха вернулась через несколько часов, я орал что было сил, к тому же и обмочился со страху, да и вообще в штаны наложил не хило. Но что поделаешь? Такова жизнь. Я всё ж таки был ребёнком, пусть даже и особенным.

Бабка печально вздохнула, смирившись с неизбежностью, и принялась обтирать мою задницу, так как успокаивать меня не пришлось, я замолчал сам собой, увидев, что она наконец-то вернулась.

— Вот и славненько. — Сказала Травка. — А я нам жильё подыскала, не хуже прежнего будет. Тебя тут никто не обижал, Волчонок? — И не дождавшись моего ответа, которого, наверное, и не стоило ждать от столь крошечного младенца, продолжила. — Сейчас мы все вместе перекусим и поедем в наш новый дом, он тут, недалеко.

Ага, новый! Сейчас! Вы бы его видели!? Нет, может быть, он конечно и новый, но с очень старыми дырками, в прямом смысле этого слова. Когда пошёл первый дождь, бабка только и успевала подставлять всякого рода ложки, да плошки под эти дождевые ручьи, кстати, посудины те тоже не отличались особой водонепроницаемостью, так что, в конечном счёте, вся жидкость всё равно оказывалась на полу. Старушка моя после того ливня кое-как прикрыла те отверстия ветками, соломой и корой, но по-настоящему в нашем доме стало сухо, только когда я подрос достаточно для того, чтобы залезть наверх и починить наконец-таки нашу дырявую крышу, что к тому времени ещё больше прохудилась.

В общем, так мы и зажили с моей бабкой, да с нашим общим зверьём. Я ни на что не жаловался. А на что я мог жаловаться, если с самого рождения знал, что родная мать отказалась от меня, а Травка могла избавиться от младенца ещё той первой зимой на реке, но сохранила для меня мою же собственную жизнь, обретя тем самым на свою бедовую голову неприятности, вызвавшие её переселение на старости-то лет. Она любила меня, я это чувствовал, хотя порой мне и хотелось хоть чуточку большего тепла, но его нехватку с лихвой восполняла наша Чёрная Кошка. Вот уж кто по-настоящему был кладезю ласки и доброты. Таким образом, они обе в какой-то мере делили между собой родительские обязанности. Бабка кормила меня, одевала, заботилась, а Чёрная Кошка мурлыкала, ласкалась, и улаживала спать, убаюкивая своей тихой кошачьей песней.