Волчонок - Надежда Башлакова

Так и протекала наша жизнь, мирно, спокойно и скучно. Я уже подрос, и бабка Травка могла отправляться по просьбам селян в ближайшие деревни принять ли роды, снять порчу или вылечить какую иную животную или человеческую хворь. Тогда я оставался дома один, прятался и никому не показывался на глаза, если кто-то вообще забредал в нашу беспросветную лесную глушь. Вообще удивляюсь, кто это додумался выстроить здесь избушку на курьих ножках, в которой мы теперь обретались. Возможно, какая-нибудь подобная моей бабке старая карга? Или какой дед лесовик? Ума не приложу! Но, слава богу, на неё никто кроме нас не претендовал. Так что кто бы он ни был этот человек, огромное ему человеческое спасибо за кров и крышу над нашими головами.

Со временем я научился и вовсе хорошо избегать людей, но так и не научился их ненавидеть. В конце концов, моя мать была человеком и, хоть она и отказалась от меня, я по-прежнему чувствовал свою принадлежность к их всемогущему племени. И тем более у меня никогда не возникало желания полакомиться человечиной или хотя бы просто укусить кого-то из этих божьих созданий. Конечно, в те нередкие перевоплощения, что происходили со мной хотя бы раз в месяц, я носился по лесу, в полной мере ощущая свою свободу, и частенько утолял голод очередным лесным зверьком. Но у меня и в мыслях не было (упаси боже!) нападать на людей и если мне приходилось их порой повстречать, то я чувствовал это нюхом, если они были с подветренной стороны, а в ином случае улавливал движения глазами и голоса слухом. В те моменты я просто убирался с их дороги прочь, пока они не успевали меня не только разглядеть, но и вообще заметить.

Это совсем не означало, что хоть изредка, но я не приближался к их селениям, находясь, правда, тогда только в человеческом обличии. Я наблюдал за ними и завидовал их общению, их смеху, их общей радости, тому, что они жили сообща, тому, чего я был лишён с самого рождения или даже гораздо раньше его. Ведь для них, как и для себя самого, я всегда был отшельником, изгоем, бесправной парией и не более того.

— Ты волк, — частенько говаривала моя старушка строго, — но ты и человек, так что веди себя по-человечески.

Что я весьма охотно и старался делать и, кажется, у меня это совсем даже неплохо получалось.

— Твои волосы черны, черен твой мех, но оба мы знаем, не то главное, куда важнее, что ты светел душой. Пока ты Волчонок, Волчонком и оставайся, но всяко в жизни бывает и рано или поздно ты вынужден будешь столкнуться с людьми, и когда это произойдёт, от тебя уже ровным счётом ничего не будет зависеть. Ты не сможешь убежать и укрыться от того что когда-то и кем-то было предрешено.

И я стал с нетерпением ожидать, когда же наступит это желанное столь "рано или поздно", а она между тем неизменно продолжала.

— И когда это произойдет, будь самим собой. А кто не спросит твоего имени, отвечай немедля, Светелом, мол, тебя кличут. Светел, ты, сынок, Светел и есть, пока чисты твои помыслы и безгрешна душа.

Сама она никогда никак иначе, кроме как Волчонком меня не называла, но для людей посторонних определила мне имя вполне конкретно. Мы никогда с ней не говорили о том, но думаю, Травка наказала называться мне Светелом как бы в противоборство со всем тем враждебным миром, что окружал нас и жестоко отталкивал, несмотря на наше к нему тяготение. Миром, на который Травка смотрела глазами гораздо более трезвыми, чем мои собственные. Сама она никогда не забывала о жестоких законах, царящих в нём, и не давала забывать об этом мне, постоянно о том напоминая.

— Но не забывай никогда и ни при каких обстоятельствах, что для них ты изгой. Они никогда не примут тебя. Ты им не нужен, ты один в этом мире, не считая меня, конечно. Но надолго ли меня ещё хватит? Кто знает!? Так что привыкай к одиночеству, сынок, в конце концов, в нём нет ничего таково уж зазорного. — Неизменно заканчивала она.

И после этих слов я лишь понуро опускал кудлатую голову, тяжело вздыхал, но ничего не мог поделать со своим естеством и потому только привыкал, привыкал, привыкал….

Бабка Травка взвалила на свои хрупкие плечи, на старости-то лет такую ответственность как я, ношу, нести которую отказалась моя родная мать. А эта умудрённая житейским опытом старушка наивно полагала, что уж ей-то она точно окажется под силу, в глубине души уверенная, что оборотни тоже люди. Вероятнее всего она была права и я надеюсь, что смогу это доказать своими поступками и деяниями совершаемыми в течение всей своей жизни. Вот только сами люди вряд ли примут меня таким, какой я есть на самом деле и уж тем более их совсем не убедят мои доказательства. В этом она, пожалуй, была совершенна права.

Но чем старше я становился, тем всё больше одиноким себя чувствовал. Мне так хотелось иметь хотя бы одного друга, соратника по играм и того с кем можно было поделиться своими радостями и горестями. Ведь и бабка Травка, и пёстрая Корова, и даже Чёрная Кошка, и уже тем более совершенно безмозглые, на мой взгляд, куры, старели, в то время как я просто-напросто взрослел. И уж в любом случае они не могли составить мне компанию в моих утомительных прогулках, и я по-прежнему путешествовал один, всё-таки не теряя надежду когда-нибудь обрести настоящего и преданного друга.

Глава 3. Не думал, не гадал я, никак не ожидал я….

Недобрая встреча хуже

доброго одиночества.

В тот летний день я не смог побороть искушение и направился в сторону моей родной деревни, каковой я её до сих пор считал, несмотря ни на что. Двигаться у меня получилось гораздо быстрее нашей прошлой процессии, тем более что я примерил свою вторую ипостась, а одежду держал сложенной в холщовом мешочке, что привычно свисал перекинутый через мою шею.

Солнышко светило счастливо и ярко. Оно радовало глаз и приглашало поиграть с ним в солнечных зайчиков. Оттого-то я и носился между деревьями как угорелый, прыгая с одного освещённого пространства на другое. По голубому небу плыли облака, неизменные белокрылые лошадки и иногда, пробегая мимо, прикрывали собой его лучезарный лик, и тогда я спешил перепрыгнуть на следующий позолоченный кусочек травянистого ковра, чтобы тенёк от промелькнувшего облака не успел нагнать меня и накрыть с головой. А что мне ещё оставалось? Играть-то мне больше было не с кем, вот и приходилось выдумывать какие-то свои особые игры и развлекаться самому по мере сил и возможностей. Это у меня довольно-таки неплохо получалось, по крайней мере, мне было весело.

Но при этом я не забывал постоянно принюхиваться, прислушиваться и присматриваться к окружающему лесу, эти инстинкты, похоже, были у меня врождёнными, несмотря на всю мою безалаберность и детскую наивность, зачастую граничащую с глупостью.