Отступник - Элона Демидова

Глава 2

СМЕРТЬ РАВНОДУШНА, СМИРИСЬ. РАВНОДУШИЕ СМЕРТИ ЗАРАЗНО. После подслушанного разговора Олег не знал, куда себя деть. Причем он не мог понять, что привело его в большее смятение: то ли слова, которые ожесточенно бросали друг другу цари, то ли факт совершенного им самим беззакония. Что же оставалось? Отправиться спать, а завтра утром исполнить то, что предначертано судьбой? Идти домой решительно не хотелось, к тому же было ясно, что заснуть не удастся: тревога ёрзала внутри, не давала покоя. Но разве это так трудно — умертвить убийцу своей жены? Неужто у него не хватит сил или мужества? Ему вдруг вспомнился обряд совершеннолетия. Безлунная ночь, освещенная лишь пламенем факелов… Огромные, полные страха зрачки старого раба, выбранного в жертву… И как легко вошел короткий, старательно наточенный меч в дряблую от немощи плоть… точно в коровье масло. Старик издал слабый хрип, глаза его покрылись дымкой, стали стекленеть, гримаса ужаса сменилась маской отрешенности и равнодушия. И это жуткое безразличие к ускользающей жизни испугало Олега, он, растерявшись, отпрянул, забыв вытащить клинок из умирающего раба, чем, безусловно, поставил своего отца в неловкое положение перед остальными старейшинами, наблюдавшими за ритуальным убийством. Но дядя Роман спас положение, подошел к пятнадцатилетнему мальчишке, похлопал его по плечу, обнял и произнес: — Молодец, племянник. Поступок, достойный не мальчика, но мужа. А потом ещё три месяца каждую ночь к юному бойцу приходил старый раб с клинком в груди. Он ничего не говорил, ничего не делал, просто стоял и смотрел. И Олег не выдерживал, отворачивался от призрака, выкрикивал ругательства или начинал просить у старика прощения. Но, что бы ни творилось ночью, утро разгоняло морок, и кошмары казались лишь глупым сном, нелепой фантазией, смехотворной обманкой, не стоящей внимания полноправного гражданина Лакедемона. Днем и вовсе все забывалось, будто раба этого не было никогда на свете, на душе становилось спокойно, безоблачно… пока не наступала следующая ночь. И снова проклятый мертвец, пронзенный мечом, приходил и молчал, стоял и молчал… А однажды старик вдруг заговорил, без ужаса, без злости, без ярости: — Я прощаю тебя и отпускаю. Мне здесь лучше. После чего ушел и больше не возвращался. Олег на целых три года, забыл о зарезанном, но вот сейчас — вспомнил. "С тех пор я не убил ни одного человека. Пока что не убил…" — мрачно сказал про себя юноша. Олег вдруг сообразил, что оказался напротив интерната, двухэтажного П-образного здания. Здесь, оторванный от матери, он провел долгих восемь лет в постоянных тренировках. Когда парню исполнилось пятнадцать, и он прошел обряд посвящения, его переселили в казарму для молодых бойцов. Ещё через два года старейшины нашли ему жену — совсем еще юную, почти девчонку, Карину. Он вспомнил с какой гордостью переехал в свой дом, и считал, что стал совсем взрослым — ведь теперь он, наравне с остальными воинами, стал получать трудодни за дежурства и мог участвовать в разделе добычи, если бы отправился в поход. А останься Карина жива и родись ребенок здоровым, получал бы еще больше. Но увы. Душа жены теперь пересекает Дамбу Теней, и скоро память ее растворится в Море Погибели. — Здорово, Олежка! Олега взбесила эта уменьшительно-ласкательная форма и он, сжав кулаки, резко повернулся, но увидел человека, которому прощалось многое, в том числе, и такая фамильярность: перед ним стоял лучший друг, высокий, атлетически сложенный парень, которому даже слегка крючковатый нос не портил правильные черты лица. Артур раскрыл ладонь. — Привет, — буркнул Олег, отвечая на рукопожатие. — Я тебя сегодня целый день не видел. А это не просто в нашей деревне. Смотри-ка уже солнце село, — он ткнул куда-то в небо. — Ты чё такой хмурый? Олег без излишних подробностей рассказал о намерениях дяди, умолчав, впрочем, о содержании подслушанной части. — Так это же круто, я и ты наследники! — воодушевился Артур. — Твой дядя и мой батя ведь не особо ладят, но мы-то другое дело, а? — подмигнув, он ткнул друга кулаком в плечо. — Прикинь, я и ты, без всяких этих сраных разборок. Нет, ты только прикинь, мы вдвоем весь Лакедемон на цырлах ходить заставим. — Да… — без особой радости протянул Олег, — заставим… — И насчет потомства не суетись, отделаешься завтра от всего этого дерьма, а через пару недель тебе старики новую бабу найдут, — Артур сощурился и тихо, со сладостью в голосе протянул: — Де-евственницу. Молоденькую, необъезженную… — Да уж… — вяло согласился Олег, — необъезженную… — Слушай, я не могу на тебя смотреть. Ты на себя не похож. Унылое убоище какое-то, а не воин, — Артур обнял товарища за плечи, встряхнул, отпустил и продолжал болтать. — А пойдем в пивную? Там еще не все места должны быть заняты. Нет, надо второй кабак открывать, а то одного на всех не хватает. Как стану царем, обязательно займусь этим вопросом…. — Ага… займись… — Олег посмотрел на друга, потом на здание интерната, перекинул Сайгу с одного плеча на другое, сплюнул под ноги и с неожиданным для себя остервенением проговорил: — А вправду, пойдем нажремся! Только ствол в Арсенал сдам. *** "Гараж", единственный кабак Лакедемона располагался в большом сарае, который в прежние времена в самом деле служил сельским гаражом, поэтому в нем до сих пор висел слабый запах бензина, впрочем, порядком приглушенный ароматами еды. Побеленый потолок расчерчивали балки темного дерева, а стены были украшены шинами из начинающей крошиться резины, и номерами, снятыми с машин, которые давно где-то сгинули, проржавели в труху. Тонкие перегородки, отделявшие столы, дарили ощущение уютной изолированности, и, хотя не могли полностью заглушить разговоры соседей, по крайней мере позволяли есть и пить без навязчивых взглядов в рот со стороны. Друзья успели вовремя и заняли последний свободный столик. — Где этот толстожопый крестьянин? — Артур вытянул шею, пытаясь найти взглядом хозяина пивной и громко позвал: — Гоги! Жирная свинья, ты где? Из-за стойки бара, где, символами былого великолепия, красовался десяток давно пустующих бутылок, показалось лоснящееся толстощекое лицо. — Гоги! — весело закричал Артур. — Упырь горбоносый, ты нас кормить собираешься или мы с голоду тут сдохнуть должны? Бухло тоже тащи! Что твой хилозадый служка? Где это чучело? Лицо хозяина расплылось в неестественно широкой улыбке: — Сейчас, все будет, Артурчик… — Ещё раз меня так назовешь, я тебе меч в задницу вставлю и три раза проверну. — Прости, Артур, прости, дорогой, — Гоги стал улыбаться еще шире, хотя, казалось, что это уже невозможно. — Что ты хочешь? Похлебка свиная с кровью есть… Бражка сливовая есть… — Эту байду сам жри, — Артур протестующе замахал руками, — я ее в интернате за восемь лет так наелся, что тебе и не снилось. А хрень твою радиактивную даже свиньи не пьют, я проверял. Что из еды у тебя есть? — Артур, извини дорогой, но ты больше стапятидесяти трудодней должен, — хозяин пивной встал в полный рост и пожал пухлыми плечами. — Отдавать когда будешь? — Я тебе их прощаю, крестьянин! — расхохотался молодчик. Последняя фраза заставила посетителей, которые и так уже прислушивались к разговору, замереть, дожидаясь ответа хозяина пивной. Гоги перестал улыбаться, прицокнул языком, недовольно покачал головой, потом снова прицокнул языком и, уже без прежнего напускного благодушия, произнес: — Артур, дорогой, извини, но я твоему отцу все расскажу. — Что!? Жлоб позорный! Всякую дешевку фуфлыжную мне и моему другу толкаешь, — царский наследник нахмурился. — Не смей! Отцу он расскажет! А знаешь, как отец тебя зовет? Лицо какой-то там тупой национальности! Гоги хотел было возразить, но тут в перепалку вмешался Олег: — Да ладно, у меня есть трудодни, я… — Э… не-не-не… — запротестовал Артур. — Я тебя пригласил, значит, я и плачу. Потом он растянул губы в улыбке, почти такой же широкой, как раньше хозяин пивной, и ласково, почти виновато, проговорил: — Гоги, ну ты же знаешь, что я все верну. Половину с дежурств буду отдавать и за месяц все верну. Ну что ты, забыл, кто я? Запиши на мой счет, пожалуйста, будь человеком! Гоги скорчил недовольную гримасу, почесал небритую щеку, выдержал паузу, а потом, будто смилостивившись, сказал: — Ну хорошо, Артур, тебе, как настоящему мужчине, верю! Что заказывать будешь? Артур перестал улыбаться, но, довольный, щелкнул пальцами и торжественно проговорил: — Вот так бы сразу. Значит, нам два литра крепленого из Ломакина… — Может, с Малофедоровки лучше… оно дешевле будет. — Не-не-не… — Артур замахал головой. — Для моего друга только лучшее. И не вздумай мне из Беглицы чего-нибудь подсунуть, я эту срань азовскую за версту чую, понял?! — Обижаешь, дорогой! — Гоги вскинул руки. — Из Ломакина, значит, из Ломакина. — Во-во, молодец, ты мне начинаешь нравиться, крестьянин! Так, дальше… давай баранину, свинину сам будешь жрать, и этих, салатов, что там сейчас у тебя имеется, помидоры, огурцы, петрушка… всю эту козлиную фигню для вкуса, ну, ты понял. Хозяин пивной кивнул, отчего у него затряслись второй и третий подбородки, и громко, чтобы все слышали проговорил: — Смотри, запишу на твой счет. Но ты обещал все вернуть! — Все верну, Гоги, все верну, не беспокойся, — Артур поднял вверх руку, будто этот жест мог заверить хозяина в надежности слов. Гоги исчез. Через минуту служка-раб, худющий паренек с изможденным лицом, принес поднос, на котором стоял маленький бочонок вина, два граненых стакана и две фарфоровые тарелки с салатом. Подобная посуда подавалась только важным гостям, остальные довольствовались чашками и плошками из обожженной глины, которые в достаточном количестве производились в деревнях на побережье. Стало совсем темно, и служка принялся зажигать свечи в светильниках. Друзья разлили вино, чокнулись, выпили, а потом Артур запальчиво прошептал: — Обойдется, мерзавец! Каким хреном я это ему все верну? — Ну, — Олег пожал плечами, — можно было и бражку попить, и свининой закусить… — Да ни хрена! — возмутился Артур, впрочем, стараясь, чтобы на них не обращали внимание остальные посетители. — Мы с тобой наследники этой долбаной деревни, и, ты только вдумайся, должны выпрашивать жратву у чмошного крестьянина. — Ну, — Олегу, не очень хотелось вдаваться в подобные темы, на душе точно камень висел, поэтому он ответил шаблонно: — Крестьяне хоть и неполноправные граждане, но не рабы, а потому обладают целым набором определенных свобод. — Да ни хрена! — теперь уже намного громче возмутился Артур. — Не уподобляйся своему дяде! Мы этих жирдяев защищаем с оружием в руках, а они еще выделываются тут. Да и как я могу расплатиться с этим упырем? Вот, ты посуди. У меня выходит в месяц в среднем десять дежурств по двенадцать часов. Так как я женат, то каждое дежурство это два трудодня и четыре трудочаса. По статуту двадцать четыре трудочаса, то есть третья часть, сразу уходит в казну Общины. Остается восемнадцать. Мы с Анькой взяли в аренду у Общины рабыню высшей категории, — Артур лукаво заулыбался, заморгал, задергал бровями. — Славная рабыня, молодая, поджарая. Используем ее не только в быту, но и в постели… От этих слов Олегу стало не по себе: Аня была той самой несбывшейся надеждой, о которой он мечтал в интернате. Но, к счастью, Артур продолжил рассказ не о постельных играх, а о своем незавидном финансовом положении: — Итак, за эту девку с нас снимают девять трудодней, то есть половину от оставшегося. Анька ребенка родить никак не может, за три года три выкидыша и один мертворожденный. Значит, прибавки ни мне, ни ей не светит. С женскими должностями, сам понимаешь, дефицит. Да моя жена и не стремится особо. Один трудодень мы платим за обязанность заниматься спортивной и боевой подготовкой. А вообще, ты только подумай, платить за обязанность! Глупость какая-то! Надо будет это отменить!.. Так вот, остается восемь. Шесть уходит на всякую жрачку, причем не самую лучшую. Но не все ж бесплатную похлебку с кровью хавать. И мне достается только два трудодня. А на такой мизер даже один раз посидеть в кабаке не получается. И как мне жить?! Артур тяжело вздохнул, потом разлил вино в стаканы до самых краев. Они выпили и в воздухе повисла тягучая тишина. — Понятно, — Олег посмотрел на друга. Вино осело где-то в районе солнечного сплетения и теплой волной начало растекаться по животу и груди. — Так можно в кабаке и не сидеть… — Да ни хрена! — почти выкрикнул заметно захмелевший Артур. — Я, значит, к бате… говорю: "Отец, я твой наследник, мне трудодней не хватает". А он мне, знаешь, что говорит?.. Знаешь?.. Мля, ну где эта баранина!!! Олег почесал ухо и пожал плечами. Приятная волна докатилась до головы, заставив улыбаться, вино как будто унесло душевную тяжесть. — А он мне говорит: "Нет такой должности "сын царя", иди на внеочередные дежурства". Нет, ты, мля, прикинь… отец родной, мля… говорит так… мля… нет такой должности… — Артур от досады стукнул ладонью по столу. Служка наконец принес порезанное на куски мясо. Его запах так приятно щекотал ноздри, что заставил Артура на время забыть о нелегкой доле наследного принца. А Олегу было уже на все и на всех наплевать. Сколько он себя помнил, пробовать бражку доводилось раза четыре, а вино и вовсе только однажды, в гостях у дяди Романа, по случаю женитьбы на Карине. Алкоголь заволок сознание мерцающей дымкой и оба друга с аппетитом накинулись на еду. Мясо было в Лакедемоне дорогим удовольствием, так как животные, старательно выращиваемые крестьянами, редко давали приплод, но баранина была настоящим деликатесом, быть может, оттого, что птеродактили изрядно сокращали стадо именно овец. Не трогали они ни свиней, ни уж тем более коров, куда им корову унести! А овцы — другое дело. Люди и вовсе не боялись птеров, хотя иной раз размах крыльев достигал у тех семи-восьми метров. Однако за двадцатилетнюю историю существования Лакедемонской Политии, вряд ли можно было припомнить с десяток случаев нападения этих тварей на человека. И лишь пару раз крылатым бестиям удалось убить зазевавшихся мальчишек. А однажды взрослый пастух, ловко выставив четырехметровую пику, которой он подгонял овец, умудрился тяжело ранить птеродактиля, а потом добить его. За это раба, согласно решению Совета Старейшин, перевели в крестьяне. Он, конечно, так и остался пастухом, но за свою работу стал получать трудодни и мог не опасаться попасть в жертвы на обрядах совершеннолетия. — Хорошее мясо, — протянул насытившийся Артур. — Вот это я понимаю, еда. — Ага, — согласился Олег, глуповато улыбаясь: все горести его странным образом улетучились, оставив радостную легкость. Друзья опорожнили стаканы, доели до последнего листочка салат и подобрали с тарелок даже самые маленькие кусочки баранины, потом выцедили оставшиеся капли из бочонка. Вино закончилось, и Артур, позвав служку, велел принести счет, а потом, будто внезапно на что-то решившись, полез за пазуху и достал тоненькую книжку, напоминавшую тетрадь. — Гляди, что у меня есть, — заговорщицки прошептал он, бросив книжицу на стол. — Это чего такое? — тихо спросил Олег, изрядно удивленный, так как не замечал раньше, чтобы Артур когда-либо читал книги. — А ты посмотри… Олег взял тетрадь в руки, и, завороженный игрой язычков пламени на глянцевой поверхности, уставился на сидящую в белом резном кресле девицу. В неярком свете кабацких свечей ее вызывающе-дерзкий взгляд казался живым, роскошные, очень светлые волосы, будто шевелились от дующего ветерка, а кокетливо сдвинутые стройные ножки словно приглашали развести их руками. Девушка, изображенная на обложке, вроде была одета, но коротенькое, плотно прилегающее к плоскому животу платьице почти ничего не скрывало, заманивая взгляд в огромное декольте, с темнеющей ложбинкой между налитых грудей. — Это женщина моей мечты, — Артур посмотрел затуманенным взглядом в потолок. — Моя богиня. Таких у нас здесь нет даже среди элиты… нигде таких нет… — А по-моему, твоя жена намного красивей… — с чуть заметным оттенком обиды произнес Олег. — А что это сверху написано? "Рэ"?.. — Да это не по-нашему, — растеряно махнул рукой Артур. — Это не "рэ", это буква "пэ", дальше "гэ" перевернутое, вроде как "лэ". Короче, "Плаувоу" или… как-то так… ну, не знаю, мля… какая разница? — А где ты взял эту книжку? — Это не книжка, это журнал называется. Не поверишь, откуда он у меня. Прикинь, из самого Таг… — Артур неожиданно икнул, открыл рот, чтобы продолжить говорить, но вновь икнул. Пришел служка и с необычной робостью сказал тонким голосом, писклявым от подступившего страха: — С вас, господа, четыре с половиной трудодня. Артур посмотрел на раба совершенно ошалевшим взглядом: — Чё! Сколько!? Вы чё тут, гниды, совсем оборзели!!! — Но вы же… — мальчишка потупился, окончательно растерявшись, — само… самое дорогое заказали… — Я тебе щас, чушка рабская, — Артур привстал, схватившись за меч, — Клинок в жопу вгоню по самую рукоять, как тебе каждую ночь этот жирный боров вгоняет… — тут наследник икнул в очередной, наверное, уже десятый раз и опустился обратно на стул, попытался снова встать, но Олег, положил руку ему на плечо, достал из кармана брюк пять металлических квадратиков с цифрой "1" на каждом, бросил под ноги раскрасневшемуся служке и без злобы проговорил: — Сдачи не надо. Что здесь лишнее, пусть твой хозяин спишет с долга Артура. * * * Колокол Храма Славы отбил полуночной набат, а это значило, что начался комендантский час. Впрочем, строгий запрет на передвижение по ночному Лакедемону касался только крестьян и рабов, но и свободным гражданам шастать по улицам, без веских на то оснований, не рекомендовалось. Однако двум друзьям, только что справившим малую нужду прямо посреди улицы, на эти рекомендации было наплевать с высоты купола Храма Славы. — Нет, ну мрази позорные, — не унимался Артур. — Как стану царем, я этого толстожопого мудака Гоги в Миусе утоплю. Лично утоплю, суку. А кабаки вообще сделаю бесплатными, элитным воинам бухло будут выдавать, как кровяную похлебку… Олег зажмурился, голова кружилась, а во рту обнаружился привкус кровяной похлебки. Только что он был совершенно пьян, а через минуту стал абсолютно трезв от пришедшей в голову мысли, что завтра, да нет, уже сегодня, должен будет убить свою дочь-выродка. И юноша вдруг понял, что если сейчас он останется с этими мыслями один на один, то сойдет с ума, или сделает что-нибудь похуже. С одной стороны, ничего особенного в этом не было: уничтожить неполноценного ребенка… На его памяти в Лакедемоне так поступали всегда. Но как позабыть тот странный миг, когда он прижал совсем крошечное человеческое существо к груди… В ту секунду он будто бы прозрел, осознал и понял все тайны страшного в своей необъятности мира. И крепла уверенность, что задушить девочку — значит убить весь мир: огромный, опасный, ужасный и прекрасный одновременно. — Тебя домой довести? — спросил он вдруг охрипшим голосом. — Какой домой? — прыснул смехом Артур. — Ты чё, мля, Олежка… праздник только начинается. Давай-ка лучше завалимся к девкам, в Дом Алён. — Да мне-то все равно куда, лишь бы с тобой, — Олег помотал головой и хмель накатился новой волной. — А если бы у меня была такая красавица-жена, как твоя Аня, я бы никогда, ни за что, ни к каким девкам не ходил бы. — А ты, когда пьяный, такую херь пороть начинаешь… — хохотнул Артур. — Если бы ты прожил с Анькой хотя бы год, то бегал к девкам каждый день, лишь бы дома не ночевать. — Ладно, пошли к Алёнам, — легко согласился Олег, видя, что Артур поступит как решил, а одному, наедине со своими мыслями, оставаться было невозможно. Дом Алён находился в южной части Лакедемона на самой окраине, недалеко от большого частокола. Это странное название получилось оттого, что из восьми потаскушек, проживающих в нем, троих звали Алёнами. Путанки, как они сами себя именовали, были свободными женщинами из крестьянок, и, как все люди из этого сословия, обязаны были работать на Общину Лакедемона, получая строго нормированное жалование. Рабочий день у них, как и у остальных, начинался через два часа после утреннего набата, а заканчивался с набатом вечерним, то есть длился обычные десять часов. Главная и, пожалуй, единственная их трудовая задача состояла в обслуживании сексуальных потребностей жителей Лакедемона. В основном, конечно, воинов, но и зажиточным крестьянам также случалось заглядывать в заведение. Девицы не имели права брать плату с клиента более одного трудочаса и обслуживать за день более десяти человек. Разумеется, далеко не всегда улов у них был удачен: в особо скудные дни на одну путану приходилось не более двух клиентов. Однако нельзя было сказать, что девушки бедствовали, ибо с гораздо большей охотой занимались своим ремеслом в нерабочее время, по ночам, где и цены за услуги сильно отличались от дневных. — Вот только… — произнес Олег, когда они прошли несколько метров, пытаясь держать четкий шаг. — Что только? — Как мы… — Олег морща лоб и пошатываясь пытался сконцентрироваться на какой-то мысли, но у него это никак не получалось. — Э-э-э… как… в общем… чем платить будем… карманы пусты… может, ко мне пойдем? — Не-не-не… — хитро улыбаясь, помахал указательным пальцем Артур. — Платить у нас как раз есть чем… еще как есть, — он полез за пазуху, где хранил журнал со странным названием, и вытащил увесистый мешочек. — Смотри, за этот товар любую девку можно поставить раком, а потом еще раз и еще два раза. — Что это за хреновина? — Олег взял мешочек, цвет которого был почти неразличим в темноте. — Эта хреновина, — медленно, тихо, с каким-то особым смаком почти в самое ухо друга прошептал Артур, — называется дурью. — Что за дурь? — Олег непонимающе закачал головой, отчего споткнулся и чуть не упал. — Такая сушеная трава, — ловко поддержал друга Артур. — Которую курят в трубках, ну, таких штуковинах… ну… ты видел, наверняка… — А разве курить не запрещено законом? — Ну, ты точно как нажрешься, так тупее любого раба становишься, — засмеялся Артур, потеряв равновесие и чуть не свалившись. — Чё в нашей деревне только законом не запрещено, мля. Отец тут переусердствовал. Шагу ступить нельзя, как на какой-нить запрет наткнешься… А ты что, никогда закона не нарушал? — Ну… приходилось иногда, — сказал Олег, но не желая продолжать неудобную тему о нарушениях спросил: — А откуда дурь у тебя? — А-а-а, вот это вопрос самый интересный, — Артур взмахнул рукой куда-то вбок. — Не поверишь! Из самого Таганрога… — Но… — Олега бросило в жар, он вновь почти протрезвел. — Таганрог… город мертвый. Там радиация… — Да ни хрена! — Артур забрал у Олега мешочек, и опять спрятал за пазуху. — Обитаем он. И радиация там не настолько повышена, чтобы сразу копыта отбросить. Правда, живут там всякие дерьмовые выродки, ну вроде твоей дочурки, мля. Олегу очень захотелось вмазать по морде лучшему другу, да так, чтобы у того зубы заскрипели и кровища фонтаном брызнула, чтобы он башкой со всего размаху треснулся и больше подняться никогда не смог, но вместо этого оскорбленный отец процедил: — А ты что, сам там был? Артур остановился, посмотрел на Олега удивленными глазами и зашагал дальше: — Ясен хрен, я там никогда не был и не собираюсь! Я что, на дебила похож? Один барыга туда ходит, приносит дурь и лекарства от радиации. Воняет, правда, от этого вшивого козла, обрыгаться можно с непривычки, но он ведь в Беглице живет, а там все такие недоноски. Взамен я ему патроны даю… Теперь остановился Олег. — Па-атро-оны? Стратегически важный товар? Ты… ты знаешь, чем это пахнет? Это же измена… — Да тихо, ты! — Артур подошел к Олегу вплотную. — Ты чё? Какая, мля, измена? Если бы у тебя такие долги были, как у меня, ты и не тем бы занялся. Но долги — это фигня на самом деле, понимаешь? Мне напарник нужен. Козла этого я у беглицких отмазываю, я ведь сын царя, но с тобой мы и в самом Лакедемоне развернемся, — Артур глядел на Олега пристально, не мигая. — Прикинь только, мы вдвоем, оба наследники, монополизируем два товара: лекарства от радиации, от них мертворожденных у женщин вообще не бывает, представляешь, вообще! И дурь тоже наша. Мы будем контролировать все не только мечом, но и делом, и даже словом… Прикидываешь, а? Твой дядя и мой батя не вечны… Олег не мог поверить своим ушам. Вот оно как бывает! Наследник практически в открытую играет против своего отца, нарушает все мыслимые и немыслимые законы (что тут жалкий подслушанный разговор!), и главное — он даже не мучается выбором, не грызет его совесть, его вообще ничто не коробит, с легкостью преступает границу дозволенного, просто делает так, как ему хочется. — И… долго ты этим занимаешься? — ошарашено спросил Олег. — Да всего-то месяца три. А в Лакедемон так вообще только второй раз товар притащил. Ну, а этот чмошник из Беглицы, пожалуй, уже пару лет приторговывает. Вся Беглица на дури и лекарствах сидит, только наши о том ни хрена не знают. Нашим-то что? Лишь бы натурналог вовремя выплачивали, да иногда ритуально их малость поубивают, а чем срань рабская в остальное время занимается, никого не волнует. Я, в общем, случайно прознал. Ну, пришлось правда, двух крестьян прирезать, которые этого козлиного челнока покрывали. Короче, я сам стал его крышей. Ну и еще в этом деле есть человек, но, хотя я тебе доверяю, о нем пока не буду говорить… о, а вот и Дом Алён. Друзья остановились возле двери. Артур несколько раз размашисто ударил кулаком по деревянному косяку. — Ну, так ты со мной, напарник? — спросил он, с необузданно разгильдяйским видом, похлопывая себя по груди, где лежал мешочек с дурью. Олег все еще был ошеломлен свалившимися на него сведениями. — Я тебе дам ответ завтра, после утреннего построения, но в любом случае я тебя не выдам. Вот, только ты скажи, а почему о лекарствах не сообщить в Совет? Старейшины могли бы принять решение о войне или официальной торговле с теми, кто живет в Таганроге? Артур посмотрел на друга, как на сумасшедшего и произнес очень серьезно, без всегдашней взбалмошности: — Если об этом узнают все, то это уже не монополия. Какова тогда будет наша прибыль и власть? Не разочаровывай меня своими глупыми вопросами, Олег. Вдруг послышался шорох и дверь отворилась. На пороге стояла полноватая женщина, длинный шелковый халат которой открывал босые ноги. Олегу она показалась очень привлекательной, хотя и было видно, что красота эта не первой молодости. — Мальчики, — промолвила путана, ласково улыбнувшись, — вы к нам?